Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) [с иллюстрациями] [Странный человек + Гром победы, раздавайся] - Борис Акунин

Но он нагнулся к лежащей, стало видно светлую щетину, блеснули пронзительные глаза.

— Майне фрау, — сказал незнакомец, беря Верейскую за руку, — зинд зи… как это, черт… зинд зи ин орднунг?

Второй присел на корточки возле Зины и, зачерпнув песка, стал тереть ей виски. Горничная застонала.

— Боже, — пролепетала Лидия Сергеевна, услышав «черта», — вы русский?

На простом, ясном лице неизвестного человека отразилось изумление.

— Вы… вы тоже?! Ну и оказия.

Он почесал затылок, отчего шляпа съехала ему на лоб.

— Господи, кто вы? Откуда? — не могла опомниться Верейская.

Небритый оглянулся, понизил голос.

— Я офицер. Сбежал из Дрешвица. Там лагерь для военнопленных.

— Да-да, знаю. Мы с Зиной посылали туда гостинцы на Рождество и Пасху. Этот господин тоже оттуда?

Долговязый молчун одной рукой придерживал плачущую Зину за плечи, другой неловко гладил ее по голове.

— Это мой денщик, Тимоша. У него после контузии и испытаний плена мозги малость съехали. Говорить членораздельно не может, только мычит. Не мог я его в лагере бросить, пропадет. Думали, найдем какую-нибудь лодку на берегу, махнем в Швецию. Где наша не пропадала… — Здесь беглец очень симпатично смутился. — Простите, сударыня, я не представился. Прапорщик Базаров, Емельян Иванович.

— Княгиня Верейская, Лидия Сергеевна, — с улыбкой ответила она.

— Матушки, барыня, что ж вы сидите?! — возопила тут пришедшая в себя Зина. — Мазурики шкатулку уносят!

Пока Верейская знакомилась со своим избавителем, братья Редлих удрали довольно далеко. Усердно шлепая по песку своими бахилами, они уже добежали до тропинки, что вела к городку.

— Догоните их, прошу! — спохватилась Лидия Сергеевна. — Они забрали все мои деньги! И драгоценности!

Прапорщик Базаров вскочил, даже сделал несколько шагов — и остановился.

— Пустое дело, ваше сиятельство. Шум поднимать нам не резон. Обойдется себе дороже…

Он, конечно, был прав. Бог с ней, со шкатулкой.

— Вообще-то мы, Верейские, носим титул «светлейших», так что правильное обращение «ваша светлость», — молвила она с улыбкой, давая понять, что говорит это не всерьез (но все-таки пусть он сознает, с кем имеет дело). — …Однако вы можете звать меня просто «Лидия». Ведь мы товарищи по несчастью.

Тот поглядел на лодку и весело ответил:

— Надеюсь, будем товарищами по счастью. Баркас знатный и, кажется, с мотором. Опять же ветер подходящий. К утру, Бог даст, окажемся в шведских водах.

— Вы умеете управлять судном?

Он засмеялся:

— Через Байкал ходил, так и через Балтику как-нибудь перемахну. Тут до Треллеборга сотня верст всего.

Но Лидия Сергеевна все еще колебалась.

— Однако я теперь совсем без денег. Как же мы из Швеции попадем в Россию?

— Поездом, Лидочка, поездом. Первым классом. Все расходы беру на себя. Товарищи так товарищи. Денег у меня тоже нет, но зато есть вот что.

Веселый прапорщик подмигнул, расстегнул пальто и извлек откуда-то из-за пазухи мешочек на снурке. На ладони сверкнул причудливый, загогулистый кусочек желтого металла.

— Самородок, — показал Базаров. — Когда в армию уходил, с собой взял, на счастье. Я ведь, Лидуша, золотопромышленник. Так что Бог милостив, не пропадем.

От «Лидочки» и «Лидуши», от сверкающего самородка, от крепкого мужского запаха, которым дохнуло из расстегнутого ворота, Верейская несколько опешила. Она сама не очень понимала, откуда эта приятная отупелость. Стояла и смотрела, как мужчины споро и дружно отцепляют якорь, выталкивают лодку с отмели. Потом денщик легко поднял на руки ойкнувшую Зинаиду, Емельян Иванович так же просто, без церемоний, подхватил Лидию Сергеевну — и она поняла, в чем дело.

Пятнадцать месяцев она принимала все решения сама, ибо положиться было не на кого. И вот появился мужчина, он все решает и все делает.

Какое это облегчение! Какое чудо!

