На днях или раньше - Владимир Крупин

— Позвольте причалить? — За столик без всякого позволения садился офицер в голубых погонах. Щелкнул пальцами, официант, кивнув, ушел. — Почему это, — начал офицер, — вот я — летчик, а выражаюсь морскими словами: затралить, заякорить, взять на буксир. Валера, мне говорят, ты ж сверхзвуковик, ты говори: приземлиться на три точки, или: крыло в крыло…

«Жеребцы, — подумала Нина и встала. — Сколько это стоит? — старалась угадать она, глядя на тарелку. — Оставлю пятерку».

— Па-апрашу! — отвел ее руку офицер.

«Ну и плати», — подумала Нина и ушла.

Все-таки в своем, общем, вагоне невыносимо долгим показался ей обратный путь.

Сидя спиной к движению, она сердцем тянулась обратно, на родину, и час за часом вспоминала, как хоронила мать. «Куда же сейчас отец?» — думала она. С ней он не захотел. На кладбище он обнес из своих рук могильщиков, выпил с ними. «Вот тут, — показал он им, — мое место». — «Приезжайте», — осторожно ответил старший, тоже пожилой, краснолицый оттого, что целыми днями был на свежем воздухе. Нина вспомнила, как сзади нее тихо говорили, что покойница выболелась, что все — по-хорошему. Тогда у нее мелькнула мысль, что если бы мама умерла внезапно, то и тогда нашли бы что сказать в утешение, сказали бы, что хорошо: легкая смерть.

И даже на кладбище, и после поминок, когда отец повел ее смотреть в чулан и подполье, сколько у нее наготовлено припасов, чтоб она не беспокоилась, даже в подполье, а может быть, именно в нем, Нина вспоминала мужчину в ночном купе. Ее обдавало жаром, она кляла себя последними словами, но мужчина вспоминался.

Сейчас, в цыганском шуме общего вагона, она думала, что, может быть, эта встреча и была, как говорят психиатры, отвлекающим моментом. И смягчила удар потери матери. И этой мысли она ужасалась. «Саша! — закричал ее — отец, когда начали подносить ко гробу крышку и могильщик, набрав в рот гвоздей, перевернул топор обухом вниз. — Саша! Открой глаза! Саша! Зачем ты оставляешь меня здесь? Возьми с собой!»

9

Позвонив в совхоз и узнав о смерти тещи, Сергей решил тем более не медлить и перевез Сашеньку домой. Коляска, кроватка и манежик — все было куплено, и все самое лучшее. Чисто медицински Сергей рассчитал, что заботы о ребенке перекроют горе потери.

Пока он встречал Нину, с девочкой побыла его мать.

Но Нина отнеслась безучастно к тому, что детская комната теперь не только так называется, но что в ней поселился маленький человечек. Подошла к кроватке, взглянула девочка спала, — поздоровалась со свекровью и, не раздеваясь, позвонила в больницу. Извинилась, что перерасходовала одни сутки сверх данных, и сказала, что сейчас будет. И уехала.

В ординаторской, на щите объявлений, обведенный черной рамкой, висел лист ватманской бумаги, и на нем коллектив сотрудников выражал ей, по случаю потерн матери… Она не дочитала, защелкнула за собой дверь и упала на белый диван.

Не полюбила Нина Сашеньку. То есть все, что было нужно для нее, она делала. Ходила на детскую молочную кухню, стирала пеленки, но что-то не пробуждалось в ней. Даже при купании, когда Сашенька уморительно высовывала язык и ловила прохладную воду окачивания, даже тогда.

Дело было, может быть, и в том, что основную тяжесть тащили все-таки Сергей и свекровь. Сергей не давал вставать ночью, ездил сам за пинетками и ползунками и злился, что ползунков нет. Носил Сашеньку на руках. Свекровь гуляла с коляской.

Однажды Сергей не вытерпел:

— Ведь она будет называть тебя мамой.

Между ними стояла кроватка.

— Ей это никто не запрещает. Или как ты говоришь: это ее личное дела.

— А ты не считаешь, что мы преступники?

— Ты бы хоть предупредил, я б хоть месяца три подушку на животе поносила.

— Я Сашку не брошу. Уж скорей кого другого. Ведь, например, ты ни разу не вышла с коляской.

— Я в няньки чужому ребенку не нанималась. — Она видела, что глаза его сужаются. — Няньки нынче дорогие, так что я подумаю, может быть, и соглашусь.

— Рано или поздно, — сказал он яростно, но она уже не боялась, что он сделает ей больно, — рано или поздно мы разойдемся.

— Лучше раньше.

— Да.

— Что я должна для этого сделать?

Сашенька заворочалась во сне.

— Поживи пока у Наташи, — вполголоса сказал Сер» гей, делая жест, чтоб и Нина говорила тише.

— И она перейдет сюда?

Сергей повернулся спиной.

