Статус человека - Виталий Забирко

Он всхлипнул еще раз и начал сюсюкать:

— Ты чаешь, Эли, а наш Доти лысый…

Слюна бежала у него изо рта быстрой струйкой прямо на грудь, на остатки ветхой, полуистлевшей одежды. Похоже, в пище было что-то из галлюциногенов.

— Странно, правда? — лепетал старик. — Ведь наследата у нас чиста, и у родинном дряке лысых николе не было… И у Шеллы власы тоже вылапуют… Но я мляю, чо ца от…от… Эли, ты их прощея, Эли?.. Ца ничего, Эли, чо у них… У них будет пупсалик?.. Эли, ца ничего? Эли?!

Родион повернулся и, чуть не сорвав дверь с петель, выбежал из хижины. На волю, на свежий, с озоном, почти как после грозы, воздух, на луг, на изумрудную альпийскую зелень. С земной буренкой…

Ад и рай.

Рай?

Откуда этот луг?

— Привезли. Откуда эта корова?

— Привезли. Откуда вы сами?

— Прилетели. Откуда?!

Родион вздохнул. Переселенцы забирают с собой все, что им дорого, все, что им нужно — ВСЕ, ЧТО ОНИ ЕСТЬ.

Сзади отворилась дверь, вышла женщина и негромко позвала:

— Марта! Ма-арта!

Корова подняла голову и лениво промычала.

«Идиллия, — подумал Родион. — «За морями, за долами, за высокими горами, в краю, полном чудес, фей и маленьких добрых людей, жили-были…» Мечта каждого фермера, золотая мечта детства, иметь в таком краю свой лакомый кусок земли, жирной и мягкой, как слоеный пирог, с вот таким вот лугом, с вот такой вот партеногенезной коровой, с огромным, необъятным выменем… И жить здесь. Боже мой! Утром, рано-рано, по холодку, по своему росистому лугу — босиком, дыша полной грудью… затем кружка теплого, утреннего, только из-под коровы, парного молока…

Ну, вот. «В краю, полном чудес…»

Изгои. Самовольные изгои. Мещане с фермерским уклоном. С придурью. Уйти, забиться куда-нибудь в угол, подальше, в самую-самую темень, но чтоб это был мой, непременно мой, только, лично, индивидуально мой угол! А до моей… то есть его угла, темноты, вам дела нет».

Родион зло рванул с травы рюкзак, закинул его за плечи и, ни разу не оглянувшись, ушел из этой долины с альпийским, чужим, неуместным здесь лугом, вырождающимися поселенцами и коровой, не машущей хвостом.

Семь дней Родион бродил по горам. После этой колонии было ясно, что ни о какой разумной жизни здесь, на планете и даже в самой колонии, говорить не приходится, но на корабле его ждали скука и безделье, и поэтому он лазил по скалам и ждал, пока ремонтники починят корабль и тот насосет побольше энергии. В долину он больше не заходил — не мог себя заставить.

Нужно было сразу выволочить их из хижины, запихнуть в корабль и привезти на Землю, как привозил он до сих пор всякую живность — фауну исследуемых планет. Как каких-то доисторических животных. Ископаемых. Реликтов. Но сейчас уже не хватало ни сил, ни духа — пусть на Земле разбираются, что делать с этим заповедником.

Через неделю Родион наконец вышел назад, к ущелью, где он приземлился. Вышел безмерно уставший, издерганный, с распухшими от бессонницы глазами.

Корабль уже стоял — оживший, подлатанный организм, бок был выровнен, хотя и нес на себе следы скомканной, а затем разглаженной обшивки. По всему было видно, что корабль готов к старту.

Родион прошел мимо бездельничавших роботов, хмуро бросил:

— Марш в отсек — стартуем, — залез в люк и, зарастив перепонку, сел за пульт. Немного подождал, пока улягутся роботы-ремонтники, и стартовал.

Выйдя на орбиту, он проверил энергетический запас корабля — энергии было мало, очень мало, и никакая земная база просто не выпустила бы его (еще чего доброго провалится во Временной Колодец, и тогда только разве что сам черт будет знать, что с ним станется), но тут не было никакой земной инспекции, а оставаться на орбите еще два дня, чтобы подзарядиться, он не мог. Это было выше его сил.

И он рискнул.

Вначале все шло как положено — началось медленное проникновение, и корабль уже почти вошел в межпространство. Родион облегченно вздохнул… и тут вся энергия корабля ухнула лавиной, как в прорву, и корабль на полном энергетическом нуле выбросило назад, на околопланетную орбиту.

«Ну, вот, — подумал он, — доигрался».

Биокомпьютер быстро защелкал, застрекотал и выдал информацию: «Положительный эффект Временного Колодца. Перемещение: двести плюс-минус пятнадцать лет по вектору времени».

