Солдат Иван Бровкин - Георгий Мдивани

— Что поделаешь? Крылатая душа поэта, — разводя руками, отвечает ему Захар Силыч. Он сидит на крыше кабины грузовика, вокруг ныряют парни.

На мосту останавливается едущий на лошади агроном.

— Вы что, Тимофей Кондратьевич, машину моете? — с иронией спрашивает он.

— Не до шуток мне, Николай Петрович, Ваня утонул, — с огорчением говорит Коротеев.

— Какой Ваня? — удивляется агроном.

— Бровкин, — отвечает старый колхозник.

Агроном неожиданно разражается хохотом, который не может не смутить всех присутствующих.

— Ваня вон там, — агроном показывает рукой вдоль берега реки, — в камышах с твоей Любашей сидит, — и, хлестнув коня, продолжает свой путь.

Коротеев медленно поднимается. Держа в руках левый сапог, он начинает выжимать его сухое голенище, словно это мокрая тряпка, и безмолвно оглядывает присутствующих. К нему подходит Захар Силыч и мокрые, только вылезшие из воды парни и ребятишки.

К мосту подъезжает «Победа» Коротеева; на крыше её укреплены шесты и багры. Из машины выскакивают врач в белом халате, два санитара и милиционер.

— Где утопленник? — спрашивает врач.

— Вот утопленник! — тыча себя пальцем в грудь, отвечает Коротеев. — Спасите меня, доктор!

— Может, парень что-нибудь сломал или нутро повредил? — беспокоится о Ване старый колхозник.

— Шутка ли, с такой высоты лететь! — говорит Коротеев и громко, тоном приказа обращается к санитарам: — Ну, что же вы стоите? Бегите ищите его!

Ваня, услыхав голос Коротеева, обернулся к Любаше.

— Отец! — испуганно говорит Любаша.

— Разыщем, Тимофей Кондратьевич! Момент! — И милиционер, придерживая кобуру револьвера, бросается в заросли камыша. За ним бегут доктор, колхозники.

— Облава, факт! Хотят арестовать! Живым не дамся! — С этими словами Ваня резко сворачивает в сторону и, сильно хромая, бежит.

— Ваня! — в испуге зовёт его Любаша.

Ваня обернулся, с укоризной посмотрел на Любашу.

— Сюда! Он здесь! — кричит милиционер.

Услыхав незнакомые голоса, ещё быстрее бежит Ваня.

Мимо плачущей Любаши мчатся милиционер, санитары и доктор, за ними Коротеев. Увидев дочь, он останавливается.

— Хороша! Срам-то какой! — сердито говорит Коротеев. А ну марш! Я с тобой дома поговорю.

Не оглядываясь, петляя, как заяц, Ваня выбегает из ивняка. Перебегает поле и скрывается в овраге.

Выбежали из ивняка в поле милиционер, санитары, доктор.

Смотрят — пропал Ваня.

Мрачный Коротеев сидит у себя в кабинете. Здесь же Самохвалов.

— Для престижа, так сказать, такого отца, как вы, Тимофей Кондратьевич, конечно, Любаша некрасиво поступила…

Коротеев мрачно молчит.

Самохвалов после паузы продолжает вкрадчивым голосом:

— Непутёвый ей не пара. Ваш зять должен быть человек интеллигентный, так сказать, работник умственного труда.

Коротеев, как всегда, когда он злится или волнуется, жуёт мундштук папиросы. Оглядев с ног до головы Самохвалова, он спрашивает;

— Ты сказал, что мой зять должен быть интеллигентным человеком?

— Обязательно, Тимофей Кондратьевич. И вам, согласно должности, и Любовь Тимофеевне, согласно культурного развития, — захлёбываясь от волнения, отвечает Самохвалов.

— Значит, будет у меня интеллигентный зять! — решительно восклицает Коротеев.

— Спасибо! — задыхаясь от неожиданной радости, благодарит Коротеева Самохвалов.

— За что спасибо? — удивлённо спрашивает Коротеев.

— Значит… интеллигентный? — запинается Самохвалов и, не в силах совладать с радостным волнением, выпаливает: — Разрешите идти?

— Как хочешь, — отвечает удивлённый председатель и, провожая глазами подпрыгивающего от радости Самохвалова, недоумевающе пожимает плечами.

Поздний вечер. Недалеко от гаража, на скамейке, освещённые тусклым электрическим светом, молча сидят буфетчица Полина и Захар Силыч.

— Почему ты так рано буфет закрыла? У меня сегодня такое настроение… прямо на пол-литра, — с досадой говорит Захар.

— Не надо… не надо тебе пить, Захар Силыч, — умоляюще просит Полина.

— «Не надо», — передразнивает её Захар. — Ишь ты! Не надо… — и, глядя на румяное лицо Полины, тянется к ней.