Средь бушующих волн

С баркасом Емельян Иванович в самом деле управлялся замечательно. Пока была опасность наткнуться на катер береговой охраны, шли на одном парусе, бесшумно. Но часа через два прапорщик включил мотор и взял курс на норд-норд-вест. К рулю сел молчаливый денщик, а Базаров позволил себе отдохнуть — присоединился к Лидии Сергеевне, очень романтично и даже с некоторым уютом устроившейся на дне лодки. Ветер сюда не задувал, лежать на брезенте, под которым мягко пружинили сети, было удобно, а соболий мех не давал замерзнуть.

С умилением поглядев, как продрогший сибиряк трет ладони, княгиня сказала Зине, которая по-кошачьи свернулась клубком под боком у госпожи:

— Уступи место господину офицеру. Видишь, как он озяб, бедняжка.

Поступок, конечно, со стороны ее светлости был смелый, на грани неприличия. Но исключительные обстоятельства позволяли. Боже правый, до чего же все это было восхитительно! Хмурое небо в серых клочьях облаков, ускользающий свет луны, рокот волн, свист ветра, ритмичное покачивание суденышка, даже чихание мотора!

А когда рядом с Лидией Сергеевной оказался молодой мужчина (которому, не надо забывать, она была обязана спасением), сердце светлейшей княгини совсем растаяло. Герой простодушно предложил ей положить голову на его плечо, что и было с удовольствием исполнено.

Вдруг Верейской сделалось жарко. Отрывочные мысли понеслись, выталкивая одна другую.

Сколько лет прошло с тех пор, когда она последний раз клала голову на мужское плечо?

Какого Базаров возраста? Понятно, что моложе ее, но насколько?

Что означает поглаживающее движение его руки по ее шее? Случайность?

Ах, не случайность! Совсем не случайность…

И больше никаких мыслей не было.

Зина как зачарованная наблюдала за тем, что происходит на дне лодки. Собственно, было мало что видно, доносились лишь вздохи и нежные стоны, да беспокойно шевелился мех, но это еще больше распаляло воображение.

Про страх горничная позабыла. Всё было не как в жизни, а как в романсе: и челн, и море, и невероятная страсть. А чем она, Зина, хуже хозяйки? И сердце так бьется, прямо выпрыгнет.

Поглядела она на денщика Тимошу. Поначалу он ей не показался. Старый, облезлый, рожа лошадиная, ручищи что оглобли. Но миг был до того чудесен, а в груди распалился такой огонь, что беглый солдат показался девушке загадочным и прекрасным, будто бронзовый рыцарь дон Кихот, который в питерской квартире стоял на столике близ шифоньера.

— Можно я с вами сяду? — тихо молвила Зина, пристраиваясь на скамейку возле руля.

Он покосился на нее, что-то промычал.

Бедненький, из пушек по нему стреляли и в плену мучили. До того стало ей жалко Тимошу, что обхватила его за длинную шею, потеплей обернула воротник и не удержалась — прямо туда, возле острого кадыка и поцеловала.

Тимоша шумно вздохнул. Не иначе тоже от страсти.

Видение явное, соблазное

Голова что-то разболелась. Прижмурил веки, пальцами на яблоки глазные надавил — помогает. Тут вдруг ни с того ни с сего примерещилось. Сначала, как обыкновенно, туман. Густой, по-над водами стелется. Потом развиднелось, и видно челн, по простору скользит.

Круг челна куражится дева водяная, называется русалка, себя выказывает. С одной стороны поднырнет, с другой вынырнет. Волос у ней длинный, в него вплетены кувшинки. Груди налитые, круглые. Хвост гладкий, серебристый. Такой же смех — жур-жур, лукавый.

Ишь какая.

Имя русалке — Мечтанье Безгреховное, ибо как с ней согрешишь, если вместо грешного места у девы хвост? Но все одно к соблазну видение. Будет нынче что-то.

А и пускай.

Плавай себе, деворыбица, резвися, Господь с тобою.

Перестал веки тереть — туман и рассеялся, пропало всё.

В чертогах большого света

По случаю благополучного, если не сказать чудодейственного избавления из германского плена, едва вернувшись домой, Верейская устроила раут в узком кругу, только для своих — на сорок человек, сугубо по приглашениям.

«Едва вернувшись» означало через неделю, потому что надо же привести себя в порядок, обновить гардероб, хоть как-то восполнить потерю шкатулки с драгоценностями. Были в эти дни (собственно, скорее ночи) и другие занятия, еще более приятные.

Одним словом, летала, как на крыльях. Помолодела лет на десять — так говорили все, кто ее видел. Даже институтская, на всю жизнь, подруга Шура Мягкая, от кого доброго слова не дождешься, это отметила.

Она явилась первая, раньше других гостей и назначенного времени.

— Эк ты, Верейская, цветешь-то! — басом воскликнула Шура, беря ее за плечи после сочного троекратного целования. — Больше сорока не дашь!

И захохотала, когда Лидия Сергеевна встревожено покосилась в зеркало.