Арена - Никки Каллен

— Чего? Не, никуда не пойду, я для Каролины спрашиваю; Каролина пойдёт, правда? Она давно нигде не гуляла. Я простыл — она сидит со мной уже неделю, как привязанная; как раз отвлечётся…

— Ты уже неделю как выздоровел, — возмутилась Каролина. — И Люк приглашает тебя, а не меня, значит, так надо.

— Фаталист, — и Кароль исчез в комнате, как в шляпе фокусника. Каролина посмотрела на меня, я на неё; мы оба направились в комнату. Кароль лежал на подушках, по его лицу бликовал «Титаник», уходивший в последний закат.

— Соглашайся, — сказала Каролина, — а то не получишь сладкого.

— У меня зуб болит, — перевернулся на живот, закрылся от нас подушкой цвета малины. Каролина начала его щекотать, потом душить подушкой, Кароль отбился, вылез, спросил сердито: — Ну чего ты ко мне прицепился? Зачем я тебе нужен? Коллекционируешь странников? Я не выхожу из дома даже ради Миледи — почему должен ради тебя и твоего дурацкого бала?

— Я не знаю, просто мне некого пригласить больше, — и сел рядом с ним, смотрел «Титаник»; Каролина ушла, потом совсем в ночь принесла нам кофе с корицей и сливками; я пожелал спокойной ночи и собрался уходить. «Завтра в семь»; он не ответил, закрыл за мной дверь тихо, как занавеску…

Полседьмого я позвонил, открыла опять Каролина; она собиралась идти гулять с Миледи Винтер; выглядела потрясающе, как с журнала мод: коричневый пиджак, золотой галун по рукаву, белая блузка с высоким воротником, коричневая шляпка с жёлтой розой и высокие сапоги. «Вау», — выдал я непроизвольно, как вздох или воспоминание; она улыбнулась: «свидание»; «а Кароль? готов?»; она махнула перчаткой; я заглянул в комнату: он лежал, обняв подушку, в клетчатой пижаме и опять смотрел кино; теперь «Мулен Руж» База Лурмана; глаза его были золотыми и красными, как карнавал. «Я его уговариваю весь день, он молчит». Мы, стоя над ним, как гвардия, смотрели, как умирает Сатин, потом Кароль завыл и сказал резко: «ну выйдите хотя бы»; через десять минут появился в прихожей — стройный, тонкий, как трость, в чёрном фраке и белой бабочке, с зализанными волосами, похожий на все эти фильмы, всю эту красоту искусственную, которую любил; надел совершенно удивительные ботинки: чёрные, мягкие, тёмно-мерцающие — не лакированные, не замшевые, не кожаные, а из чего-то секретного, как оружие; и мы втроём вышли. Было уже темно, как под одеялом; ветер шелестел тревожно, словно знамение; Кароль поцеловал сестру; и мы пошли вдвоём в сторону школы. «По дворам?» — спросил я; так было короче, а из-за «Мулен Руж» мы здорово опоздали; но он сказал: «нет, прямо»; я закурил, он тоже вытащил сигарету; я даже не знал, что он курит — тонкие, белые, как спагетти; по запаху я узнал мамины; «Каролинины», — объяснил он; «а Каролина, часом, ещё Хмелевскую не читает?» «читает; в ванной целая полка стоит» «все женщины одинаковые» «да уж, ново, как мир»; и мы пришли. Кароль произвёл сенсацию. Он был самым красивым парнем. Я подвёл его к «Овидию»: Александр был в чём-то неуклюжем — в джинсах и пиджаке с локтями, Димитр выглядел как Руперт Эверетт из «Идеального мужа»: светло-бежевый фрак, жилет, цепочка, живая хризантема в петлице — здорово, короче, но он создал себя, а Кароль был как звёзды — настоящее; если они зажигаются, значит это кому-нибудь нужно. Ярек играл в оркестре на сцене, я показал на него пальцем; Кароль увидел, послушал, сказал тоже: «здорово»; на него все оглядывались, а потом подошла Мария…

Здесь я сделаю отступление. В моей жизни было не так много женщин, как в книгах; я так и не полюбил; полюбить я называю счастье из сказок — суметь найти в себе силы и чудо дожить до конца своих дней, продолжая видеть хорошее. Было несколько женщин, о которых я думал: с этой не составит труда быть счастливым, потому что она такая… такая… не стерва, в общем, не жадная, не капризная, аккуратная, нежная и смешливая, любит читать, собак и готовить, Моне и тебя… не меня, к сожалению; такие девушки всегда любят твоего лучшего друга или брата или какого-то левого парня, в котором нет ничего особенного. Мария и Каролина; и ещё жена моего брата…

К нам подошла Мария: она была в лёгком платье из чего-то золотого — разрезы от колен — и туфлях на высоких-высоких каблуках, тоже из золотого; а каблуки эти смертельные были словно из янтаря — и внутри по насекомому. Странные туфли, потрясающие, рукодельные; она шла в них через зал, как огромный корабль с юга, полный апельсинов, чёрного дерева, прекрасных невольниц, с расшитыми лазурью парусами, входит в маленький порт на севере за водой; и сразу сказала: «вы — Кароль?» — словно узнала его, словно они были знакомы в прошлой жизни, много разговаривали ночью за бокалом вина; и Кароль медленно поцеловал ей запястье. Если бы я не знал, что они незнакомы, я бы решил, что они влюблены, — любовники — притягательное, чёрное, как смола, запретное для подростка слово. Ребята на сцене играли песенку The Verve; Кароль пригласил её без расшаркиваний и слов — просто взял за руку; они танцевали как в старом кино — глаза в глаза; со всякими фигурами. Потом директор объявил салют; все пошли в парк, на лестницу; Мария поднималась ступенькой выше, с ней о чём-то говорила девочка из класса, а мы все шли сзади, как охрана; и вдруг слышу — Александр:

— Что так смотришь? Ноги нравятся? — будто столкнёт его сейчас с этой лестницы; Кароль и вправду смотрел на ноги Марии совершенно неприлично; поднял глаза, поняв, что его оскорбили.

— Нет, — ответил спокойно, — туфли…

Александр остановился в потоке; сзади возмутились, толкнули, но он стоял, бледный, дрожащий, неловкий, неудачный, сжал кулаки.

— Да, Люк рассказывал, что ты извращенец.

— Александр, пожалуйста, — у меня горел затылок, я совершил предательство, только кого…

— Я, видимо, вам не очень нравлюсь? — Кароль тоже остановился; толпа огибала нас, как вода.

— Не нравишься, чувак, — Димитр, стоявший сзади, простонал еле слышно: «какая безвкусица», взял Александра под мышки, как толстого капризного ребёнка, и потащил вниз. Александр забрыкался, лепестки хризантемы посыпались на ступеньки, их тут же кто-то раздавил.

— Идите, Кароль, извините его; вы выглядите как человек, который многое понимает; спасибо, что познакомились с нами; простите, прощайте, — и уволок Александра в толпу.

— Прости, Кароль, — сказал я; ощущение было, точно я сел на торт, а Кароль — именинник; но Кароль неожиданно просто махнул рукой, поднялся со мной, посмотрел салют; «потанцуете с нами ещё, Кароль?» — нашла наконец нас Мария; «нет, простите, мне пора; я устал с непривычки, Люк вам, наверное, рассказывал, я вообще-то редко выхожу из дома…» — опять поцеловал ей руку; «не провожай меня, Люк, я найду выход, дорогу, я учился в этой школе»; и мы остались с Марией вдвоём среди звёзд, разговаривающих людей.