Тельняшка для киборга - Николай Рубан

— Хао! — дружно выдохнули курсанты и приободрились — во, совсем простой язык, зря боялись.

— Проходите в класс, — открыла она дверь, — рассаживайтесь, цин цзо…

Парни вошли в класс и остолбенели. Разноцветные иероглифы красовались на всех стенах класса — на большой карте Китая, на плакатах с оружием и боевой техникой, даже над классной доской вели свою молчаливую таинственную пляску пламенно-алые знаки, пугающе-непонятные и все-таки непостижимо красивые. Тут мы все и сдохнем… В то, что простой смертный может научиться читать и писать это, казалось абсолютно невероятным. Курсанты были подавлены напастью, свалившейся на них непонятно за какие грехи.

— Бье п'а, сюэшен тунджимэн, — улыбнулась Валентина Алексеевна. — Не бойтесь, товарищи курсанты. Не вы первые, не вы последние. Все поначалу пугаются, а потом — ничего, учатся. Причем, очень хорошо. Во всяком случае, отличников в китайских группах всегда было больше, чем в других.

Мягким негромким голосом, словно рассказывая сказку, поведала она курсантам, что грамматика китайского языка — довольно проста, в отличие от европейских языков, в нем нет привычных падежей, склонений, спряжений и прочих премудростей. Смысл предложения определяется порядком слов. Например, если сказать: «Губа гэмин», это будет означать «кубинская революция», а «гэмин Губа», наоборот — «революционная Куба». Или: предложение «во чи фань» означает: «я ем кашу». А «фань чи во» будет означать «каша ест меня».

Китайская письменность — слоговая. Каждый иероглиф обозначает один слог. Как в русском языке слово может состоять из одного, двух и более слогов, так и в китайском языке: слово может состоять из одного, двух и более иероглифов.

Затаив дыхание, курсанты повторяли вслед за «цзяоюань тунджи» (товарищ преподаватель) таинственные слова — осторожно, словно пробуя их на вкус. «Ни хао» — здравствуй, «цзай дянь» — до свиданья, «цин цзо» — садитесь, «чжань ци лай» — встаньте… А уже к следующему занятию всем требовалось вызубрить совсем уже запредельную фразу, которую придется докладывать дежурному: «Цзяоюань тунджи! Цзю лянь сань п'ай сы бань сюэшен шанла чжунвэн к'э!» Во как! Товарищ препод, стало быть — курсанты четвертого отделения третьего взвода девятой роты к занятиям по китайскому языку готовы. Ешьте нас с потрохами, уважаемый богдыхан…

Китайские тетради для обучения правописанию расчерчены особым образом: не в клетку и не в линейку — ровные ряды квадратиков сантиметр на сантиметр. Иероглиф должен аккуратно вписываться в этот квадратик — равномерно, без наклона и смещения в сторону. Порядок написания строго определенный — слева направо, сверху вниз. Оказывается, это только у европейцев можно быть профессором и иметь отвратительный почерк. В Китае же об образовании человека можно судить по его почерку: чем образованнее человек, тем он у него лучше.

Пыхтя, сопя и свесив набок языки от усердия, курсанты вписывали в квадратики основные черты — составляющие иероглифов. Вертикали, горизонтали, откидные и разнообразнейшие точки. Разумеется, получалось все вкривь и вкось, как у неумелого первоклашки. Курсанты отдувались, и губы их то и дело складывались, чтобы произнести нехорошее слово.

Маргус же выполнил задание со скоростью опытной стенографистки и быстро пролистывал учебник. Хорошо ему…

— Хао цзилэ, Ауриньш тунджи! Замечательно, товарищ Ауриньш! — от души восхитилась Валентина Алексеевна, проверив его тетрадь. — Настоящая каллиграфия. Вы изучали язык раньше?

— Никак нет, — поднялся Маргус, — только сейчас.

— Очень хорошая работа. Твердая, уверенная рука. Вы рисуете?

— Я еще не пробовал. Просто вы показали, я сделал. Вы хорошо объяснили.

— Цин цзо, — порозовела от удовольствия Валентина Алексеевна, — садитесь. Пять баллов, у фэн.

Парни недоуменно переглянулись — она что, не в курсе? Вот же еще напасть подвалила — теперь на его фоне мы вообще деревяшками смотреться будем…

Занятия по языку Валентина Алексеевна вела, словно мастер борьбы шоудао: изящно-мягко, благородно-вежливо, и — беспощадно. В конце урока она добила курсантов коронным приемом: КАЖДЫЙ ДЕНЬ они должны будут заучивать два-три десятка новых иероглифов — только при таком темпе можно за четыре года накопить необходимый переводчику запас лексики. Поскольку это довольно серьезная нагрузка, она договорится с командованием роты о том, чтобы в наряды их ставили только в выходные дни, дабы курсантам не пропускать занятия.

Парни отвесили челюсти. Нет, вы поняли? Вот так позаботилась — ну прямо мама родная. Единственный выходной — и тот псу под хвост. Точнее, китайскому дракону. Звездец, парни. Иппон! Чистая победа.

Так началась бесконечная борьба с языком древних мудрецов и отморозков — хунвэйбинов, без перерывов и тайм-аутов. Во чи фань, фань чи во. То ли я ем эту бесконечную кашу иероглифов, то ли она ест меня. Даже стоя в наряде по роте, по ночам, пристроив рабочий черновик на тумбочку дневального, курсанты корпели, вымарывая страницу за страницей заучиванием новых иероглифов — каждый иероглиф требовалось написать не менее десятка раз для того, чтобы он пристроился в памяти, обитающей, казалось, не в голове, а в кончиках пальцев. Дежурные по роте на такое разгильдяйство смотрели сквозь пальцы: да, не положено дневальному отвлекаться, да уж ладно — и так люди судьбой обижены. К тому же, многие дежурные сами были курсантами китайских групп. Правда, мелкий коренастый Серега Колдин, заработавший в первые же дни занятий китайское прозвище Цунь (вершок) свой втык поимел.

Второй час ночи. Полторы сотни парней спят сладким субботним сном — надо сказать, спят довольно тихо: храпеть и бормотать во сне в казарме отучаются быстро. Дневальный Серега, стоя у тумбочки с телефоном, стойко борется со сном и очередным домашним заданием. Камнем преткновением становятся слова «цзо» (левый) и «ёу» (правый). Серега их постоянно путает. Отчаявшись, он вытаскивает из ножен штык-нож и принимается перебрасывать его из одной руки в другую, приговаривая: «цзо-ёу, цзо-ёу…». Постепенно увлекается, забывает про этот долбанный язык и начинает выписывать ножом немыслимые кренделя, любуясь на себя в большом зеркале со строгой надписью «Заправься!». Где он этих приемов насмотрелся — загадка, во всяком случае, на занятиях по физо ничего подобного курсантам не давали. Скорее всего, тут имела место импровизация.

Понятное дело, вскоре он увлекается, тяжелый нож вырывается из его рук и летит в сторону, с грохотом приземляясь на дощатый пол. Казарма чутко реагирует скрипом коек и неясным бормотанием. Серега на цыпочках (это в сапогах-то!) бежит к вверенному вооружению, суетливо вытаскивает его из-под чьей-то кровати и опрометью кидается назад. Через пять минут пресловутое шило в одном месте дает о себе знать и ситуация повторяется.

После третьего раза из каптерки появляется старшина — несмотря на поздний час, одетый по форме, и любопытствующий, что за херня здесь происходит. Ничтоже сумняшеся, Серега не придумывает ничего умнее, как выдать абсурдную версию: дескать, отчищал ножом тумбочку и вот, уронил нечаянно. После неплохо проведенного увольнения старшина был в благодушном настроении, и скорее всего готов был отпустить незадачливому салаге-дневальному его вольные и невольные прегрешения, но из темноты кубрика вдруг раздался голос Ауриньша:

— Товарищ старшина, не так. Курсант Колдин выполнял ножом какие-то упражнения, стоя перед зеркалом. Он не удержал нож, и нож упал. Так было три раза, — наверное, примерно так же обстоятельно и невозмутимо докладывали красные латышские стрелки об измене товарищей по партии.

Оба-на. От такого простодушного предательства обалдел даже сам старшина. Какие-то мгновения в его душе шла борьба между солдатом (кем, по сути и являлся в настоящее время Фомин) и офицером (кем ему предстояло стать почти через год). Схватка окончилась боевой ничьей, в результате каковых и рождаются Соломоновы решения:

— Значит, так. Колдин — несешь службу до четырнадцати часов. В четырнадцать — сменяешься, четыре часа на подготовку к наряду и заступаешь по новой. Ауриньш — наряд вне очереди за разговоры после отбоя, заступаешь вместе с ним. Вопросы? Свободны!

Глава 4. В жизни всегда есть место подвигу

Что из себя представляет армейский сортир? В общем, ничего особенного: пара писсуаров с неизменными плавающими окурками, да четыре кабинки без дверей, оборудованные унитазами типа «Генуя» — их вы могли видеть в привокзальных бесплатных туалетах. На гвоздях, торчащих из стен кабинок — обрывки окружной газеты «Ленинское знамя», или попросту, «Гальюн таймс».

Особенность тут всего одна — эти четыре кабинки предназначены для обслуживания полутора сотен здоровенных парней, которые не дураки пожрать и запорами отнюдь не страдают. Делите полтораста на четыре — арифметика простая.