«Додж» по имени Аризона - Андрей Уланов

Открыл глаза — а надо мной потолок каменный.

Я как вскочил — чуть об этот потолок макушкой не въехал. Приземлился на пол, гляжу — точно, на эту самую кровать меня вчера Матика и уложила. А вот и форма рядом лежит сложенная, и сапоги рядом стоят.

Значит, не сон все это. Значит, наяву все было. И островок, и замок, и деревня, и Кара рыжая.

Ох, думаю, ну и влип же я.

Ладно. Оделся, выглянул в коридор — никого. Вышел и только успел до лестницы дойти, глядь — рыжая. В засаде сидела, не иначе.

Смотрю — вырядилась она сегодня прямо как на бал. Сапожки красные, юбка коричневая, мягкая, в складку. Короткая юбка, еле колени прикрывает. А сверху то ли рубашка, то ли блузка — не разбираюсь я в этих дамских шмотках — белая, с длинными рукавами и вырез глубокий, с отворотами. Я на эту блузку секунд пять пялился, а потом дошло — да это же шелк парашютный! У нас, когда фриц со сбитого «Юнкерса» прямо на землянку свалился — дохлый, правда, зенитчики постарались, — мы тоже этот парашют оприходовали. Кто на что, а один дурик на портянки.

— О, — говорю, — гутен морген, фройляйн. Ты чего здесь с утра делаешь?

— Тебя жду, — отвечает. — Мне, как верному слуге, подобает всюду следовать за своим господином, — и глазки опустила.

Ну, вот, опять за свое.

— Ладно, — говорю, — охота тебе и дальше из себя дурочку разыгрывать — дело твое. Получи тогда первое задание — вывести меня во двор, пока я в этих коридорах не заблудился.

— С радостью, господин, — и улыбается. — Идите за мной.

— И вот что, — говорю. — Еще раз услышу, как ты меня господином обзываешь — не посмотрю, что ты девчонка и дочка хозяина. Или Сер-гей, через эр, или Малахов, или товарищ старший сержант. Ясно?

— Ясно, Сер-гей, — отвечает. — А меня — Кара-лен. Для некоторых — Кара. Но не для тебя.

Повернулась и пошла. Идет, а походочка у нее, словно у гимнастки на канате — залюбуешься. И фигурка вся такая стройная, ладная — глаз не оторвать.

Помню, когда я второй раз в госпитале валялся, на соседней койке один старший лейтенант лежал. У нас с ним даже ранения почти одинаковые были — проникающее правой половины грудной клетки. Только в меня пулеметная навылет, а в нем автоматная застряла. Так вот лейтенант тот, даром что годов ему едва за тридцать, знатоком искусствоведенья оказался. Перед войной в Ленинграде лекции студентам читал. У него даже степень была, не то кандидат, не то доктор, не помню уже. Он и мне, олуху, пока вместе лежали, тоже все о живописи рассказывал, да так, что заслушаешься. И про мастеров Возрождения, и про фламандскую школу, и про Шишкина с Репиным. Все жалел, что репродукции картин вместе с вещмешком пропали — показать ничего не мог.

Я тогда еще все удивлялся — как же он на передовую-то угодил. То есть он-то понятно — в первые же дни добровольцем пошел, а в военкомате куда смотрели? Не могли такого человека куда-нибудь в тыл к бумажкам приспособить? Мало без него, что ли, Ванек-взводных? Три дня повоевал, на четвертый могилу роют. А по канцеляриям всякая шушера сидит, даже свое прямое дело — бумажку написать — и то правильно не могут, в трех буквах путаются. Сержанта нашего, Федоренко, то Федыренко, то Федуренко, а один раз и вовсе Ведоръянкой записали. Грамотеи хреновы, только и умеют, что наградные листы друг на друга заполнять.

Так вот, среди прочего мне этот лейтенант рассказывал, будто идеал женской красоты в обществе — слова-то какие — тоже зависит от того, мир или война на дворе. Причем, если в мирное время красивыми считаются стройные и худенькие, тип «мальчишка», как он сказал, то в войну наоборот — чем больше, чем лучше. Он мне целую теорию размотал — мол, из-за убыли населения более ценной считается та женщина, которая больше к деторождению приспособлена. Так и сказал. Не знаю, не знаю, к науке я, конечно, уважительно отношусь, но только люди, они ведь тоже разные. Может, для какого-нибудь сержанта Прокопченко из Запойска повариха тетя Валя, фугас наш ненаглядный, и в самом деле вершина красоты и всего остального, а по мне, так вот такая Кара — в самый раз. И вовсе она не худая, а с мальчишкой ее даже слепой в темноте не перепутает. А всякие там необозримые просторы — это ж никакой материи на форму не напасешься.

