Флот, революция и власть в России: 1917–1921 - Кирилл Назаренко

Именно об этом явлении Е. А. Серебряков образно писал так: «усилиями воспитателей, начальства, властей в той части головы, в которой у западного человека помещаются политические убеждения, понимание своих обязанностей и своей роли в государстве, у русских офицеров образовалось пустое пространство, в котором свободно перекатывались, подобно шарикам, ничем между собою не связанные слова – православие, самодержавие и народность, и стоило умелому человеку заполнить эту пустоту чем-нибудь более существенным, шарики переставали перекатываться и офицеры начинали говорить другим языком, а потом те, у которых головные дверцы были слабы, выйдя на свежий воздух, растеривали вновь приобретенное, и у них в голове опять начинали перекатываться излюбленные шарики»[51]. По нашему мнению, Е. А. Серебряков напрасно считал описанное им положение атрибутом лишь русского офицерства. Правильнее было бы говорить о состоянии, характерном для кадрового офицерства любой «традиционной» армии.

Переход на сторону нового политического режима, порожденного революцией, для профессионального офицера «традиционных» вооруженных сил был не столь уж труден, как это ни парадоксально. У кадрового военного «традиционной» армии всеми способами в течение всей службы воспитывается привычка к безусловному повиновению. Необходимость дисциплины для профессионального офицера очевидна, и если он видит в начальнике ясный разум и сильную волю, то в нем и не может возникнуть ни малейшего протеста против повиновения такому начальнику. По словам Е. А. Серебрякова, «после же встречи с Желябовым и Колодкевичем наше мнение о революционерах резко изменилось. В них мы встретили не только умных, но и сильных людей с ясным политическим пониманием»[52]. Стоило офицеру «традиционных» вооруженных сил увидеть реальную силу, готовую бороться с существующим строем и способную свергнуть его, и почувствовать себя в привычной среде, проникнутой ясными целями и связанной дисциплиной, как сразу же выяснялось, что он в принципе может перейти в ряды «другой армии».

В стабильном обществе у большинства населения, в том числе и у офицерского корпуса, политический режим и страна не разделяются четко. Устойчивый и привычный политический режим склонен оправдывать необходимость собственного существования населению посредством патриотической пропаганды. Таким образом, патриотическая, а то и откровенно националистическая пропаганда становится основой политического воспитания военнослужащих. Парадоксальным образом в умах офицерства складывается комплекс «службы стране», а не «службы режиму». В случае смены политического строя, комплекс «службы стране» значительно облегчает переход под новые знамена. Известный историк В. И. Старцев заметил, что после Октябрьской революции «как ни странно, много военных переходило на сторону новой власти. Причины этого были не только идейные (это характерно только для солдат, унтер-офицеров, младших офицеров), но и недовольство поведением Керенского и прочих “демократов” во время их восьмимесячного правления. Крутые меры, к которым сразу же стали прибегать большевики, нравились многим военным, увидевшим в них, наконец, “сильную власть”»[53].

Еще одна слабость «традиционной» армии – установка на действия исключительно против внешнего врага. «Традиционная» армия практически не сталкивается с необходимостью бороться с «врагом внутренним» в силу стабильности и прочности режима, которому она служит. «Традиционные» вооруженные силы будут беспрекословно подавлять отдельные вспышки неповиновения властям, но систематическое использование такой армии внутри страны против серьезного революционного движения быстро приводит офицерство к моральному кризису. Начинается перерождение «традиционной» армии, связанное с конфликтом в сознании военнослужащих «служения стране» и «служения режиму».

Укажем еще на одну особенность сознания профессионального военного: ценности демократии и гражданских свобод ему, как правило, не близки, поскольку вся его служба проходит в условиях строгого единоначалия и ограничения личной свободы. Поэтому личная свобода не является важной, а анархия представляется офицеру более страшным злом, чем диктатура.

Большая опасность для политического облика вооруженных сил «традиционного» типа связана с большой войной и неизбежной при этом (в исследуемую эпоху) массовой мобилизацией. Офицерский корпус начинает пополняться огромным количеством офицеров военного времени и запаса, у которых не выработана корпоративная этика кадрового офицерства. Часть этих людей смотрит на свою военную форму как на временное одеяние и мечтает о возвращении к своим прежним занятиям по окончании войны. Такие офицеры являются носителями самосознания тех социальных групп, из которых они вышли. Среди них могут встретиться не только сторонники, но и активисты политических партий и групп, в том числе оппозиционных и революционных.

