Дневник. Том I. 1825–1855 гг. - Александр Васильевич Никитенко

садилось, и последние лучи его с трудом пробивались сквозь облака, быстро застилавшие небо. В печальных комнатах царила могильная тишина: в них пахло гнилью и унынием. Что стало с еще недавно кипевшею здесь жизнью? Где отважные умы, задумавшие идти наперекор судьбе и одним махом решать вековые злобы? В какую бездну несчастия повергнуты они! Уж лучше было бы им разом пасть в тот кровавый день, когда им стало ясно их бессилие обратить против течения поток событий, не благоприятных для их замысла!..

Размышления мои были прерваны приходом адъютанта князя Оболенского: он пришел сюда за своими книгами. Мы поговорили несколько минут, и я ушел с тоской в сердце.

12 марта 1826 года

Сегодня мне исполнилось 23 года, если верить старому календарю, в котором рукой отца записан 1803 год как год моего рождения. Итак, юность моя отцветает. Мало людей, которые провели бы ее так бурно, деятельно и без всякого руководства. Я достиг цели: свергнул с себя ненавистное иго, под бременем которого чуть не пал, и вступил на поприще благородное, но каждый шаг в достижении этого я покупал ценою страданий и напряжения всех своих сил. Дальнейший мой путь в главных чертах намечен, а настоящее для меня скрашено расположением профессоров и любовью товарищей, между которыми я даже пользуюсь своего рода авторитетом. Вот хорошая сторона моего теперешнего положения, но у него есть и оборотная, не менее важная. Мне предстоит еще около двух лет пробыть в университете, и я на это время не обеспечен даже в необходимейших нуждах. И теперь, когда я, по-видимому, во многом успокоен, мне все же приходится терпеть от таких нужд, которые тяжело ложатся на сердце, не говоря уже о бедственном положении моей матери, которое служит для меня источником постоянных мук…

Занятиями моими в этот году я доволен. Могу сказать по совести, что я не терял времени и приобрел много новых познаний. В одном только я по-прежнему плох: это в латинском языке. У меня не хватает ни времени, ни терпения для изучения его форм. Он просто возбуждает во мне отвращение.

15 марта 1826 года

Вот пример светского эгоизма. Меня недавно посвящала в его тайны одна дама с тонким знанием света и людей, слывущая за близкую приятельницу г-жи Штерич.

«Возьмем хоть нас с нею, — говорила она, — мы точно не можем жить одна без другой. Редкий день мы не вместе. Но если вы полагаете, что мы это делаем без всякого расчета, по внутреннему влечению, вы очень ошибаетесь. Дело в том, что я не люблю моего мужа и рада всякому случаю не быть с ним вместе. Пребывание дома для меня отравлено его присутствием, и вот почему я безвыходно здесь. Госпожа Штерич, со своей стороны, часто хворает и нуждается в собеседнице, которая развлекала бы ее. И вот между нами заключился своего рода негласный договор: я избавляюсь от необходимости обедать и пить чай с глазу на глаз с ненавистным человеком, а она получает возможность меньше думать о своей болезни».

Надо отдать справедливость этой даме: она очень откровенна.

6 апреля 1826 года

Получил печальное известие из Малороссии. Меня уведомляют о смерти Владимира Ивановича Астафьева. Это был один из ближайших моих друзей и главный участник в счастливой перемене в моей судьбе. Он был умен, образован, добр, но неблагоразумие молодости остановило успехи его среди самых лучших надежд, а слабости преклонных лет сократили жизнь его.

Весть о кончине этого человека меня глубоко огорчила. Вокруг меня мало-помалу редеют знакомые и милые сердцу предметы. Новые связи не заменяют вполне старых: последние как-то всегда искреннее и прочнее. Не оттого ли, что в них сердце предупреждает рассудок, который потом только скрепляет его выбор? Память Астафьева навсегда останется для меня священной, он в полном смысле слова был для меня вторым отцом: первый дал мне жизнь, а второй — возможность употребить ее достойно.

11 апреля 1826 года

Сегодня все студенты собрались в университетской аудиенц-зале, где ректор Дегуров произнес к нам слово, в котором увещевал быть преданными нашему монарху. Речь свою он подкрепил примером 14 декабря. Ректор говорил горячо, и речь его произвела впечатление.

18 апреля 1826 года

Светлое Христово воскресение. Я не мог сегодня по обыкновению быть у заутрени и обедни и не слышал радостных гимнов, с детства пробуждавших во мне всегда отрадные чувства. Несносный портной не успел окончить ко времени мундира, и я до двух часов просидел дома. Потом я был с поздравлениями у некоторых знакомых. День вообще прошел скучно.

19 апреля 1826 года

Был с поздравлением у Дмитрия Ивановича Языкова. Он принял меня очень ласково. Затем я пошел к Ростовцеву и, к счастью, застал его дома. Мы давно не видались и оба обрадовались случаю поговорить на свободе. Он как будто не совсем доволен своим настоящим положением. Стезя честолюбия, по которой он задумал идти, такова, что человеку благородному по ней не пройти вовсе или же, проходя, надо измучиться, постоянно насилуя себя. Улыбка сильных и внимание толпы не могут дать удовлетворения тому, чье сердце действительно бьется от полноты любви к людям и к добру, в ком развита потребность внутренней жизни и самодеятельности. Можно принимать сии дары, подносимые двусмысленною благосклонностью или своенравием людей и фортуны, можно даже иногда искать их, но для того только, чтобы сделать из них употребление, достойное высших целей. Надо искать всего, что расширяет круг нашей деятельности, но стремиться с любовью, с энтузиазмом и с твердостью должно только к тому, что неизменно справедливо.

Мы расстались с Ростовцевым, дав друг другу слово чаще видеться.

24 апреля 1826 года

Остальные дни праздников прошли довольно скучно. Ничего нет несноснее одиночества в толпе, занятой исключительно удовольствиями и соблюдением внешних приличий, а еще того хуже, когда светский вихрь и вас косвенно задевает, выхватывает из будничной трудовой обстановки и заставляет тоже кружиться в сфере мелких прихотей и бессодержательного веселья.

29 апреля 1826 года

Слушал лекции из истории философии. Мы занимались греками и, по обыкновению, начали с Фалеса. Профессор обращался к нам с вопросами, на которые мы, по его словам, отвечали удовлетворительно.

30 апреля 1826 года

Поутру зашел послушать лекцию профессора Толмачева о словесности. Застал оную уже на половине: он трактовал о красоте. Потом я был на лекции статистики профессора Зябловского. Он читал нам общее обозрение Европы. Профессор Зябловский, кажется, слишком любит пускаться в подробности, но он