Ржавчина в крови - Оливия Агостини

Френсис вскинул брови и смотрел так, будто находился где-то очень далеко от нас, словно ощущал себя любопытным зрителем, а не участником затеи. Он сощурился и спросил, не придётся ли и ему подняться потом на стул или же Ромео может оставаться подданным Её Величества королевы. Иронию, сквозившую в его вопросе, я смягчил решительно кивком:

— You too, оf course[42].

Лавиния тихо рассмеялась, вынудив невольно улыбнуться и своего товарища.

— You see, it's funny, — сказал я. Разве это не забавно?

Несколько прохожих обернулись и посмотрели, что происходит в этом пресловутом уголке Лондона, где всем позволено говорить что угодно и где в данный конкретный момент Ромео и Джульетта прониклись взаимной симпатией.

2. МАЙ

К наступлению того пророческого, как никогда полного ароматов мая я собрал превосходную съёмочную группу: ни один персонаж не остался без своего исполнителя, не пришлось искать ни одного техника. В воздухе помимо цветочных ароматов веяло дыхание любви молодых людей всего мира. Наши Ромео и Джульетта, казалось, появились в самый подходящий момент, чтобы олицетворять пробуждение чувств.

Продюсер не очень-то щедро отвечал на мои запросы, нам следовало экономить, мы не смели испортить ни одного сантиметра плёнки. Он не делал ставку на Шекспира. Поэтому, чтобы как можно лучше подготовиться к съёмкам, я решил немного отодвинуть их начало. Начнём снимать не позднее июня и будем стремительно двигаться дальше, с тем чтобы завершить работу в сентябре, к концу лета и хорошей погоды. Нам оставался месяц, чтобы понять слабые и сильные стороны друг друга.

Я решил поступить, как в театре, — подготовить фильм за кулисами, на репетиционной площадке, а потом явить его объективу, следуя хронологии событий. Я хотел, чтобы любовь накалялась, развивалась бурно, стремительно устремляясь к финалу, и я никогда не позволил бы себе начать, ну скажем, со сцены у балкона, а потом вернуться к самому началу.

Для сбора актёров я не видел лучшего места, чем мой новый дом на флорентийском холме. Дом оказался слишком просторным для одного человека, даже для двоих, покупка его была опрометчивым поступком, и я не знал, благодарить себя или проклинать за это. Так или иначе, я только что закончил в нём ремонт и подумал, что собрать там артистов — отличный повод торжественно отметить новоселье.

И вот один за другим стали приезжать туда все — техники и актёры. Они слетались ко мне со всех концов земного шара, больше всего из Англии и Италии. Федерико прибыл из Канады, где работал с Рино Томболези, который снимал свой третий и никому не нужный итальянский вестерн. Иногда я спрашивал Федерико, как он может соглашаться работать над фильмом, который никогда не выйдет на экран и не прибавит известности его имени. Мне хотелось, чтобы он нашёл работу получше. Но Федерико неизменно пожимал плечами и тихо замечал, что нередко у тебя просто нет выбора и, если не хочешь неприятностей, беззлобно соглашайся на то, что преподносит судьба.

Лавиния прилетела в аэропорт Фьюмичино прозрачным утром в одиннадцать тридцать и оказалась предпоследней, кого мы ждали. Френсис ещё сдавал в Лондоне выпускные экзамены, его ждали через два дня — он прилетит свободный и, я надеялся, счастливый.

Я поднял руку высоко над головами окружавших меня людей.

Эвелин предупредила, что занята на родине, у неё спектакль, предстоит дебют в Стратфорде-на-Эйвоне, но она поручила одной своей подруге сопровождать дочь в Италию, чтобы чувствовать себя спокойнее. Поэтому я не испугался, когда увидел идущую мне навстречу тощую женщину с рыбьими, прозрачно-голубыми глазами, которая придерживала Лавинию за локоть и смотрела на меня, как на щипача[43]. Она выглядела поникшей, уставшей от перелёта и жары, расстроенной. Старше меня.

Лавиния тепло поздоровалась со мной, обняла и, воспользовавшись этим, отошла от маминой подруги.

— Ferruccio у this is Miss Вurns, ту chaperon[44], — представила она, и в глазах её я увидел смех.

Я решил, что будет уместно склонить голову в знак уважения.

— Hello. How do you do? — сказал я, протягивая руку.

Мисс Бернс рукой в голубой атласной перчатке пожала только кончики моих пальцев. Потом оглядела меня с головы до ног в поисках каких-нибудь примет, которые помогли бы понять, что я собой представляю. Но и сегодня ещё я убеждён, что она приняла меня за шофёра.

