Iстамбул - Анна Птицина

А волновало его прошлое России, вовсе не такое уж отсталое и позорное, как принято считать. И поносимая, особенно в советские годы, монархическая власть, вполне благотворно управлявшая Россией, тем более в последние годы перед своим концом. Перед Октябрьским переворотом (Октябрьской революцией) Россия, как никогда, окрепла. Как никогда, стала богатой, намечались прорывы во всех отраслях экономики, науки, искусства. Нет же, какие-то силы сломили махину, подточили устои общества. Это сказки, что верхи не могли больше жить по-старому, а низы не хотели. Власть сменилась посредством огромного вливания денег. А вот кому это было надо? Уж точно не низам, которые всего-то с полсотни лет, как избавились от рабства, а теперь вверглись в пучину невиданной нищеты и бесправности.

Революцию вершила горстка людей. А лишённый нормальных заработков пролетариат (ввиду развала экономики), конечно же, с лёгкостью подхватил красивые демагогические лозунги, тем более новая власть цинично именно их, пролетариев, объявила новыми хозяевами всего и вся. Как не вспениться одурманенным мозгам?

А вот бесславный и действительно закончившийся подлым, незаконным расстрелом всей Семьи конец династии, всячески замалчивался. Сначала громко растрезвонив, попытались потом скрыть расстрел, попытались уничтожить трупы, улики. Но не получилось так, как рассчитывали первоначально. Ходили разные слухи, версии. Разговоры стихали, снова всплывали, и снова захлёбывались в домыслах, догадках, неверно пущенных слухах.

Все эти многочисленные «якобы», «будто бы», «по слухам», «по легендам», по тому, что хочется, но не можется, потому, что получается, но не хочется, мешали пытливому уму поставить окончательную точку в деле конца династии Романовых, что поспешили уже сделать российские (да и зарубежные) историки.

Сашины мысли всколыхнулись от прикосновения к вещи, касающейся царской власти. Замечая или не замечая этого, но он жил как бы двойной жизнью. Той, столетней давности, и этой, жизнью русского человека XXI века. Той, которую часто покрывают ложью в угоду политике ли или устоявшемуся брэнду России, как огромной отсталой страны, и этой, современной, тоже не бесспорной, творящейся у нас на глазах историей.

Прошлое, настоящее, будущее… Сашины мысли без устали ворошили всё, что он когда-то читал, что он когда-то знал о том времени, когда была расстреляна семья последнего русского императора Николая II.

4

По следам перехваченной ещё 17 июля 1918 года у большевиков шифровки о расстреле всей Семьи, в штабе Белой армии, сразу после освобождения от красных Екатеринбурга, срочно организовывается следственная комиссия. Рвение – небывалое. Возмущение, праведный гнев, жажда вскрытия гнусной тайны о беззаконном расстреле, слёзы раскаяния и горя – не успели… опоздали…

Где ж всё это было раньше, господа? Когда отвергнутые, униженные, отрёкшиеся добровольно от власти ещё были живы? Когда живы были четыре девушки-принцессы? Больной мальчик, не претендующий больше ни на что, кроме оказания медицинских услуг? Не успели? Опоздали? Бог вам судья, господа. Ему виднее.

Следственная комиссия без особого труда восстановила весь ход событий вплоть до роковой ночи расстрела и даже вплоть до следующего утра, когда, уже на рассвете, трупы были сброшены в неглубокую, залитую водой шахту за городом. Тщательный осмотр дома, где содержались пленники, кое-что дал. Быстро была вычислена часть свидетелей и даже косвенных участников расстрела. Они были задержаны и допрошены, зачастую с пристрастием. Кто из несчастных жертв ночной расправы где обитал, чем занимался, даже как были расставлены и рассажены они все в полуподвале «расстрельной» комнаты – всё выстраивалось в более или менее ясную картину. Даже кто из большевистских исполнителей зачитывал «приговор», первым стрелял. Кто пал первой жертвой расстрела, кто второй. Но дальше – мистика, от которой волосы на голове вставали дыбом.

Расстреливали одиннадцать приговорённых к смерти узников (7 членов семьи и 4 их приближённых) одиннадцать палачей. Узники сидели и стояли группой так, чтобы каждый был прекрасной мишенью. Палачи заранее договорились, кто в кого стреляет. Метились в сердце (чтобы меньше мучились – своеобразная забота!). Но после первых прогремевших выстрелов началось невообразимое.

Жертвы падали одна за другой, но почему-то не умирали. Кто-то вскакивал, метался, прикрываясь подушкой, кто-то кричал, стонал, ползал. Выстрелы продолжали греметь, пороховой дым заполнял клубами комнату, разъедал глаза. И в этом дыму продолжающим палить по шевелящимся силуэтам палачам чудилось что-то сверхъестественное, не укладывающееся в их атеистически промытые мозги. Искры, иногда даже снопы искр вылетали из тел расстреливаемых, пули визжали, рикошетили, а «убитые» продолжали и продолжали стонать и шевелиться. Даже больной мальчик, в которого, ползающего по полу, стреляли почти в упор из нескольких стволов, никак не умирал! Их что, защищает какая-то неведомая сила?

