Тварь внутри тебя - Брайан Ламли

Кларк взял себя в руки.

— Мы пришли, — ответил он. — Почти.

Он нырнул под арку, прошел по каменным ступеням, затем открыл тяжелую дверь, за которой начинался мощенный камнем проход. Офицер полиции выпрямился и отдал честь. Кларк кивнул, они с Гарри проследовали мимо к следующей двери, дубовой, окованной железом. Перед ней стоял человек средних лет, тоже явно полицейский, хотя и в штатском.

Кларк снова кивнул. Человек в штатском открыл дверь и отошел в сторону. — Здесь.

Гарри опередил Кларка, который собирался сказать то же самое. Гарри чувствовал присутствие мертвеца, он не нуждался в подсказке. Взглянув на некроскопа, Кларк пропустил его внутрь. Офицер, оставшийся снаружи, тихо притворил дверь.

В комнате ощущался холод; две стены были сложены из камня, третья, подымающаяся от каменного пола до потолка, представляла собой монолит из вулканического гнейса: строили прямо в скале. У одной стены располагался металлический стеллаж с глубокими выдвижными ящиками для трупов, напротив него — медицинская каталка; на ней лежало накрытое белой клеенкой тело.

Некроскоп не стал тратить зря время. Мертвые не пугали Гарри Кифа. Если бы среди живых у него было столько же друзей, он был бы самым популярным человеком в мире. Его любило множество людей, но те, что любили его, могли признаться в этом только ему, Гарри.

Некроскоп подошел к каталке, откинул клеенку. И, отшатнувшись, прикрыл глаза. Такая юная, чистая — еще одна невинная жертва. Жертва, которую мучили. Она и сейчас страдала. Глаза девушки были закрыты, но Гарри знал, что в них ужас, он чувствовал горящий взгляд сквозь бледные веки и ее боль.

Она нуждается в сочувствии и утешении. Множество мертвых, это Великое Большинство, наверняка пытались подбодрить ее, но у них это не всегда получается. Их голоса, монотонные, призрачные, тусклые, могли испугать и оттолкнуть того, кто не привык к ним. Во тьме смерти они казались ночными видениями, как в кошмарном сне, явившимися, подобно завывающим баньши, украсть души. Ей могло показаться, что это сон. Она могла чувствовать, что умирает, но не догадываться, что уже умерла. Должно пройти время, пока умерший осознает, что с ним случилось. Они с трудом принимают факт смерти, особенно молодые люди, чей юный разум еще не готов к самой идее небытия.

Да, но если она видела приход смерти, прочла приговор в глазах убийцы, ощутила последний удар, руки на горле, отнимающие дыхание, или лезвие, входящее в тело, тогда она знала. И ей было одиноко, бесконечно одиноко и хотелось плакать. Никто лучше Гарри не знал, как захлебываются плачем мертвые.

Он колебался, не зная, как приблизиться к ней, не чувствуя в себе решимости заговорить, по крайней мере сейчас. Гарри знал, что она была чиста, а он... он — нет. Сердясь на себя, Гарри отбросил сомнения. Нет, он не осквернитель. Он друг. Он только друг. Он некроскоп.

И все же, когда Гарри положил ладонь на ее лоб, холодный, как сырая глина, она отпрянула, словно от змеи! Нет, ее тело — мертвое тело — не шелохнулось, но ее сознание дернулось, съежилось, подобно морскому анемону, судорожно вбирающему свои щупальца, когда его случайно коснется рука пловца. Некроскоп почувствовал, что у него кровь стынет в жилах, на мгновение он испытал отвращение к себе. Нельзя допустить, чтобы она испугалась еще больше. Обволакивая ее своим сознанием, теплом голоса, он передал:

— Все будет хорошо! Не бойся! Я не сделаю тебе ничего плохого! Никто тебя больше не обидит!

Реакции не последовало. Тогда он попробовал объяснить ей, что она умерла, но тут же понял, что этого лучше было не говорить.

— Убирайся! — Ее мертворечь мучительным воплем взорвалась в мозгу Гарри: — Прочь от меня, ты, грязная тварь!

Будто кто-то коснулся его обнаженными электрическими проводами. Гарри дернулся, его затрясло. Он прожил, прочувствовал вместе с девушкой последний миг ее жизни. Это были мгновения ее жизни, ее дыхания, но не мыслей.

Внутреннее метафизическое зрение некроскопа показало ему, как на экране, кошмарный ряд мерцающих, сменяющих друг друга наподобие калейдоскопа, ужасающе живых и все же призрачных картин; они промелькнули и ушли, но остались после — образы, и Гарри знал, что они не уйдут и будут с ним еще долго. Ему стало ясно и другое: он уже сталкивался с подобным.

Имя этому кошмару — Драгошани!

Убийца несчастной девушки сделал то же, что делал Драгошани, некромант; но в одном отношении он был еще хуже, потому что даже Драгошани не насиловал тела своих жертв.

— Теперь все позади, — сказал он девушке. — Он не вернется. Ты в безопасности.

Он почувствовал дрожь успокоения в ее сознании и проснувшийся интерес бестелесного разума. Она и хотела, и боялась узнать, кто к ней обращается. Ей также хотелось понять, что с ней произошло, хотя это и пугало ее больше всего. Но она была храброй девушкой, ей нужна была правда.

— Так, значит, я... — Голос дрожал, но уже не был похож на пронзительный вопль. — Значит, я правда...

— Да, ты умерла, — кивнул Гарри. Он знал, что она чувствует его жесты, его настроение, как чувствовали его мертвые собеседники. — Но... — он запнулся, — я думаю, что могло быть хуже.

Ему часто приходилось проходить через подобное, слишком часто; но легче от этого не становилось. Как убедить того, кто недавно умер, что могло быть и хуже? “Твое тело сгниет, черви сожрут его, но твой разум будет существовать. Ты не сможешь видеть — всегда будет тьма, — и не будет ни прикосновений, ни запахов, ни звуков. Но могло быть и хуже. Твои родные и любимые будут плакать на твоей могиле и сажать цветы, чтобы они своими красками, своим цветением напоминали о тебе, о твоем лице, о твоем теле. Но ты не узнаешь этого, не сможешь ответить им, сказать: «Я здесь!» Ты не сможешь объяснить им, что могло быть хуже”.

Эти мысли Гарри были глубоко личными, в них присутствовали печаль и горе, которые переполняли его, но они были обращены к мертвой девушке, они были его мертворечью. Она слышала и чувствовала его, она поняла, что Гарри друг.

— Ты некроскоп, — сказала она затем. — Они пытались рассказать мне о тебе, но я боялась и не слушала, я не хотела говорить с мертвыми.

Слезы застилали ему глаза, мешая видеть, стекали по его бледным, впалым щекам, горячими каплями падали на его ладонь, что лежала на лбу девушки. Он не хотел, не думал, что умеет плакать, но что-то было в нем такое, что обостряло его чувства, делало восприимчивее других людей. Но от этого он не становился слабее. Его эмоции помогали ему сохранять в себе человеческое.

Дарси Кларк шагнул к нему; он коснулся руки некроскопа.

— Гарри?

Гарри сбросил его руку.

— Оставь нас! Я хочу поговорить с ней наедине. — Его голос был сдавленным, но твердым.