Картина Черного человека - Наталья Николаевна Александрова

орбит. Было трудно дышать, очевидно, эти шишки перекрывали дыхательные пути, отчего рот у меня все время был открыт.

Шишки росли вместе со мной, от этого я поздно заговорила, да и получалось плохо, была, по выражению бабки, каша во рту.

Бабка пыталась сдать меня в интернат для детей-инвалидов, но туда брали только полных сирот или отказников. А мать, эта дура, как орала бабка, взяла меня домой, а надо было там сразу писать отказ.

Пробовала бабка оформить мне пенсию, как ребенку-инвалиду, но опять-таки нужно было водить меня по инстанциям, и бабке быстро это надоело.

Так и жили. В садик я, ясное дело, не ходила. А в школу пришлось идти. Причем в самую обычную, дворовую, в нашем городе почти все были такие.

И если до школы я сидела дома в нашей с бабкой комнате или выходила в коридор, который в доме барачного типа был длиннющий, то теперь…

Да, во дворе возле дома, где летом мужики забивали «козла» и бабушки сплетничали на лавочке, меня никто не трогал. Ну, дразнили, конечно, с собой в игру не брали, но я и не очень-то стремилась. А пьяненький дядя Веня из четвертого номера всегда с получки угощал меня конфетами, соседки тоже отдавали кое-что из одежды. И тот же дядя Веня нет-нет да и даст подзатыльника какому-нибудь мальчишке — не трожь убогую!

Но зато школа оказалась довольно далеко от дома, то есть там меня никто не знал, так что я хлебнула полной мерой. Ладно дети, но учителя шарахались от меня, как от чумной. Завуч пыталась добиться, чтобы меня направили в специальную школу для умственно неполноценных детей, но для этого требовались соответствующие документы. Известно же, что без бумажки ты букашка, и так далее.

Это очень доходчиво объяснили завучу бюрократы из РОНО. То есть вопрос опять уперся в инвалидность, но к бабке с этим лучше было не соваться. А что касается недоразвитости, то та же тетка из РОНО сама меня проверила в конце первого класса и нашла, что ребенок вполне себе успевает. Читать я умела, писала хорошо, рисовала даже, в то время как трое моих соучеников вообще не научились ни читать, ни писать. Приехала районный психиатр, долго их проверяла с какими-то тестами, после чего сделала вывод, что вот они-то совершенно нормальные, просто в головах у них нет ничегошеньки, пусто, как в кармане за два дня до получки. То есть это я сейчас так говорю, а она что-то буркнула про чистый белый лист и поскорее уехала. Так что та тетка из РОНО посоветовала махнуть на меня рукой — пускай письменные задания выполняет, раз говорит плохо.

Кстати, логопед пробовала со мной заниматься — ничего у нее не вышло, шишки давили на верхнюю челюсть, так что я шепелявила и бубнила.

Так я переползала из класса в класс, все привыкли, и даже дети перестали дразнить, потому что к десяти годам я здорово выросла и могла уже дать сдачи, если сильно доставали.

И вот когда в начале лета мне исполнилось десять лет, в нашем городе появилась моя мать. До этого она не приезжала ни разу, только присылала какие-то деньги (очень мало и очень редко).

И вот теперь она появилась. И сказала бабке, что забирает меня к себе…

Как потом оказалось, дело было в квартире.

Мать была замужем уже лет семь, жила с мужем, сыном и свекровью в коммунальной квартире. Они занимали две большие комнаты, а в третьей, поменьше, жил одинокий старик. Родственников у него не было, так что квартиру он никому завещать не мог. Старик, по рассказам матери, был склочник и скандалист, сейчас я не очень в это верю, зная ее сволочной характер.

В общем, старик умер, тут-то и началась борьба за его комнату. Мать с мужем подали заявление, но в ЖЭКе были на комнату другие планы. Начальница хотела поселить в этой комнате не то чеченца, не то еще какого восточного человека. Надо думать, она получила от него солидную взятку и теперь держалась твердо.

Тут-то мать и вспомнила обо мне, хотя потом сама признавалась, что кто-то ей посоветовал насчет ребенка-инвалида, у которого имеются права на дополнительные метры.

Мать осмотрела меня и не стала кривиться и ругаться. А сказала, что сойдет, сразу видно, что ребенок — инвалид, так что обязаны комнату им оставить. Но следовало торопиться, так что назавтра мы уже сели на автобус, который шел до вокзала.

Бабка только хлопала глазами от такой скорости и даже не обняла меня на прощание. Впрочем, она никогда так не делала.

И вот мы приехали в Петербург, в эту самую квартиру, где я с тех пор и живу. Мужа матери я не то чтобы не помню, а как-то мы с ним не сталкивались. Он меня просто не замечал. Или делал вид. Да и бывал-то он дома очень редко. Днем работал, а все вечера проводил с мужиками в соседнем дворе, где притулились три гаража. Что характерно, машины у него не было. Но что-то они там делали, был у него свой заработок, потому что всю зарплату он отдавал матери, да и то она его все время пилила, что мало.

Его мамаша, увидев меня, только охнула и перекрестилась. Зато ее внучок, мой единоутробный братик, тут же показал себя во всей красе. Он прыгал вокруг меня на одной ножке и орал что-то про уродов. Он предлагал сдать меня в цирк или в зоопарк, посадить в клетку к обезьянам или приковать в подвале железной цепью, чтобы я не пугала людей. Просто даже удивительно, какая у этого пятилетнего паршивца была богатая фантазия.

В дальнейшем гаденыш показал себя во всей красе, так что я раз и навсегда стала считать его Поганцем, кстати, таким он и оказался, когда повзрослел. А тогда он пользовался своей полной безнаказанностью, я, конечно, могла стереть его в порошок, поскольку, как уже говорилось, к десяти годам здорово выросла и окрепла.

Но пока решила подождать.

Мать только смеялась над выкрутасами Поганца, тогда не выдержала Петровна и хлопнула его по рукам, когда он пытался опрокинуть на меня тарелку с супом.

— Не трожь убогую! — рявкнула она.

Вряд ли она пожалела меня, просто ей надоели его вопли.

Спать мне предстояло в одной комнате с Петровной и с Поганцем. Комната была большая, но вся заставлена мебелью. Пахло там пылью и мышиным пометом. Мыши у нас в квартире были, равно