С широко распахнутыми глазами, уже не реагирующими на едкий дым, с трясущимися руками и бешено колотящимся сердцем палачи ступили на пол, где тёмной массой были раскиданы тела тех, кто ещё не так давно был силой и оплотом власти в огромнейшей и богатой стране. Теперь-то власти у них явно нет, нет даже и жизни, а вот власть-то… вот, наглядное доказательство, у кого теперь власть… власть-то теперь…

– М-м-м… м-м-м…

Несколько одновременно прозвучавших стонов «умерших» заставили сердца тех, кто вообразил, что ухватился за власть, чуть ли не выскочить из груди от страха и ужаса. Они что, после ЭТОГО ещё живы?!

Дрожь рук, да и всего тела, не унять было даже тем, что палачи вцепились в приведённые в боевую позицию штыки.

– Коли! Добивай! – жуткий шепот команды то ли почудился, то ли и в самом деле прозвучал.

Одно дело – орудовать штыком в рукопашной битве, когда и враг силён, и ты свою жизнь спасёшь только ценой смерти врага. Но совсем другое дело вонзить этот же самый штык, холодное отточенное лезвие бездушного железа, в тело беспомощно распластавшегося человека. В тело женщины, девушки, ребёнка. Но – будь проклят тысячу раз этот день, когда им причудился мираж собственной власти! – это придётся сделать. Надо. После того, что уже совершено ими, после того, что уже пережито. НАДО. Пути назад нет. Может быть даже, к сожалению.

Стонущих и шевелящихся прокалывали штыками, некоторых по нескольку раз. Штыки соскальзывали, не желали вонзаться в беспомощно-спокойную, но отчего-то жесткую, будто защищённую неким панцирем, плоть. Ни думать, ни осознавать это было некогда.

Мотор грузовика гудел неподалёку. Спешно проверили отсутствие пульса в каждом их одиннадцати тел и, завернув их в простыни, чтобы меньше пачкать капающей кровью полы, погрузили в кузов грузовика, прикрыв всех вместе одним брезентом.

Даже добраться до места временного «захоронения» расстрелянных не смогли без приключений. Несколько раз глох мотор, несколько раз застревали колесами в чавкающей грязи. А один раз застряли основательно и довольно надолго. Хорошо, железнодорожная будка оказалась неподалёку. У сторожихи набрали воды, чтобы охладить двигатель, тут же позаимствовали с десяток шпал. Пришлось попыхтеть, чтобы сначала приволочь их к топкому болотцу, где застряла машина, потом выстелить их и ещё вытолкать на них машину, чтобы миновать топь.

А небо светлело с каждой минутой. Скачущие впереди всадники гнали прочь появившихся некстати ранних деревенских жителей, отправившихся через лес в город. Усталые, измотанные, потерявшие счёт времени и досадным неувязкам чекисты и рабочие-большевики спешно завершали на сегодня своё грязное дело.

В условленном месте перекинули трупы на подводы и дальше в глушь передвигались уже без грузовика. Скинули трупы в безымянную шахту.

Ещё следственная комиссия установила, что на следующий день к заброшенной шахте было привезено большое количество бензина и серной кислоты. Тела убитых были вынуты из шахты, изрублены топорами, облиты бензином и кислотой и сожжены на кострах, обнаруженных недалеко от шахты.

Всё. Больше следователи ничего не обнаружили. Сколько ни искали, сколько ни допрашивали. Чья-то пуговица в шахте, чей-то отрезанный палец, вставная челюсть, даже останки маленькой собачки. Но трупов – нет. Одиннадцати трупов, которые невозможно бесследно сжечь на кострах. Трупов нет, поэтому просто сами кострища рядом с безымянной шахтой близ деревни Коптяки под Екатеринбургом были объявлены могилой и прахом царской семьи.

Трупов и даже чего-либо хоть отдалёно напоминающего останки царской семьи нет, и ползут слухи. О выжившем царевиче Алексее, о выживших Марии или Анастасии, о том, что все спасены, о том, что все погибли.

Но зацепиться действительно не за что. Ну ни зацепочки, ну ни малейшей. Лишь письма, отчёты, рапорта свидетелей и участников расстрела, ложащиеся одно за другим в секретный архив ЧК в Москве. Причём содержание этих секретных писем и отчётов загадочным образом почему-то моментально становится достоянием агентов самых разнообразных разведок мира. Впечатление такое, что устоявшая-таки и всё ещё цепляющаяся за власть в пожарище Гражданской войны партия большевиков специально трезвонит по миру: никого из Романовых в живых не осталось, невозможно теперь делать ставку на монархию, ни одного ближайшего родственника бывшего царя, способного хоть в какой-то мере претендовать на престол, нет.