— Релятивист! — зло процедил Родион. — Ах ты, мой новый, современный релятивист! Кричите все «ура», бросайте вверх чепчики, встречайте музыкой, тушем и цветами, морем, фейерверком цветов!

Он закрыл глаза и застонал. Ребята встретят его сединой и скрытой насмешкой: «Как же это ты, а?», а Рита… бог мой, почти такая же, только с морщинками у глаз — двухсотдвадцатитрех плюс-минус пятнадцатилетняя — познакомит его со своей, забытого колена, праправнучкой…

Глупо. Все глупо! И мысли глупые, и попался глупо. Как мальчишка, не знающий урока и зачем-то тянувший руку… Внутри было пусто, голодно, сосало под ложечкой. Хотелось… Черт его знает, чего хотелось! Если бы можно было вернуться назад…

Родион посмотрел вниз, на по-прежнему безмятежно-салатную планету. Дважды проклятую им самим и кто знает сколькими ее поселенцами.

После третьего витка, когда корабль уже более или менее заправился, подзарядился, Родион решил приземлиться. «Вернуться назад…»

На этот раз все прошло как положено. Он вовремя уравнял потенциалы, хотя не хотелось, ой как не хотелось! — лучше бы отсюда, сверху, камнем, чтоб в лепешку, на мелкие части, и чтоб даже скорлупа корабля не смогла регенерировать!

Он посадил корабль на лугу, на противоположном от хижины конце долины, и вышел. Двести лет… Луга как такового не было. Вместо травяного ковра были редкие, длинноостролистые кустики, жухлые, жесткие и куцые. Рядом с хижиной… Возле хижины не было коровы. Вместо нее стояло бегемотообразное животное, черное — смоль, бесхвостое, лоснящееся, с туловищем-бочкой, вблизи — цистерной, шлепогубое, с огромными стрекозино-выпуклыми глазами.

Родион подошел поближе. Животное смотрело на него бездумным, безразличным фасетчатым взглядом и, мерно жуя, пускало слюну. Слюна, рыжая и тягучая, медленно вытягивалась, опускалась вниз, растекаясь по земле огромной янтарно-ядовитой лужей, а затем, оставив совершенно черное пятно дымящейся, взрыхленной земли, втягивалась обратно в чавкающую, рокочущую пасть.

Дверь хижины хлопнула, и оттуда выкатился большой, по пояс Родиону, блестящий черным хитином паук о четырех лапах. Он выволок за собой охапку дощечек и тут же, у порога, начал что-то мастерить. Родион подождал, всмотрелся. Работа шла споро, и вскоре из-под лап паука появился готовый упаковочный ящик. Самый обыкновенный. По диагонали просматривалась полустертая надпись: «…eat Corporation» — доски были сбиты в том же порядке, что и четыреста лет назад при упаковке чего-то там…

Паук бросил ящик в кучу других у стены и, прихватив с собой молоток, умчался в хижину.

«Покеда, дядя!»

Родион поежился и шагнул вслед за ним. В хижине, кроме первого, был еще один паук, тоже черный, но жирный и толстый, он возился, как неопытная суетящаяся акушерка, у надсадно гудящего синтезатора, готового что-то произвести.

Родион посмотрел в угол и оцепенел. Там, на своем троне, восседал «король». Одежда на нем истлела, сам он тоже; остался только почерневший, обветшалый скелет. Челюсть давно отвалилась от черепа и валялась на полу в зловонной, разлагающейся куче нечистот.

— Здравствуйте, — сказал Родион. «Welcome», — сказал король.

— Ну, как? Ты доволен?

Молчание.

Затем тихое-тихое, как порыв далекого ветра:

«I see…»

Мимо Родиона с подносом белой, горой, студенистой массы прошмыгнул жирный паук и, остановившись у трона, принялся ложкой бросать ее в скелет. Метко, туда, под верхнюю челюсть.

Родиона замутило, и он выскочил вон.

«Не надо, — подумал он. — Не надо было сюда возвращаться. Зря».

На крыльцо выкатился паук, помялся на лапах, потоптался и вдруг, протяжно, с икотой, позвал:

— Марта-а!

«Бегемот» медленно повернул к нему огромную, без шеи, голову и замычал.

ВОЙНУХА

Пролог

Из доклада Франца Лаобина, профессора сравнительной космической биологии

(извлечение из стенограммы заседания Коллегиального Совета Комиссии по вопросам внеземных цивилизаций).

…Представленный на рассмотрение объект не может быть отнесен ни к одной из известных в космической биологии классификаций. Несмотря на явную схожесть рассматриваемого вида с отрядом приматов, на данном этапе исследований его нельзя отнести к указанному отряду, поскольку человекообразная особь этого вида представляет собой (по нашему предположительному заключению) всего лишь одну из стадий метаморфоза, отдаленно напоминающего метаморфоз насекомых. К сожалению, из представленных для предварительного заключения материалов, полного цикла метаморфоза установить не удалось.