Другая часть офицеров военного времени (прежде всего, выходцы из непривилегированных слоев) остро переживает повышение своего социального статуса после приобщения к офицерской корпорации и стремится как можно быстрее перенять манеру поведения и мышления кадровых офицеров. Многим из них это успешно удается. Однако на их пути стоят более или менее серьезные препоны, не позволяющие им влиться в замкнутую корпорацию профессионального офицерства. Это может быть и законодательство, ограничивающее карьерные возможности офицеров запаса, и традиции, не позволяющие принять как своего офицера, не учившегося в престижном военном училище или не принадлежащего к «приличному» обществу.

Офицерство запаса и военного времени представляет собой среду, в значительной степени подготовленную для принятия новых «правил игры» в случае революционных событий в стране и превращения вооруженных сил «традиционного» типа в вооруженные силы «революционного» типа. Это никоим образом не предопределяет конкретный политический выбор таких офицеров. Они могут с равным успехом стать на сторону революции, контрреволюции или какой-нибудь третьей силы. В любом случае их выбор будет продиктован интересами тех социальных групп, которые эти офицеры представляют, с серьезной поправкой на чувство благодарности к свергнутому режиму за возможность приобщиться к привилегированной офицерской корпорации.

Распространено мнение, что кадровые профессиональные офицеры в большей степени способны сохранить верность свергнутому революцией режиму, тогда как офицеры военного времени и призванные из запаса склонны скорее перейти под знамена новых властей. Например, А. А. Зданович основную причину, определившую проантантовскую, а точнее проанглийскую ориентацию сотрудников русской морской разведки в начале 1918 г., видит в том, что «антибольшевистский накал у флотских офицеров был значительно сильнее, чем в сухопутных частях. В отличие от армейских частей, где офицерский корпус на третьем году войны представляли в большинстве своем вчерашние студенты, учителя, инженеры, государственные служащие, на флоте доминировали кадровые офицеры – выходцы из дворянских семей, потомственные военные»[54]. Такое объяснение лежит на поверхности, но его нельзя признать удовлетворительным.

Если говорить о специфике флота в «традиционных» вооруженных силах, то он является наиболее консервативной их частью. Во всяком случае, такое утверждение верно применительно к эпохе парового флота. Значительно меньшая (в сравнении с сухопутной армией) численность флота позволяет более тщательно подходить к подбору офицеров: флотский командный состав укомплектовывается почти исключительно кадровыми офицерами, прошедшими длительное обучение в специальных учебных заведениях, в отличие от массовой армии, в офицеры которой поневоле приходится допускать, даже в мирное время, лиц не слишком «надежных» с точки зрения господствующего режима. Сравнительная малочисленность командного состава флота позволяет поставить его в лучшие материальные условия. Длительные плавания еще больше усиливают корпоративность флотского офицерства. Опасность «затопления» волной мобилизации практически не грозит кадровому офицерству флота, поскольку степень мобилизационного развертывания флота всегда значительно меньше таковой в сухопутной армии.

Другим типом вооруженных сил является «революционный», в значительной степени противоположный «традиционному». Прежде всего, политический режим, которому служит «революционная» армия, является «новорожденным». Он появляется прямо на глазах и пока не освящен традицией. Нестабильность такого строя очевидна современникам, однако может быть кажущейся. Практически любой новорожденный политический режим имеет достаточное количество противников, которым хочется верить в его скорое падение. С другой стороны, у него есть достаточное количество сторонников, испытывающих страх перед реставрацией прежнего политического и социального строя. Если новый режим, в конце концов, пройдет проверку временем (исчисляемым, по меньшей мере, несколькими десятилетиями), то все равно в течение этих лет найдется множество реальных или вымышленных поводов сомневаться в его прочности. При этом как сторонникам, так и противникам революционных властей будут то тут, то там мерещиться силы, угрожающие новому общественно-политическому строю.