Тревожная ночь - Марк Симович Ефетов

каких-либо работ на путях, пока не идут поезда. А тут, на станции Большие Березки, работу «подпирал» дальний поезд. До его прихода оставалось всего час с небольшим.

«Успеют ли за это время сгрузить тепловоз?» — подумал Толя. Но тут на платформе появились энергичные, сильные люди, привыкшие действовать, словно на войне: смело, точно, стремительно. И Толе показалось, будто он видит чудесный сон. И сам он почувствовал себя участником каких-то необычайных событий, хотя, в сущности, ничего не делал, а только стоял и смотрел.

Бригада аварийного поезда действовала с быстротой и четкой организованностью пожарных в горящем доме.

Головной ограждения побежал с фонарем вперед по путям. Казалось, что над рельсами несется большой светящийся жук. Головному предстояло стать в восьмистах метрах впереди платформы, ограждая ее светом фонаря.

Такой же светлячок удалился от аварийного поезда назад, в сторону города, чтобы и с другой стороны предупредить, если случайно поезд или дрезина пойдет к станции.

Огни говорили: «Стоп! Впереди аварийный! Путь занят!»

Подъемный кран лапой уже подхватил тепловоз, и крановщик Долинюк помахал куда-то в темноту большой рукавицей:

— Вира помалу!

«Вира» — значит «наверх», — догадался Толя. Он стоял рядом с Михаилом Григорьевичем. Ему очень хотелось участвовать в разгрузке тепловоза. Успокаивало лишь то, что и начальник дороги Кущин стоит без дела.

И в это время из темноты раздался крик:

— Михаил Григорьевич! Помогите! Сюда! Скорее! Скоре-е-е!

8

Да, еще полчаса тому назад Женя стоял в темноте по колено в снегу и стучал в мягкую, обитую клеенкой дверь. Было холодно, мокро и, главное, обидно, что сразу не просыпаются, не отворяют ему. Всего полчаса тому назад. Ах, если бы все это могло вернуться! И темнота, и холод, и обида на мягкую, поглощающую звуки запертую дверь… Не было бы только того, что сейчас…

Иногда Поликарп Филиппович чуть слышно стонал. И тогда Жене становилось как-то легче. Но в те мгновения, когда к нему не доносилось ни звука, было страшно. Ох, как страшно! Жив ли Поликарп Филиппович? Милый, дорогой, добрый друг Миньки! Страшно даже подумать, что с Кнышем что-нибудь случится…

К станции Большие Березки Поликарпа Филипповича поднесли в тот момент, когда аварийный кран подхватил маленький тепловоз. Женя чувствовал, что вот-вот выронит из рук кровать, что упадет сам и уронит больного.

Несколько раз во время пути по отрывистому дыханию Жени Ольга Михайловна понимала, что парню невмоготу, и, не поворачивая головы, коротко командовала:

— Ставь!

Женя опускал кровать. Но как — только руки освобождались от ноши, ему казалось, что силы вливаются в него, что он опять может нести дальше, и он просил:

— Понесемте.

— Я скажу, когда нести, — отвечала Ольга Михайловна.

Еще через минуту она говорила:

— Взяли!

Когда показалась станция, ярко освещенная прожектором, Ольга Михайловна приказала Жене поставить кровать.

— Покричи, — сказала она. — Придут помогут.

И Женя закричал:

— Ребята, Михаил Григорьевич! Помогите! Сюда! Скорее!

Ольга Михайловна подошла к больному и опустилась на колени в снег.

Вскоре к ним подбежали Кущин, за ним Толя и остальные ребята.

Женя увидел, что по лицу Ольги Михайловны стекал пот, волосы ее слиплись, выбились из-под платка и свисали двумя прядями. Ольга Михайловна, с трудом переводя дыхание, сказала:

— Решают минуты… Нужно везти в больницу… Скорее…

Михаил Григорьевич сразу все понял. Подошел Долинюк и спросил:

— А це що такэ?

Кущин сказал ему тоном приказа:

— Снимайте ограждение. Скажите машинисту паровоза: сейчас повезем больного в город.

— Куда? — спросил крановщик.

— На узел! В город! В медпункт!

— А тепловоз?

— Человека надо спасать! Слышите?

— Слышу. Не глухой. Значит, так, товарищи. Аварийный поезд — он же карета «Скорой помощи». А инструкция?

— Я приказываю! Поняли? Сейчас же бегите к паровозу. — Кущин подхватил раскладушку, и Ольга Михайловна тоже сразу же подняла ее.

Долинюк шел рядом с Михаилом Григорьевичем и говорил, как бы ни к кому не обращаясь:

— Значит, так, товарищи: аварии никакой нет, а вызывают ставить на рельсы посылку для детской дороги. Понятно! Приехали. А теперь, значит, товарищи, и тепловоз этот долой, а вези больного. Такая музыка. Что ж это получается, товарищи? И по какому это праву детский начальник мне приказывает? По какому, я спрашиваю, праву?

Они подошли к станции, поднялись по скользким ступенькам на платформу и поставили раскладушку рядом с площадкой подъемного крана…

— Что это? — воскликнул Толя. — Михаил Григорьевич! Почему они отцепили кран от тепловоза? — Он отогнул рукав своего пальто, посмотрел на часы: — «Окно» кончается! Не успеем…

Толя был так озабочен выгрузкой тепловоза, что не видел ни носилок, ни больного, ни его лица, которое здесь, в ярком свете прожекторов и красных отблесков топки, казалось неживым.

Ольга Михайловна нагнулась над Поликарпом Филипповичем и сказала Кущину:

— Жив еще.

Михаил Григорьевич перескочил на площадку крана и, вытянув вперед руки, крикнул:

— Давай!

Механик Долинюк, щелкая пальцем по пачке папирос, выщелкнул одну, ловко подбросил ее в рот, закурил.

Кущин и Женя укрепили раскладушку, привязав ее проволокой к стойке крана.

— Ну, — сказал крановщику Кущин, — давайте команду ехать.

Долинюк поправил чуб, который выбился из-под шапки, вынул папиросу изо рта и громко сказал:

— А я спрашиваю, по какому праву?

Михаил Григорьевич спрыгнул на станционную платформу и очутился с крановщиком грудь в грудь. Одним рывком Кущин распахнул пальто, китель и