Волхв - Сергей Мильшин

— Опасаюсь я князя. Злой, умный. Попы ему голову заморочили. После пропажи двух своих людей, как бы дружину сюда не перебросил. На наши села с огнем не пришел…

Несмеян повесил голову:

— Это он может. Мы, конечно, будем сопротивляться, но супротив его наемников не устоим.

— Уходить придется. На встречу солнцу, на восток. В Асгард Ирийский, на Иртыше который. Там наши одноверцы. Помогут на первых порах.

— Многие не пойдут. Не верят, что наш князь на своих же, русичей, войной пойдет.

— Надо убедить…

— Легко сказать… Может, ты сам по селам пройдешь, с людьми поговоришь. Тебя уважают, послушают.

— Может, и пройду. На Купало придем с отроком в Коломны, пусть попрыгает через костер очистительный, да и сыромять в город надо доставить. Кузьма ждет материала, говорит, не хватает. Что-то последнее время дружина княжеская упряжь только и заказывает. Не к добру это. — Он помолчал, обдумывая, и будто сбросил с плеч тягомотину. — Ну, ладно, то дела следующие.

— Добро, — отозвался Несмеян. — Заходи, родичи тебе рады будут. Волхва-то нашего нет теперь с нами.

По тропинке с полным ведром родниковой воды поднимался улыбающийся Горий. Мокрые пшеничного цвета космы облепили высокий лоб — парень уже умылся. Старики потянулись личными кружками к ведру. Зачерпнули, напились. Затем Горий полил на руки сначала ведуну, потом деду. Оставшуюся в ведре воду отставил для Трудня. Тот сразу же потянул морду к ведру. Гор легко оттолкнул его:

— Ну, тебя, не остыл еще.

Незаметно светлая ночь опустилась на уральскую землю. Размытые вечерние тени стали отчетливей, резче. Из низины следом за отроком прилетел гнус. Несменян выбрал полено посырей и кинул в огонь — дым немного отгонит ненасытную тварь. Ведун достал из небольшого мешка с перевязью на горле ржаной каравай:

— Ну, гости, пора и отужинать, чем Бог послал, — он отхватил от каравая три щедрых куска хлеба, раздал деду и внуку, затем кинул несколько ложек окутанной паром каши в первую тарелку, протянутую Гором. — Завтра на хуторе, я вас по-настоящему попотчую. У меня на льду и хариус лежит и пару тайменей. И десяток крохалей припасено — на озере в силки попались. Так что есть чем угостить. Но сначала баньку истоплю. — Старик выложил последнюю кашу в свою тарелку и сразу же замычал с набитым ртом. — Приятного ужина!

— И тебе того же, — закивали дед и внук.

После непродолжительной трапезы Воинко кинул в костер пару коротких сухих бревен, завернулся в плащ и улегся спиной к костру. Гор поднес коню воду. Тот сразу же запихал еле уместившуюся морду в узкое ведро и сипло потянул. Парень погладил коня по длинной гриве. Дед тоже уже укладывался. Гор подошел и опустился на траву за его спиной. Подтянул под голову котомку и накинул на голову плащ, чтоб комары не донимали. Через пару минут дед с внуком уже спали. Они так устали за длинный насыщенный событиями день, что как только почувствовали под головами мягкие дорожные сидоры, глаза закрылись сами собой.

Старики проснулись первыми, на заре. Низкое солнце еще не видное, но уже угадываемое по осветившимся вершинам деревьев, поднималось где-то на востоке. Шумел свежий ветерок, раскачивая ветки облетевшей черемухи. Зябко подергивая плечами, поднялись. Несмеян растолкал внука. Тот живо подскочил, потирая заспанные глаза. Втроем встали рядом. Как по команде подняли руки и, ощущая трепетное утреннее тепло, исходящее от далекого светила, разом прокричали приветствие русичей: «Ура! Ура! Ура!». Еще постояли, дыша глубоко и набирая в грудь свежести и бодрости солнечного заряда. Воинко повернулся к гостям:

— Ну что, русичи, двинули с божьей помощью? — и, не дожидаясь ответа, шагнул к погасшему костру.

Вышли вскоре, умывшись, подобрав остатки каравая и запив водой. Не забыли и тщательно убрать все следы пребывания на полянке.

Дорога на хутор Воинко заросла молодым березняком. А кое-где попадались и стройные пушистые кедры — спасибо запасливой кедровке, закапывающей в мох каждый год тысячи орешков — запасы на зиму — да забывая про многие из схронов. Но даже по частому молодняку идти было сподручней, нежели по заваленной буреломом окрестной преимущественно елово-пихтовой тайге. Шагали уже почти полдня. Как утверждал Несмеян, и Воинко молча с ним соглашался, оставалось совсем чуть-чуть. Версты две, не более.

