Только одна ночь - Анатолий Сульянов

Удовлетворенный ответом штурмана полковника Смольникова, Скорняков снова принялся оценивающе всматриваться в планшет, задерживая взгляд на группе целей, идущей к стыку; конечно, эскадрилья всепогодных перехватчиков — грозная сила, и тем не менее надо наращивать ударную мощь.

Решая одновременно несколько вариантов отражения массированного налета «противника», Скорняков почувствовал, что ему ни под силу удержать в памяти огромное количество цифр скоростей, высот, состав групп, курсов, соотношения своих сил и сил «противника», что если и будут рядом помощники, то и они не смогут объединить эти сотни цифр в одну систему и выдать предложения для ведения боя. Он даже ощутил робость перед лавиной информации.

— «Противник» попался хитрущий, — вслух размышлял Скорняков, глядя, как меняются тактические приемы бомбардировщиков.

— Что вы сказали? — спросил Лисицын.

— Я говорю — «противник» разнообразием тактики внушает уважение к нему. Действует не шаблонно.

Обстановка действительно менялась так быстро, что Скорняков едва успевал следить за ней и все чаще ловил себя на мысли, что без АСУ теперь не обойтись…

Анатолий Павлович посмотрел на притихшего Лисицына; они встретились взглядами. Лисицын не выдержал и отвернулся. Стыдится своего промаха. Может, это и хорошо: урок на будущее. Сейчас надо считать. И он, не колеблясь, дал задание Лисицыну ввести все данные в ЭВМ, а сам запросил по селектору очередную разведывательную сводку о «противнике». Он всматривался в строчки сводки, сверяя информацию с обстановкой на планшете. Все верно, успокоил себя Анатолий Павлович, главное сражение у стыка, там оно и начнется через несколько минут. Он откинулся на спинку кресла, зажмурился, протер уставшие от постоянного напряжения глаза, а когда открыл глаза, увидел ярко вспыхнувшее табло — «Новая цель». В то же мгновение Скорняков ощутил на себе взгляды Прилепского и Тужилина — они хотели доложить командующему о новых целях, но, заметив сосредоточенное выражение его лица и направление взгляда, докладывать не стали. Скорняков, казалось, впился взглядом в планшет, оценивая резко изменяющуюся обстановку.

— Прошу доложить предложения, — негромко произнес он, не поворачивая головы, продолжая обдумывать возможные варианты. Он ждал голоса Лисицына, но первым стал докладывать полковник Седых. Евгений Николаевич изложил суть предложения.

— Учитывая все вышесказанное, предлагаю ввести в бой основной резерв! — И, взяв длинную указку, показал аэродром истребителей и рубеж перехвата.

— Там же погоды нет, — поднялся Лисицын. — Ниже минимума. Ночь!

Все, кто был в зале, — повернули головы в сторону Лисицына.

— Неразумное предложение, товарищ командующий! — сказал он и сел, придав лицу озабоченно-беспокойный вид.

Скорняков взглянул на Седых. Отвечай, мол, на реплику. Времени ни секунды.

— Летчики полка подготовлены к взлету практически в любых условиях, — ответил Седых.

— Взлететь-то взлетят, товарищ Седых. — Лисицын снова поднялся. — А как и где они будут садиться? На их аэродроме облака до земли, видимость на пределе. Зачем зря рисковать. Предлагаю, товарищ командующий, «уничтожение» целей поручить ракетчикам!

Седых слышал вопрос Лисицына о посадке истребителей, но с ответом не торопился, продолжал спокойно перемещать движок навигационной счетной линейки. Он много раз оказывался в положении, когда низы могут, а верхи не хотят, побаиваются, хотя ответ за безопасность полетов первым несет он, полковник Седых. В сущности, Евгений Николаевич уже принял решение о подъеме в воздух истребителей в таких мрачно-тяжелых метеоусловиях, но вопрос Лисицына и особенно его предложения не от тупости или незнания. Вопрос закономерный. Метеоусловия требовали оставить авиацию на земле. И он, Седых, может, и согласился бы с этим предложением, если бы не знал всех летчиков, всех до единого, уровня их подготовки. Было бы, конечно, разумнее оставить эскадрильи на земле. Но сколько раз Скорняков, он, Седых, да и другие руководители говорили с трибуны о полетах в самых жестких метеоусловиях. Им летчики верили. Надо раз-два перебороть свой страх — не тот герой, кто не боится страха, а тот, кто смело идет на страх, побеждая в себе самом этот страх, — подняться, перехватить цели и сесть на пределе техники и человека, и тогда все будет приемлемым, освоенным. Теперь, когда настал этот момент, пойти на попятную? А как потом смотреть людям в глаза? Что им скажешь? И будут ли они верить нам, руководителям, если мы говорим одно, а делаем другое? Не будут! И правильно сделают. В авиации всегда приходится с чем-то бороться: то с плохой погодой, то с неверием в людей, то с расхлябанностью наземных служб. Тут борьба с самим собой. Плохо кончится — влетит тебе, Седых, по первое число; хорошо пройдет вылет — может остаться незамеченным. Тебе решать. Ты — главный. Веришь своим ребятам в кабинах — смело иди на риск. Пусть сегодня ночью прибавится еще прядь седых волос на твоей умной голове, Евгений Николаевич…

Седых взял указку и уверенно доложил:

— После выполнения задания летчиков будем сажать на соседних аэродромах.

