«Ракета» выходит на орбиту - Лев Никольский

— Слово!

— Какое слово? — кричу я.

Она прикладывает палец ко рту, и по её губам я читаю: «Редакционная тайна».

…У моей раскладушки хлопочет Светка. В комнате почти светло. Она в длинной ночной рубашке, босиком.

— Славик! Славик! Что с тобой? Почему ты кричишь? Заболел?

Я ещё плохо соображаю. Но вижу, что Светка босиком.

— Марш в кровать! — сердито кричу на неё. — Я совершенно здоров. А ты простудишься. Просто видел сон…

— Ты? Сон?! — весело кричит Света. — Обязательно расскажи.

Я встаю, натягиваю гимнастические брюки, сажусь к ней на кровать и рассказываю свой глупый сон. Она вздыхает:

— Тебе повезло, Слава. У меня таких интересных снов ещё не было.

…А в понедельник утром тайна перестала существовать. Мина разорвалась с оглушительным треском. Новый номер школьной газеты окружили ребята. Они смеялись, рассматривая карикатуру. Отвратительные жабы в болоте разинули уродливые рты. Вот откуда они ко мне пришли в сон. Обрызгивая их грязью, наша радиоракета с размаху вонзилась в болото. Заголовок «Ракета плюхнулась в грязь…» — в центре внимания. Почему-то над заголовком этой жалкой заметки значилось: «фельетон». Автором же был не кто иной, как Васенька Меньшов, один из главных виновников всех наших бед. Я прочёл заметку от первой до последней строчки. После подписи шло сообщение: «От редакции. Редакция не совсем согласна с автором фельетона, но, со своей стороны, считает, что радиокомитет должен сделать необходимые выводы».

Постепенно меня окружили все ребята из «Ракеты». Они были возмущены. Если бы ещё писал посторонний человек, а то о «хрипах и радиостонах, доносящихся из репродукторов», пишет сам Васенька — капитан радиорубки. А кроме того, здесь и просто ложь. «Расхвастались!»— писал новоявленный фельетонист. Когда это мы хвастались?..

— Сорвём! — предложил Валерик и уже потянулся к газете.

Я схватил его за руку.

— Что мы этим докажем?

На большой перемене я зашёл в библиотеку. Мне очень хотелось убедиться, такой ли читальный зал, как я его видел во сне.

Такой. Только все предметы поменьше, а кактус словно притворился, что никогда и не был большим. Григорий Павлович уже сидел за своим столом. На столе около него опять лежала изуродованная книга. О книжке я говорить не стал, а спросил:

— На втором этаже были? Читали?

— Читал.

— Разве это справедливо?

— Не всё, но… Ты уж пятый из ребят говоришь об этой заметке.

— Обидно.

— Обидно? Но ты подумай, какая сила в печатном слове. Понимаешь?

Мне казалось, что он поддразнивает.

— Понятно, — ответил я.

— Так что же вы теперь будете делать?

Я посмотрел на Григория Павловича:

— Простите, но это редакционная тайна.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

У МЕНЯ НОВОЕ АМПЛУА

Рассказывает Валерик

Амплуа! Какое красивое слово. Попробуйте произнести его вслух. Амплуа… Амплуа… И подумать только, что ещё вчера я не знал, что это такое. А сегодня…

Всё началось с того, что в субботу, когда я вернулся из школы, мама меня встретила с таинственным видом. Такой вид у неё бывает к моему дню рождения или когда она собирается сделать сюрприз. За обедом пришлось есть в темпе. По заведённому обычаю всякие сюрпризы бывают после обеда.

— Всё, Валерик? — спросила мама. — Тогда получай. — И протянула мне письмо.

Я ещё никогда не получал писем, чтобы на конверте стояло полностью моё имя и отчество. А тут было написано: «Валерию Валериевичу Серёгину». Мне, значит.

Маме, конечно, любопытно было узнать, что в письме. Но ведь письмо личное. Я прочёл и положил его в карман. Вы бы посмотрели, как у неё вытянулось лицо. Но она ничего не сказала, пошла на кухню мыть посуду. А меня отправила гулять.

Сначала во дворе никого из ребят не было. Потом выбежал Слава, размахивая сумкой для продуктов.

— Куда? — спросил я.

— Света за макаронами послала.

Всё-таки удивительно; он старший, а она его за макаронами посылает. Пока я думал, как сообщить важную новость, его и след простыл. Затем прошла Наташа Щагина. Она торопилась на тренировку и едва кивнула головой. Снова пробежал Слава — теперь уже с макаронами и хлебом. Стал накрапывать дождь. Хоть я и знал, что теперь посадят за уроки, решил подняться домой.

Мама всё ещё возилась на кухне. Я спросил, не помочь ли вытирать посуду. Она молча покачала головой и даже не добавила: «садись за уроки».

