Перехваченные письма - Анатолий Вишневский

Вот уже две недели с лишком, как мы ежедневно ждем освобождения. Сперва рассчитывали на манифест к 7-му, а потом нам почти каждый день объявляли, что придет следователь, который кого допросит, а кого освободит так, объявляли в самой категорической форме: следователь телефонировал, что непременно будет в 7 часов вечера или, во всяком случае, завтра. Но проходил и вечер, и завтрашний день, а следователь не приезжал. В последний раз, третьего дня, по словам начальника тюрьмы, окончательно ему сказали на Гороховой, будто следователь приедет вчера, но и вчерашний день прошел без всякого следователя. Большинство очень нервничает, но мы с Николаем относимся довольно спокойно. Николай даже прямо философски. Нам кажется, что вообще горизонт должен скоро очиститься от прихода союзников, и приход этот должен принести избавление от всех бед и мучений и создаст новую нормальную жизнь. Из того, что мы вычитываем из газет и что нам рассказывают доктора и сестры милосердия, мы заключаем, что даже пессимисты теперь считают, что избавление англо-франко-американцами должно наступить не позже нового года, а оптимисты их будто бы ждут ко 2-му декабря, т.е. через неделю с небольшим.

Если это верно и если взять среднюю из этих двух надежд, то это настолько хорошо и так просто разрешает массу вопросов, которые встанут перед нами даже после освобождения, если таковое последует в скором времени, что лучшего и желать нельзя. У меня положительно явилось чувство, что наступил конец нашим страданиям, а Николай размечтался о том, как мы с ним въедем в Москву верхом с союзными войсками. Если это так, то брось всякие хлопоты за нас.

Теперь о делах. Губарева, пожалуйста, не удерживай, если он тебе не нужен. Как камердинера его мне совсем не будет недоставать, напротив, на этом амплуа он стал никуда не годен и только меня злит; другое дело, как буфетчик, но по настоящим временам таковой не нужен, а когда настанут лучшие дни, то, во-первых, можно будет его взять обратно, а во-вторых и заменить другим. Я и то подумывал послать его ключником с исправлением должности лакея на время приездов в Варганово. Разумеется, запиши адрес, чтобы его можно было всегда найти.

Если мне придется еще сидеть некоторое время, то хотел бы заняться изучением английского языка, для чего прошу прислать мне англо-русский, а если трудно достать, то англо-французский словарь и какую-нибудь нетрудную английскую книгу…

* * *

Получил твое длинное и подробное письмо, дорогая моя, и очень, очень благодарю тебя за него. Теперь мне ясно все, и я вижу, что ты сделала очень многое и все очень хорошо.

На этой неделе началось освобождение, и из 52 переведенных вместе с нами освободили 26 человек, т.е. как раз половину. Правда, из крепости перевели новую партию, но теперь нас в палате 5 человек вместо 8, что уже гораздо лучше, и только один не совсем приятный.

С тем, что нам придется сидеть до 7-го, мы примирились, боюсь только, что вследствие прежней службы и вследствие известных тебе обстоятельств Николая, освобождение, предположенное на 7-е, может не коснуться нас. Тогда нам не на что будет надеяться, вопрос может затянуться на очень долгое время.

* * *

Задержка писем произошла вследствие того, что сестер наших перевели на остров Голодай. Заменила их сестра Маркова, также очень хорошая; сегодня принесла твое письмо и предложила написать ответ, за которым должна скоро зайти.

Письмо меня очень обрадовало, утешило и успокоило. Очень рад, что вы поселились у Николая Ивановича. Какой ваш подъезд, со Спасской или с площади, и чья это была квартира? Хороши также результаты твоего посещения Горького, в особенности приятно, что и по его мнению скоро конец большевикам и связанным с ними мучениям. На этот раз как будто ты чувствуешь, что скоро конец нашим страданиям; что же касается до нас, то мы окрылены самыми радужными надеждами на скорый приход иноземцев.

Из воспоминаний Ирины Голицыной

Лето 1913 года мы провели в Степановском, так как моя бабушка была свободна и могла приехать в свое поместье. К этому времени она стала Обер-гофмейстриной Императорского двора и жила теперь в основном в Царском Селе — в Александровском дворце — или в Петербурге — в Зимнем дворце. Ику пожаловали во фрейлины, и она получила чудесный брильянтовый вензель с буквами М и А — инициалами вдовствующей императрицы Марии и императрицы Александры Федоровны.

Мы были в Варганово, когда объявили о начале Первой мировой войны. Какой подъем патриотизма, какую любовь к царю вызвало это сообщение! Тысячи людей собрались перед Зимним дворцом. Играли государственный гимн, коленопреклоненные люди плакали, благословляя нашего любимого Императора, казалось, они слились воедино — царь и его народ.

В ноябре 1915 года отец получил повышение. Он был произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником специального жандармского корпуса. Его главной задачей было обеспечивать порядок во время поездок Императора на фронт и с фронта. Теперь ему полагался специальный железнодорожный вагон, которым он и его семья могли пользоваться в любое время и в любом месте, — вагон со всей роскошью, какую только можно вообразить, включая салон, кабинет и ванную комнату. В его распоряжении были также автомобиль с шофером и, разумеется, прекрасная казенная квартира в Петрограде.

Конечно, это было захватывающе — переехать в один из самых больших городов мира. Все было неожиданно и ново для нас. Мои родители были счастливы. Отец любил Императора и понимал, что император доверяет ему. Мама любила Петроград, здесь жили ее ближайшие родственники и друзья. Кот тоже к этому времени жил здесь (он уже учился в Лицее), и мама сильно по нему скучала. Так что все мы были довольны…

Николай Татищев. Из неопубликованного романа «Сны о жестокости»

Это было осенью 1916 года. Я приехал в Муравьевские казармы на Волхове Новгородской губернии, где стояли запасные части Гвардейской кавалерии. Там я должен был изучить военное ремесло, но больше узнал другое: тупое уныние, опустошающую тоску и способ, как от этого избавляться…

Моя фигура здесь так нелепа, что кто ни взглянет на меня, усмехнется: взводные, младшие унтера, ефрейторы, солдаты-хохлы… Вахмистр Голубь сказал мне раз, в начале знакомства:

— Теперь-то вам еще ничего, а что было раньше, при ротмистре Копылове. Вашему брату вольноопределяющемуся спуску не давал. На уборке подкрадется козлом и перчаткой лошади под брюхо: это что-с? Почему пыль? Потрудитесь все сначала, от головы до хвоста, ноги и живот, хвост — гребнем, гриву — гребнем, копыта промочить, тут вам не будуар, здесь вам не публичный дом, да как вы сидите на седле, х… отдавите, вот я пошлю вашей невесте ваш портрет с раздавленными яйцами.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});