Ладно. Спустились мы вниз, в зал какой-то. Гляжу, а на стене зала ковер, и не просто ковер, а настоящее батальное полотно во всю стену. Бородинская панорама. Причем вышито так — пока ближе не подойдешь, от картины не отличишь. Рыжей-то ничего, она на эту вывеску уже давно нагляделась, дальше идет, а я уставился, как на карту из немецкого штаба.

— А ну, стой, — говорю, — дай произведением искусства насладиться.

Вообще-то с художественной точки зрения вещь малоценная. Никакой тебе перспективы с пропорцией, один передний план. И рожи у всех однообразные, как у святых на иконах. Зато выткано все на совесть, сразу видно — настоящий мастер работал, нитка к нитке. И называется эта штука, вспомнил я, гобеленом. Мне тот лейтенант тоже про них рассказывал.

Но меня-то больше другое занимало — кто с кем воюет. Свои, я так понял, в большинстве люди. Ратники там всякие, в светлых кольчугах, шлем типа буденовки, тридцать три богатыря, одним словом, и батька Черномор впереди. Потом еще деды какие-то длиннобородые в синих халатах и шапках сосулькой — эти больше шары огненные мечут вместо полевой артиллерии. Ну, командиры под хоругвями мечи вздымают, лучники с холмов стрелами вовсю поливают и так далее. А у противника кого только нет. И карлики какие-то лопоухие зубастые, и скелеты с мечами наперевес, и броненосцы черные, вроде тех, что за мной скакали, и еще куча не поймешь кого, но больше всего зеленых громил с дубинами. Тех самых, я так понял, чьи скелеты я в деревне видел — челюсть вперед и клыки из пасти.

А вообще, так себе бой, даже если одного за десять считать, все равно с обеих сторон и дивизии не наберется.

Насмотрелся я на все это дело, и у Кары спрашиваю:

— Это у вас что? Куликово поле или Ледовое побоище?

Девчонка, похоже, обиделась.

— На этом полотне, — говорит, — мастером Постаром запечатлена в назидание потомству битва у Соловьиных холмов, где король Сварог со своей верной дружиной и светлыми магами, что пришли ему на подмогу, встал против темных полчищ…

Я не выдержал и перебил.

— Ты мне, — говорю, — сообщение от Совинформбюро не зачитывай. Говори конкретно — кто победил, какие потери, как после битвы оперативная обстановка складывалась?

— Победа была на стороне Света, — Кара вздохнула. — Но павших с обеих сторон было без счета, и сам король Сварог тоже был в их числе. Зато силы Тьмы надолго лишились былой мощи, и это…

— Стоп, — говорю. — Опять текст от Левитана пошел. Сказал же, говори конкретно. Что значит — павших без счета? Выжившие-то были? Ладно, вражеские трупы посчитать не удосужились, но свои-то потери можно было узнать? Списочный состав дружины до боя минус оставшиеся — вот и вся арифметика. А то — во второй линии пехоты вражеской без счета и до полутора танков. Что это за доклад? Потом — «надолго лишились былой мощи». Насколько? Ты числа называй. Ферштейн?

У рыжей глаза растерянные сделались и губы задрожали.

— А я не знаю, — говорит. — Когда мне рассказывали, то всегда говорили про Великую Победу Света над Тьмой и…

— Морально-политическая подготовка, — говорю, — дело важнейшее, не спорю, но и одной ей ограничиваться тоже не годится. Кроме диалектики, хорошо бы тактику со стратегией. Война, она, знаешь ли, счет любит.

Ага. Смертям особенно.

— Но я и в самом деле не знаю. Была большая битва и… а потом нам уже про короля Фуко рассказывали, как он с властелином Водером воевал.

— Ох уж мне вся эта церковно-славянская история, — говорю. — Одни короли да князья. Король Сварог и дружина его при нем. Ладно хоть сам лег, не просто войско положил, а то был бы поход Игоря на половцев.

Кара голову гордо так вскинула.

— Король Сварог, — заявляет, — великий герой. Он бился в первых рядах своего войска.

— Может, и герой, — говорю, — спорить не буду. Да только герой и полководец — это, как выяснилось, вещи иногда разные. То, что человек первым из полка в немецкую траншею ворвался, это еще далеко не значит, что он этим полком командовать может. И в первых рядах — звучит, конечно, здорово, а вот сзади постоять, да не одному, а с резервом и в нужный момент в дело его ввести, как, например, Александр Невский, тоже, между прочим, князь — это иногда дороже стоит.

— Во главе войска, — заявляет Кара, — должен стоять самый достойный. Благородные рыцари высокого происхождения никогда не потерпят…

Нет, думаю, надо будет обязательно ей ликбез устроить. Совсем у девки головка феодальными предрассудками засорена.

— Достойный, — замечаю, — это, конечно, правильно. Да вот только как определить, кто самый достойный? По морде друг друга лупить и смотреть, кто на ногах последний останется? Так ведь таким способом можно узнать, у кого башка самая чугунная. Папа твой, я уверен, тоже командиром стал не только потому, что лучше всех мечом махал.