Я и сам пошёл. Раскрыл учебник, но думал совсем о другом. Вы знаете, всё-таки родители нас очень любят. И мы должны их хоть иногда радовать. Я принял решение. Пошёл на кухню и сказал:

— Ты знаешь, мама, я получил предложение и хочу с тобой посоветоваться.

— Пожалуйста, — сказала мама. — Мои ученики со мной часто советуются.

— Вот, — сказал я.

Чувствую, что больше сдерживаться не могу, скорей отдал ей письмо и заулыбался. А она говорит: «Мокрые руки» — и сунула письмо в карман фартука.

Тогда я не выдержал.

— Мама, читай сейчас же, ну, пожалуйста!

Вижу: заулыбалась. Прочла.

— Как я рада, Валерик! Обязательно пойди. Ты обратил внимание на подпись? Это же Леон Филиппович.

Тогда я всё понял и ещё больше обрадовался. Но мама мне посоветовала пока никому, даже папе, ничего не говорить. Мама хочет, чтобы я стал артистом. А папа говорит, что нужно иметь в руках «настоящую профессию».

В четверг, после уроков, я оказался не на совете дружины, а в Доме радио. Думаю, что и каждый так поступил бы.

В парадной Дома радио в маленьком окошечке для меня был приготовлен пропуск. Теперь надо было найти студийный блок, а там — студию № 8. Мне сказали: на четвёртом этаже.

Что такое студийный блок, я, конечно, не знал, но смело пошёл широким коридором, по мягкому ковру. Справа была расставлена красивая мебель: стулья, кресла, столики; слева — широкие двери, над которыми зажигались надписи: «Тише! Идёт передача!» Как у нас в школе.

Коридор несколько раз заворачивал. И, наконец, я упёрся в стенку. Надо поворачивать назад. Дело в том, что над дверями, кроме «Тише!», висели и другие стеклянные дощечки, например: «Студия № 9», а потом вдруг «Студия № 4» и уже от руки — «На ремонте».

Когда я совершал уже третий рейс по коридору, одна из дверей неожиданно открылась, и я увидел, что она ведёт на площадку лестницы. На ступеньках сидел седой человек с очень знакомым лицом и курил трубку. Он внимательно посмотрел на меня и сказал:

— Иди сюда, Валерик… Я твой дедушка!

Это было удивительно. У меня две бабушки, но нет в живых ни одного дедушки — так, по крайней мере, говорили папа и мама.

Не вставая, он показал рукой, чтобы я сел с ним рядом на ступеньку, и спросил:

— Марки есть? Давай меняться…

Оказывается, он даже знал, что я собираю марки. Точка-тире! Но единственная марка, которую я захватил, была на конверте пригласительного письма. Он взял конверт, вынул из него листок и прочёл знакомым голосом, с выражением:

— Дорогой товарищ Серёгин! Вас просят прибыть в четверг в Дом радио, в четыре часа, на студию номер восемь для участия в радиопостановке «Приключения болельщика».

Дальше шла закорючка, про которую мама говорила, что это подпись Леона Филипповича.

— Да, это его режиссерская закорючка, — сказал мой новый знакомый. — Сейчас он будет из нас с тобой выжимать текст. Твердо запомни: я твой дедушка. Иначе у нас ничего не получится.

Тут я уже что-то начал понимать. А когда двери на площадке лестницы открылись и к нам вышел Леон Филиппович, который был у нас в лагере художественным руководителем, всё стало ясно. Моим дедушкой оказался заслуженный артист Дианов. Вот! И я его видел не раз по телевидению.

Леон Филиппович сразу узнал меня. Он сказал, что я здорово вырос после пионерского лагеря. Тут за ним прибежало сразу два человека. Один сказал, что его зовут вниз, другой — наверх, и он, пообещав вернуться через пять минут, зашёл в комнату рядом. Только тогда я обратил внимание, что на двери, из которой он вышел, была надпись: «Студия № 8».

— Так продолжим нашу беседу, — предложил артист Дианов. — Какое же у тебя амплуа?

— Чего-чего? — переспросил я. — Мы ещё не проходили такого слова…

— Амплуа — это актёрская специальность. Так вот, кто ты: простак, резонёр или злодей?

Попробуйте ответить на такой вопрос!

— Я — просто Валерик! Летом был в пионерском лагере. Там познакомился с Леоном Филипповичем. А теперь старший диктор «Ракеты». А у вас какое амплуа?

Теперь задумался он.

— Видишь ли, амплуа, собственно, — понятие устарелое. Сегодня у меня в роли есть немного комического и, представь себе, героического. Я, твой дедушка, — спортивный болельщик. Ну-ка, давай порепетируем. — И он достал из кармана несколько листочков с отпечатанным на машинке текстом.