— Lucy, this is Ferruccio Tiezzi, mum's friend[45], — объяснила ей Лавиния, стоя сзади.

И мисс Бернс разомкнула свои губы ниточкой, чтобы испустить вздох облегчения. Потом кивнула и сказала:

— Oh, the director, I see. Pleased to meet you[46]. Она с мольбой попросила вывести её как можно скорее отсюда, ей не хватает воздуха и нужен хотя бы глоток воды.

Пока я вёл их к выходу, неся чемоданы, которые задевали чужие вещи и ударялись о мои колени, я припомнил традиционные вопросы, какие задают в подобной ситуации. Как долетели? Всё ли прошло хорошо? Сколько времени находились в пути? Лавиния сказала, что сидела у окна, что никогда и думать не думала, что увидит Италию с высоты, что моя страна изумительна, что она, Лавиния, в восторге. Мисс Бернс ограничилась кратким замечанием по поводу постоянных воздушных ям:

— It was awful[46].

Когда я закрыл дверцу машины и увидел за стеклом круглые глаза мисс Бернс, я спросил себя, не специально ли мне в отместку прислала её Эвелин. Титания[47], королева фей, смеялась надо мной по ту сторону гор и равнин, по ту сторону Ла-Манша.

Лавиния села на заднее сиденье, наверное не желая беспокоить и без того уже уставшую chaperon, но сразу же просунула голову между спинками передних кресел и поинтересовалась, можем ли заехать в Рим. Или сразу отправимся во Флоренцию? Я понял по её тону, что она охотно, пусть даже мельком, взглянула бы на столицу Античности, и ответил, что Рим ожидает нас с распростёртыми объятиями.

Мне тоже не хотелось лишний раз кататься туда-сюда, поэтому я решил, что мы переночуем в доме у моего помощника режиссёра, а завтра съездим в аэропорт, встретим Френсиса и все вместе отправимся во Флоренцию. Федерико преспокойно оставил мне ключи от своей двухкоматной квартиры на пьяцца делла Канчеллерия. Он уже привык.

— Как чудесно, я очень рада, — произнесла Лавиния по-итальянски, и я чуть не подскочил от удивления.

Я посмотрел на неё в зеркало заднего обзора.

— И что это значит? — с любопытством спросил я. — Говоришь по-итальянски?

Лавиния продолжала улыбаться, но покраснела: значит, ещё не совсем рассталась со своей робостью. Опять по-английски — так быстрее — она объяснила, что начала брать уроки в Лондоне, в школе, где преподавали исключительно носители языка. Пока ещё не успела многому научиться, но получила самые необходимые знания и кое-что уже понимает, например вывески на улицах.

— Запрещено плевать, — со смехом прочла она.

Я пообещал, что мы постараемся каждый день учить её чему-нибудь, и уверил что в конце концов она будет говорить как настоящая итальянская синьорина и Эвелин не узнает её.

Мисс Бернс помахала перчаткой, как веером.

— В Италии всегда так жарко? — спросила она спустя некоторое время, когда я уже забыл, как звучит её голос.

Я подтвердил, слишком красноречиво улыбнувшись. Она скривилась и больше ни разу не обращалась ко мне, пока не приехали в Рим, и то лишь для того, чтобы поинтересоваться, не стоит ли убавить скорость: ей показалось, будто мы проехали перекрёсток на красный свет.

На следующее утро я повёз Лавинию на площадь Навона и на площадь Испании, потом мы поднялись на Капитолийский холм и наконец подошли к фонтану Треви, где она бросила в воду монетку в двадцать лир, задумав желание, которое нам не открыла.

Мисс Бернс ограничилась тем, что следовала за нею повсюду, словно белая тень, стараясь не встречаться со мною взглядом, лишь бы не разговаривать. Но неизбежно, много раньше, чем нам хотелось бы, нашу прогулку всё же сопроводила беседа. Мы говорили о том о сём, а Лавиния шла рядом и молчала, думая о чём-то своём, совсем не похожем на то, о чём думают люди в зрелом возрасте, хотя и молодых и старых освещает одно и то же солнце.

Я понял, что Люси — дальняя родственница Эвелин. Знает её с детства, когда та ещё играла в куклы, познакомились они у общей тётушки за пятичасовым чаем согласно лучшей английской традиции. Поскольку Люси не сказала «когда мы были детьми», я понял, что она в то время была подростком, значит, теперь ей уже около пятидесяти лет. Она впервые в Италии, ничего ей здесь не нравится, и более всего перспектива провести тут ещё три месяца. Но она заверила, что для Эвелин готова сделать всё что угодно.