Ей до смерти не хотелось уходить из своей квартиры. Но оставаться сейчас она не могла. Когда он стал останавливать, она решила уйти назло.

Заплакала Сашенька. Сергей сам распахнул дверь настежь и ушел к ребенку.

— Я непрерывно вру, — говорила Нина. — Дай сигарету. Да брось ты этот инкубаторский журнал мод. Оловянные дуры.

— Не скажи, — отвечала Наташа. — Конечно, чувствую воспитание Сергея. Но куда бедным-то крестьянкам податься? Хочешь журнал с неприличными картинками? Боря достал. Расстарался, понимаешь, для потешить взор.

— Ты и с Борей спала?

— Нет, он импотент. ИМПО-78. Потом — 79 и так далее. Так что же ты все врешь?

— А!

— За мужичка в вагоне хвалю. То-то мне икалось. Вдруг да найдет меня, ' вдруг да родство душ.

— Голова кружится, — встала Нина. — Пойду умоюсь. Даже что-то тошнит.

— Перекурила, — сказала Наташа. — Сейчас проветрим. Тебе где стелить?

— Только не на диване.

Ночью Нине снова стало плохо. Она не стала будить Наташу, пошла в ванную и вдруг догадалась — беременна.

«Девочка допрыгалась», — сказала она себе.

Сквозь шелковую сорочку (ночной рубашки она не взяла) она почувствовала холодный эмалированный край ванны.

Не выдав тайны Наташе, днем, когда в ординаторской никого не было, она позвонила Сергею на работу.

— Ты один?

— Секунду. — Он закрыл трубку ладонью и через какое-то время сказал: — Да?

— Я в положении.

— От святого духа? Или от кого?

— Как от кого? — не сразу спросила она. И замерла.

— Я же не могу иметь ребенка. Ты это знаешь. Вот соберусь и лягу на операцию, тогда и приходи с подобными заявлениями. Не ерунди, Нинка, возвращайся.

— Но я… — заикнулась она и прикусила язык. — Прости, меня требуют.

Она долго сидела, не отвечая на звонки. Потом взяла чистый типографский бланк больницы, сходила вниз, в регистратуру, поставила печать, вернулась. И выписала сама себе направление на прерывание беременности.

— Все мы, «бабы, трясогузки и канальи», поэт не зря сказал, довели, — говорила Наташа. — Ну вот что, сидим — и что? — и скучно. Дожили, свистнуть некого, хоть на панель иди. На крупноблочную. Ну что ты вся прямо как вещь в себе? — Нина гладила белый халат. — Тебе кто вензель вышивал? Тетя Фаня? (Они вспомнили дежурную, которая сейчас была на пенсии, а до того работала нянечкой во многих больницах.) Ты знаешь, Нин, эта тетя меня во многом убедила, вот слушай:

Не говори, что к дереву и птицеВ посмертное мы перейдем родство.Не лги себе! Не будет ничего,Ничто твое уже не повторится.

Жестоко, правда? А от тети Фани останутся эти вензеля. Я тебе рассказывала свой дико художественный роман? Так тот художник говорил, что так закомпоновать три буквы мог только большой талант. Раньше была целая профессия вензелистов. Включим телевизор? И вот, я вышла замуж, инициалы изменились — и что? Тетя Фаня на глазах изумленной публики вышивает новые. Я разошлась, инициалы опять-таки меняются и…

— Прибавь звук, — попросила Нина. — Нет, убавь. И на глазах изумленной публики тетя Фаня вновь и так далее. — Нина погладила халат. — Вот у меня скоро инициалы сменятся, пойду просить.

Наташа смотрелась в зеркало.

— Хо! — ответила она. — Наконец-то мой рыцарь свободен. Но я узнала это в тот момент, когда заметила рождение морщины. — Она тупо смотрела на экран, потом встряхнулась: — Выключи! Всегда кажется, что услышишь что-то умное. Я и мужиков перебирала, думала, дождусь «необщего выраженья». Где там! Думала, вдруг количество перейдет в качество, — дождалась. Далее следует курсив…

КЗ

Зазвонил телефон.

— Меня. Нет, — сказала она через минуту. — Сегодня — нот. Мало ли что я обещала. А вот я такая, нелогичная. Ой, мало ли причин! Я решила присоединиться к очередному большинству, встала на очередь на прическу «Мирей Маттье». Так что «чао, бамбино, соре». Не знаю, не знаю, когда. Новая прическа, новый стиль поведения, за день эго не делается. Ну, хоп!

— Я тебе помешала встретиться? — спросила Нина.

— Ты мне помогла не встретиться… Так вот, — продолжала Наташа, включая ногой телевизор, и, пока он нагревался, закончила: — Я бы эту мразь, эту сволочь, пустившую идею, что жизнь одна, что надо брать от нее все, я бы лично эту гадину сожгла на спичках.

— Сейчас мы болтаем, а Сергей пеленки стирает, — сказала Нина.