Полина в ожидании поцелуя блаженно закрывает глаза. Но Захар, вдруг что-то вспомнив, хлопает себя ладонью по коленям с такой силой, что Полина от неожиданности вздрагивает и открывает глаза.

— Почему я за ним не погнался? — с досадой говорит Захар. — Может, он утопился? Нигде парня найти не могут.

— Такие не тонут, — обиженно говорит не получившая поцелуя Полина.

Вдруг Захар замечает тёмную фигуру Вани, подкрадывающегося к гаражу. Захар обрадовался.

— Иди-ка домой! — обращается он к Полине. — Что-то у меня сегодня любовь не получается… Настроение поганое. Я тебе ночью в окно постучу, тихонько постучу. Поцелую и пойду спать.

— Только не надо стучать. Отца боюсь, — отвечает Полина.

— Ты отцу скажи: пусть он меня боится. Зачем тебе его бояться? — сердится Захар.

Полина, прижав ладони к глазам, неожиданно расплакалась.

— Тьфу ты господи! Зачем плакать? И откуда у баб столько воды берётся? — говорит Захар. — Я солёную воду признаю только морскую, а слёз… не надо. Не терплю я этого, Говорю, перестань, не надо плакать. — И, обняв за плечи девушку, он ласково успокаивает её: — Иди домой… иди, моя пташка!

Полина вытирает глаза, встаёт, но, сделав несколько шагов, останавливается и спрашивает:

— Правда, придёшь?

— Приду, приду, моя крошка! Приду, дорогая, — отвечает Захар, продолжая сидеть на скамейке.

Полина пожимает пышными плечами, словно дразня Захара, и медленно идёт по дороге к деревне.

Ваня осторожно приближается к Захару. Захар, услышав за спиной шаги, исподлобья смотрит на остановившегося в покаянной позе Ваню.

— Хорош! Мо-ло-дец! — громко и иронически произносит Захар после небольшой паузы. — Всё моё доверие псу под хвост! — и он делает выразительный жест рукой.

— Ты уж извини меня, Захар Силыч. Виноват я перед тобой, — тихо, со слезами в голосе говорит Ваня и опускает голову.

— А перед колхозниками ты не виноват? — сердито спрашивает Захар.

— И перед колхозниками… тоже, — запинаясь, говорит Ваня и добавляет: — Председатель на меня облаву устроил.

— Какую такую облаву? — удивляется Захар.

— Факт, облаву, — отвечает Ваня. — Гнались за мной, еле вырвался. Решил я бежать из деревни, но вот пришёл с тобой проститься…

Захар неожиданно начинает громко и безудержно хохотать.

— Ах ты дурак! — еле выговаривает он сквозь смех. — Тимофей Кондратьевич из деревни доктора и санитаров привёз, чтобы тебя, дурня, в больницу забрать, а ты… облава! — И снова хохочет.

— Доктора? — удивляется Ваня и, бессильно опустившись на скамейку, начинает громко рыдать.

— Ох, и беда мне сегодня! — становясь серьёзным, восклицает Захар Силыч. — Опять слёзы! Скамейка эта, что ли, такая: кто ни сядет, все плачут! — разводит он руками. — А ну перестань! Баба ты, что ли?

— Что мне делать, Захар? — в отчаянье спрашивает Ваня.

— Идти домой и хорошенько выспаться! А завтра на работу. Машину надо чинить. Может, что-нибудь и соберём, — и он дружески обнимает Ваню за плечи.

— Что из неё соберёшь, одни обломки! — отвечает убитый горем Ваня.

Утро в доме Коротеевых. Тимофей Кондратьевич завтракает. То и дело отрываясь от еды, он сердито говорит жене:

— Чтоб она не смела выходить на улицу! Хватит с нас сраму.

— Но в школу же она должна пойти? — возражает удручённая жена.

— И в школу не сметь! — кричит вышедший из себя Коротеев. — Пусть она останется дурой неграмотной!

— Да ты что, Кондратьич, — всхлипывает жена. — Почему Любаше от подруг отставать? Пусть девочка окончит последний класс, недолго осталось… Может, из неё человек получится…

— Не получится из неё человек! — восклицает Коротеев.

Любаша с книгами и тетрадями в руках стоит в своей комнате и прислушивается к разговору отца с матерью. Она то и дело вытирает ладонью набегающие на глаза слёзы.

Коротеев, отхлебнув из стакана чай, упрямо повторяет:

— Из неё человек не получится! Я её замуж выдам. Есть у меня для неё жених на примете.

В этот момент в комнату без стука врывается радостный и возбуждённый Самохвалов. Размахивая руками и потрясая какой-то бумажкой, он кричит:

— Поздравляю! Поздравляю, Тимофей Кондратьевич! Поздравляю!

— Что случилось? — спрашивает удивлённый председатель.

— Ваню непутёвого призывают в армию! — торжествует Самохвалов, подавая Коротееву повестку.

— Слава богу, освободились, — со вздохом облегчения говорит Тимофей Кондратьевич.