Неизвестная война - Евгений Васильевич Шалашов

Связаться с другими бараками; Создать в каждом бараке организационную группу в количестве пяти человек; В каждом бараке провести митинг; Заручиться поддержкой подавляющего большинства узников; Накопить для побега достаточно продовольствия.

Так-то оно так, и все правильно, должно быть доброе желание арестантов, но меня смущали два обстоятельства. Во-первых, сколько времени мы затратим? Чего доброго, с митингами и обсуждениями начнется осень, а то и зима. Во-вторых, чем дольше мы планируем и собираемся, тем больше шансов, что нас кто-нибудь выдаст. Я даже сейчас не уверен, что в нашем бараке нет стукача. И он не обязательно завербован охраной, и не получает за свой нелегкий труд какие-нибудь бонусы, в виде куска колбасы, или пачки папирос. Предаст либо по своей подлой сущности, либо из благих побуждений — мол, во время восстания могут быть напрасные жертвы. Такое, как мы знаем, бывало не раз. Стало быть, надо действовать сообразно обстановке, не забывая слов товарища Ленина, как-то сказавшего, что «вчера было рано, завтра будет поздно!» А товарищ Стрелков, хотя и надежный товарищ, но в данный момент ведет себя как последний меньшевик, выступающий против пролетарской революции. Стало быть, нам понадобятся активные силы, способные увлечь за собой колеблющиеся массы. И кто станет главной ударной силой? Разумеется, Володька Аксенов, Серафим Корсаков и Виктор, пока остающийся бесфамильным. Вот с ними и нужно повести предметный разговор.

Утром нам выдали по очередной порции галет, по кружке воды, а потом принялись выстраивать в шеренги, чтобы вести на работу. Охранники, наставляя винтовки, свирепо порыкивали, попутно поколачивая медлительных прикладами. Били не от злобы, а порядка ради.

— Ой-ой-ой! — истошно завопил я, падая на спину и начиная молотить по земле руками и ногами.

Перевернувшись, поелозил мордой по грязи и щебню, натасканными сюда сотнями ног, опять начал орать.

— Э, ты чего? — настороженно спросил один из охранников, взявший меня на мушку.

Я опять повернулся на спину и снова истошно завопил:

— Ой-ой-ой!

— Падучая у него! — крикнул кто-то из наших.

— Сбрендил парень! — проорал другой. — Вон, землю жрать начал!

Теперь я раскинул руки и ноги, приняв позу распятого раба, и завопил:

— Ай-ай-ай!

И тут в мой живот уперся долгожданный ствол винтовки. Если берданка без штыка, то лучше бы так не делать!

— Вставай, не то прямо в кишки пальну!

— Ай-ай-ай! — снова проорал я, хватаясь за ствол и отводя его в сторону, а потом резко дернув вниз. Бабахнул выстрел, пуля выбила фонтанчик земли, но берданка уже поменяла хозяина, а я, вскочив на ноги, вбил приклад между глаз конвоира.

— Даешь, Соломбала! — раздался боевой клич Серафима Корсакова, следом за ним крики боли, вопли и еще два выстрела.

Но мне сейчас не до криков, я лихорадочно шарил на поясе конвоира, открывая подсумок с патронами. Эх, плохо, что это не «мосинка», времени на перезарядку больше уйдет.

Затвор отведен назад, гильза улетела, теперь вставить свежий патрон! Так, в кого?!

Но все конвоиры уже лежали на земле, а каторжники добивали их ножами и камнями, а то и просто ногами и руками. Ах ты, черт! Тут же еще и вышка, как же я забыл?! А вон, скотина такая, уже целится в кого-то из нас!

Я не великий стрелок и в прежней жизни, наверняка, не попал бы в человека с расстояния в добрых пятьдесят метров да еще из тяжеленной винтовки. А тут, поди же ты! Есть! Может, не наповал, но караульный на вышке завопил и выронил оружие.

Сняв с убитого охранника ремень с подсумком (а где второй?), опоясал им свой полушубок. Надо бы посчитать, сколько патронов. В подсумке для «мосинки», сколь помню, должно быть шесть обойм. Судя по весу, в моем «берданочном» патронов немного. Ну, и лентяй ты дядя!

Стихия — великая вещь! Глядя на нас, наши соседи тоже начали восстание. Слышались крики, выстрелы.

— Серафим, командуй! — крикнул я.

Мы с Виктором единогласно избрали Корсакова командиром. А кого же еще? Мы здесь еще новички, за нами народ может и не пойти. И голос у Серафима зычный, командирский. К тому же, если речь пойдет о воде, лучше с ней дело иметь морякам. А мы так, сухопутчики.

— К баркасам, товарищи! — прорычал Серафим, устремляя руку с берданкой в сторону берега.

Если вы думаете, что все заключенные дружно ринулись захватывать крестьянские посудины, вы ошибаетесь. Добрая половина арестантов вместо этого устремилась обратно в бараки! Впрочем, этого и следовало ожидать. Я-то вообще предлагал захватить весь остров, обезоружив охрану, а уже потом забирать плавсредства. Увы, товарищи меня не поддержали. Мол, набежит охрана, всех постреляют. Сомневаюсь, что на Мудьюге много тюремщиков, но против общего решения не попрешь.

Мы бежали, нам вслед стреляли. Хорошо, что на вышки еще не додумались ставить пулеметы. А может, пулеметы нужнее на фронте, а не на охране концлагеря. К баркасам нас добежало человек шестьдесят, а может, и меньше. Кого-то убили, а кто-то отстал, испугавшись пойти до конца.

На руках несли Виктора, получившего пулю в грудь. Еще одного товарища, раненого в ногу, но не сильно, вели под руки.

— Товарищи, занимаем большие карбасы, шестивесельные! — опять скомандовал Корсаков.

Как мне объясняли, эти карбасы принадлежали крестьянам, ставившим сети на противоположной стороне острова, где мелководье, а за судами присматривала охрана, получавшая некую толику улова. Вот коли тюремщики проглядели, нехай они теперь и отвечают перед