— Хорошо, что забыли в городе про эту дорогу, — гудел неспешно ведун Воинко, пробираясь между тонких стволов. — Почитай, лет 20 здесь никто из чужих не ходит. Только наши. Как сожгли варяги хутор, так и забросили воргу. Некому стало ее торить. Капище-то я успел словом прикрыть, а вот людей не смог. Не по силам мне то. Три семьи, что жили у нас — все погибли. Знатный род прервался, — старик горько склонил голову. — Пытали у них путь на капище, словно врагов лютых, каленым железом жгли — не сказали. Правда, разбойники сами маху дали: народ из домов повыгоняли, начали поджигать, а крыши-то соломенные, враз вспыхнули. Ну, народ и не стерпел — все как один бросились на варягов. Те не ожидали. Сперва попятились. Но потом опомнились-таки и с яростью ответили, словно змеи лютые, на детей, баб, мужиков набросились — все с ними бились. А как опомнились, в живых-то уж никого и нет. Притащили к ним израненного Жданку, — он покосился на Несмеяна, — твоего возраста мужик. Да бабу из рода Воробьевых. Ну, баба та сразу померла — только пару раз стукнули, не жилец была. А над Жданкой они вдоволь поиздевались. Эх, — вздохнул ведун, — хороший род был, ярый. Сколько еще родов потеряем, сколько смертей да боли Русь примет, пока они своего Исуса* нам навязывать будут, одним богам известно.

Горий дождался паузы и встрял с вопросом:

— А правда, что в ведах будто сказано, что надолго эта беда пришла и не будет от нее скорого избавления русичам?

Воинко покряхтел неодобрительно:

— В ведах много чего сказано. И такие пророчества есть. Но еще там сказано, что примиренье двух вер будет еще на нашей памяти. Родится будто светлый человек, который станет великим при жизни и объяснит всем, что учение Христа, настоящее, не из евангелиев, что по заказу писались, по сути наше, ведическое, и нет в нем противоречий с родноверием. И будут века мира на земле русской и процветание.

— Что, и воевать на нас никто не пойдет?

Несмеян хмыкнул и обернулся к внуку:

— Да ты что, разве нас оставят когда в покое. Не бывало такого и не будет.

— Правду говорит Несмеян. Я и без вед могу сказать, что охочих людишек до наших богатств вокруг очень много. Но самое главное, чего они боятся и потому русичей уничтожить хотят, это наша светлая вера. Им, черным душонкам, нас понять не дано, вот и ярятся они, не знают, какую смерть нам выдумать. Да только не получится у них ничего. Выживет Русь, вопреки всем и вся.

В этот момент, почуяв жилье, всхрапнул позади Трудень и залаяла приветственно в далеке собака. И сразу же в расступившемся молодняке показались соломенные крыши приземистых строений хутора.

— Вот и прибыли, — Воинко окинул серьезным взглядом изрядно заросшее пространство впереди и незаметно для гостей нахмурился. — Проходите пока вон в ту избу. А я ненадолго отлучусь — проверю, что тут в мое отсутствие делалось…

Не дожидаясь ответа, волхв быстро повернулся и скрылся в густом ивняке, начинающемся сразу у околицы.

Несмеян уверенно отправился к указанной избе, сложенной из широких кедровых стволов. Тем более, что других жилых помещений поблизости не наблюдалось. Рядом, саженях в тридцати, рядком выстроились еще несколько хозяйственных помещений, таких же степенных и ладно скроенных, как и изба: два сарая, мастерская с широким навесом, перед которой на формах сохли выделанные и одна почти свежая шкура, две небольшие кладовые под одной крышей, наверное, для материала и продуктов, и на близкой окраине под вербами симпатичная банька с пристройкой. Судя по зарослям еще зеленой кислицы, там протекал ручей. У ивняка выглядывали среди метелок жестких дудок крыши-горбушки десятка колод — ульев. Но больше всего Гория поразили остовы печек, словно закоптелые корабли, плывущие по крапивным островам — остатки сожженных изб когда-то богатого хутора.

Увидев ставшее серьезным лицо внука, Несмеян прокряхтел:

— Да, вот что вороги наделали… И не подумаешь, что свои — русичи. Хуже, чем с хазарами обошлись.

У узорных перил крыльца парень обернул повод за балку коновязи и кинул в ясли охапку свежескошенной травы, копенка которой холмиком высилась в двух шагах. Трудень осторожно опустил морду, пробуя угощение. Трава пришлась по вкусу, и он неспешно захрумкал котовником и клевером. Путники кинули с натруженных плеч котомки и вдвоем присели в теньке на крылечке. Гуляли солнечные блики на потной шкуре жеребца, жужжали комары и пчелы. Дед Несмеян, поглядывал в сторону ивняка, куда скрылся Воинко. Горий с интересом осматривался кругом: