Поляк. Роман первый - Дмитрий Ружников

– А правда, что вы думаете? – спросил, вдруг засмеявшись, Веселаго у Смирнитского.

– Мои предки все воевали: и с рыцарями, и с немцами, и с литовцами, и с русскими. Я военный, и моя роль в этой жизни – защищать отечество. Я присягу русскому государю дал, – ответил Глеб. – А что там будет – не мое дело. Мой дед был полковником русской армии. Погиб на японской. Как поляк я не люблю великого для всех русских Александра Суворова, а как русский офицер преклоняюсь перед его гением полководца, и как человек, давший клятву служить России и ее императору, я готов умереть за Россию. И для меня немец – враг! Я знаю, что пообещал император Николай Александрович полякам: отобрать у австрияков и немцев Галицию и Великое княжество Познаньское и восстановить Польшу в ее прежних границах. Почему же я не должен воевать за такого царя? Почему поляки не должны воевать за такого русского царя? Вот вы говорите, что произойдет какая-то революция и монархии не будет. Но тогда я буду воевать за свободу Польши. Я же дал присягу нашему общему с вами императору, и, значит, если монархии не будет, я буду свободен от присяги. А присяга у офицера бывает одна! Так?

– Хорошо сказано! А я как-то и не подумал… Считаю, что в этом случае вы, подпоручик, будете правы, – ответил Веселаго. – Офицеры клятву два раза не дают. А вы, Михаил, что думаете?

– Я согласен с Глебом: политика не наше дело. Дед мой был генералом. Отец военным. К сожалению, из-за болезни в отставке. Почти все родственники военные. Мое дело – война! А России без царя быть не может! На то мы и даем клятву государю, чтобы император в нашем отечестве был всегда, и те, кто хочет это разрушить, являются нашими врагами.

– Слышите, господин штабс-капитан? Они люди военные и давали присягу. И этим все сказано. Давайте, господа, выпьем за армию и ее основу – офицерский корпус! И сегодня наша главная задача – разбить немцев, – громко предложил Хлопов.

Все выпили, и Веселаго трезвым голосом произнес:

– Уважаемые, господа офицеры, прошу меня извинить, за произнесенные слова. Русскому офицеру так говорить непристойно. Если позволите, давайте спишем все на коньяк. Не возражаете? Особо я хочу извиниться перед вами, подпоручик Смирнитский. Я на той войне, где сражался ваш дед, Георгиевский крест заработал и всегда считал и считаю, что там было много более достойных людей, чем я, чтобы получить эту награду, а уж чтобы остаться живыми… Вы правы: мы – офицеры, давшие присягу… И приятно, что об этом сказали вы, молодые офицеры, идущие на войну. Алексей Петрович, а не кажется ли вам, что подпоручики – как раз те, кого мы с вами ищем? Господа, нам с Алексеем Петровичем нужны заместители на должностях младших офицеров. Я, если не возражаете, хотел бы пригласить вас, Михаил Николаевич, к себе в роту.

– А я с удовольствием – вас, Глеб… как вас по батюшке? – спросил Хлопов.

– Я поляк, а у поляков нет отчества, у них, как у всех католиков, двойное имя. Но у меня русское имя, и я православный. Моего отца звали Станислав.

– Ну, значит, вы – Глеб Станиславич, – без намека на иронию продолжил Хлопов. – Так будет ближе к польскому языку и из уважения к имени вашего родителя. По-русски я бы сказал «Станиславович». Мы с Семеном Ивановичем по прибытии в армию свои рекомендации командиру полка, его превосходительству генерал-майору Ивану Севастьяновичу Эттеру сообщим. Можете сослаться на нас… Ну что, согласны?

– Почтем за честь! – ответили подпоручики.

Дальше разговор перешел на любимую тему русских офицеров: оружие и тактику боя.

– И все же, господа, я настаиваю, что с появлением в армии нового оружия – дальнобойных орудий, пулеметов, многозарядных винтовок – война не только не будет скоротечной, как многие считают, а, наоборот, превратится в позиционную войну. Любая неподготовленная атака приведет к ненужной гибели людей – их просто перестреляют. Погибших будет сотни тысяч, а может, и миллионы. Поэтому силы армий быстро иссякнут; оружие, снаряды и патроны производиться в необходимом количестве не будут, вот тогда все зароются в землю и будут постреливать друг в друга… Наступит нищета в городах и разруха в деревне и замкнется круг, – говорил с жаром Веселаго. – И такую войну будут ненавидеть все! И чем больше будет отдаляться от народа победа, тем больше будет ненавидеть эту войну народ. А дальше – взрыв, социальный взрыв. Вы, господа, вспомните, что произошло после поражения в русско-японскую – восстание рабочих! Но по сравнению с тем, что может произойти сейчас, это цветочки!

– Вы опять за свое, Семен Иванович. Ну договорились же. Может, будет как во времена Екатерины Алексеевны: лето повоюем – и все на зимние квартиры, на печку до весны? – засмеялся Хлопов.

– В окопы мы точно залезем. Где это вы видели, чтобы миллионные армии по домам разошлись? Нет, те красивые войны наших предков закончились. Вы еще рыцарей вспомните, – не унимался Веселаго.

– Вас послушать, так вместо винтовок надо срочно начать выпускать лопаты?

– Надо, Алексей Петрович, иметь и то и другое.

– И все-таки давайте отойдем от лопат к подготовленности наших войск к наступательным действиям.

– Согласен, Алексей Петрович, давайте. Я знаю точно одно: гвардия к войне готова. Я имею в виду и вас, Михаил Николаевич, и вас, Глеб Станиславич.

– Спасибо за доверие, господин штабс-капитан.

– И главное – помнить: это не учения под Красным Селом или парад на Марсовом поле, это война, на которой убивают!

– Давайте выпьем за войну! – предложил Хлопов.

– Давайте! – согласились все радостно.

И если Веселаго и Хлопов позволяли себе пропустить еще по рюмке-другой, то подпоручики, и так не пьющие, слушали серьезно, понимая, что перед ними их будущие командиры, и уже их лица выражали нескрываемое желание быстрее покинуть купе. Когда они, получив разрешение, ушли, Хлопов спросил Веселаго:

– Зачем вы так, Семен Иванович? Они молоды, они многого не понимают и тем более не знают, что такое война.

– Согласен, я неправ. Извините меня, Алексей Петрович. Как-то все сложилось, вспомнилась та, позорная война, и прорвало… Извините…

– Про революцию совсем уж зря. Ладно. Вы, Семен Иванович, почему Тухачевского-то выбрали?

– Вы, знаете, Алексей Петрович, в этом молодом человеке чувствуется что-то необычное, внутренний стержень какой-то, желание быть первым. Я бы, конечно, взял Смирнитского, но побоялся это сделать: стал бы его опекать, охранять как внука погибшего на той бесславной войне русского офицера. А мы едем на войну, и это недопустимо.

– Намучаетесь вы с Тухачевским, Семен Иванович. С его желанием быть первым.

– А мне такой и нужен – чтобы честолюбивый был и в пекло лез. Меня-то вы знаете: я семь раз отмерю, а один раз отрежу.

– О, как вы все рассчитали! Хотите его первым в атаку отправить?

– Не я хочу – он сам хочет. Это у него внутри. Война всегда требует таких людей. Но это другая война; на ней будет трудно поднять людей в атаку, это не как раньше – саблями махать. А Тухачевский, мне так кажется, сам первый в атаку поднимется и людей поведет, и не просто поведет – заставит. Только почувствует любовь к войне, к бою, к власти над людьми – и заставит. Нос у него гордый, как у Цезаря и Наполеона. И сколько он человеческих душ загубит, когда это чувство власти над людьми в нем проснется, я не знаю… Но будет – я в людях редко ошибаюсь – хороший будет офицер, поверьте мне. Ну а как вам наш поляк? Станиславич? Как вы умудрились правильно отчество-то произнести? Именно Станиславич. Я бы, наверное, не смог. Взяли его, потому что я первым взял Тухачевского?

– Ни в коем случае! Если вам нужен такой, как Тухачевский, этакий сорви-голова, то мне-то, при моем взрывном характере, как раз нужен такой, как Смирнитский. Он не медлительный, не сонный, он, мне кажется, умный, он рассудительный и голову вот так запросто ради славы или ордена подставлять не будет. Как он сказал о Польше! И как правильно провел жизненную грань – присяга офицера! Не любовь, не восхищение императором – присяга государю. И все! Коротко, умно необычайно. Из этого молодого человека вырастет отличный офицер, и не исполнитель, а, возможно, штабист, аналитик. Этот проявит себя на войне не меньше, чем Тухачевский, но, поверьте, с выдумкой, незаметно, но с огромной пользой для солдата… А вообще-то эти новые офицеры хороши. Думаю, успели их подготовить к войне.

– Вот в этом я с вами, Алексей Петрович, полностью согласен. Ну что, давайте ложиться спать – завтра Брест-Литовск, а там и Варшава.

– Да, наша молодость, когда можно было не спать неделями, к сожалению, прошла. Спокойной ночи, Семен Иванович.

– Какая такая «ваша молодость» прошла, Алексей Петрович? Всего-то за тридцать. Вам еще до генерала дослужиться надо.

– Спасибо, Семен Иванович. Хотелось бы генералом стать. Впрочем, чем черт не шутит…

– Одно жалко – нет в живых Льва Николаевича Толстого, кто же напишет правду об этой войне? – как-то грустно сказал Веселаго.