Скорняков прикинул в уме расстояние от аэродрома, где находились эскадрильи резерва, до рубежа перехватов и обратно и взглянул на часы. Прошло двадцать пять секунд. Интересно, что выдаст «Сапфир»? Он нажал клавишу пульта, несколько секунд машина «молчала», потом на табло вспыхнули символы и знаки. Так, так. Перераспределить силы, основная тяжесть ложится на ракетчиков. Лисицын прав — погода сверхсложная, особенно для посадки. Сажать на других аэродромах, как предлагает Седых? Опять Лисицын прав: в ночной кутерьме могут не уследить за таким количеством самолетов. Что же делать? Половина ракетчикам… А остальные? Что доложит главный ракетчик Беловол?

В зале стало совсем тихо. В звенящей тишине слышались лишь легкое жужжание вентиляторов да щелчки многочисленных реле.

— Товарищ Беловол, ваше предложение?

Беловол одернул китель и громко доложил:

— Согласен с генералом Лисицыным! Ракетчики справятся, я в них уверен!

— Уверенность — важный фактор. — Скорняков невольно дернул головой. — Но надо немедленно произвести расчеты! Займитесь! Потом доложите. Товарищ Седых, вы уверены, что органы управления, командиры, штабы справятся с посадкой истребителей на другие аэродромы? На дворе — ночь! Погода сложнейшая. Эфир забит до отказа, не исключены помехи. Понимаете сложность управления экипажами?

— Я уверен и в летчиках, и в командных пунктах!

Управлением экипажами буду заниматься лично сам, полковник Смольников и полковник Прилепский.

— Что скажет наш главный оператор Николай Николаевич Тужилин? — произнес Скорняков и тут же добавил: — Смелее, смелее, Николай Николаевич, время бежит!

— Нужно немедленно поднимать в воздух истребители! — доложил как всегда четко Тужилин.

— Спасибо.

«Таким образом, — размышлял Скорняков, — все идет к тому, чтобы пойти на большой риск. Поднять истребители ночью в сложнейших метеоусловиях! Лисицын и Беловол против, Седых и Тужилин — за. Что делать? Мозги скоро расплавятся от напряжения». — Он потер виски, лоб, взъерошил волосы, поднялся с кресла и приглушенным, с хрипотцой от волнения голосом произнес:

— Истребители — в воздух! Первую группу целей до подхода перехватчиков учебно уничтожить ракетчикам! — И посмотрел на секундомер.

Прошло пятьдесят семь секунд. Подзадержался на этот раз с принятием решения. Обычно справлялся быстрее. Но и обстановка сегодня высшей категории сложности. Теперь смотреть всем в оба. Главная тяжесть учебного уничтожения целей ложится на истребителей. Без авиации разгромить воздушного «противника» невозможно.

— Евгений Николаевич, — Скорняков вполоборота повернулся к Седых, — берите Смольникова и Прилепского, все внимание управлению авиацией. Установите контроль за каждым самолетом, особенно за теми, что будут садиться на других аэродромах. Прошу вас сосредоточить все усилия на решении этой задачи. Все остальное поручите направленцу.

Седых выслушал указания командующего, кивнул обоим офицерам, и они втроем направились вдоль АРМов в угол, который в шутку называли «летным»: там были размещены основные средства управления и контроля за авиацией.

Теперь, думал Скорняков, все зависит от тех, кого он, командующий, учил в свое время. Теперь уже не он, а другие решают успех. Он снял трубку телефона, вызвал командиров частей и, переговорив с каждым, уяснил элементы воздушной обстановки, о которых не знал, а узнав, сделал несколько записей в рабочей тетради и запомнил.

Он не мог видеть воздушных боев, слышать голоса и команды ведущих летчиков, но всем своим существом ощущал нарастающий накал развернувшегося за сотни километров сражения, словно был там, в гуще боевых порядков, и вместе с только что поднятыми перехватчиками мчался в атаку на бомбардировщиков. И снова, в который раз, ему захотелось оказаться в кабине истребителя или хотя бы на выдвинутом вперед пункте управления, слышать грохот работающих на форсаже двигателей, свистящий шум рассекаемого крыльями истребителей воздуха, доносящиеся по радио голоса летчиков.