Легенды Крыма - Автор Неизвестен -- Народные сказки

class="p1">— Успокойся, Ираклий. Ты мне дорог, как брат, я всегда буду ценить твою дружбу. Но знай, что я никогда не нарушу обет.

Юноша молча повернулся и ушел, навеки затаив злобу в своем сердце на красавицу Феодору и на своего брата Константина, которого он считал своим соперником. «Что ж, Феодора, — размышлял Ираклий, — не хочешь добром — силой тебя возьму. Я стану царем сугдейским, а ты будешь моей рабыней».

Константин, в противоположность брату, был добрым, честным и скромным. Страстно любя Феодору, он помнил данный ею обет и не навязывался ей в мужья. Он хорошо понимал девушку, ибо сам превыше всего ценил свободу и независимость. «Что ж, Феодора, — думал Константин, — будь по-твоему. Но до конца дней своих я останусь верен тебе, буду любить тебя и оберегать от опасностей».

Тем временем Ираклий решил осуществить свои коварные замыслы. Пробравшись в Кафу, он убедил генуэзцев напасть на Сугдею, обещая помочь им при взятии города. В награду за помощь предатель потребовал пленницу Феодору.

Вскоре генуэзцы, как черные коршуны, налетели на крепкие стены Сугдеи. Несмотря на численное превосходство, они все же не смогли с ходу взять город. Сугдейцы во главе с Константином и Феодорой стойко отбивали натиск врагов на протяжении двух месяцев.

Тогда Ираклий, пользуясь своим сходством с Константином, под покровом ночи проник в осажденную Сугдею. Зная все ходы и выходы, он беспрепятственно, никем не замеченный, подошел к главным городским воротам. Два воина, сторожившие ворота, приняв Ираклия за Константина, подпустили его близко к себе. В один миг они оба упали замертво… Ираклий открыл ворота.

С криком ворвались враги в спящую Сугдею. Началась кровавая битва на улицах, во дворах, в домах. Застигнутые врасплох сугдейцы не смогли оказать захватчикам сопротивления, и к утру Сугдея была взята.

Напрасно Ираклий предвкушал радость победы, напрасно ожидал, что вот-вот приведут ему связанную Феодору. Как громом поразила его весть о том, что Феодора и Константин вместе с группой защитников бежали на запад и укрылись в крепости Алустон[24]. Посылая проклятия на головы беглецов, Ираклий поклялся схватить их живыми или мертвыми.

Через два дня генуэзские галеры показались у Алустона. Началась осада крепости Войска генуэзцев бессчетное количество раз шли на приступ, но безуспешно. На головы осаждающих сыпались камни, летели стрелы, лилась кипящая смола. Тогда генуэзцы подвезли стенобитные орудия, под ударами которых стали рушиться стены.

Видя, что Алустон не удержать, Феодора приказала воинам и жителям уйти из крепости и спрятаться на горе Кастель[25].

Казалось, сама природа позаботилась о том, чтобы сделать куполообразную Кастель-гору неприступной. Редкий смельчак смог бы одолеть ее почти отвесные скалы. К тому же Кастель была дважды опоясана крепостными стенами, сложенными из крепкого камня. К плоской вершине горы, где находился замок и другие строения, вела одна-единственная тропинка, заросшая густым лесом. По этой тропинке и повел Ираклий генуэзцев.

Подойдя к первому поясу укреплений, генуэзцы поняли, что силой им не овладеть крепостью. Тогда они окружили Кастель и стали выжидать, когда голод и жажда заставят беглецов сдаться.

Выжидание не входило в расчеты Ираклия, и он снова предложил генуэзцам свои услуги.

По известному ему одному подземному ходу Ираклий пробрался на Кастель. И на этот раз воины были обмануты поразительным сходством братьев-близнецов. Приняв Ираклия за Константина, они пропустили его к воротам.

И тут Ираклий увидел своего брата, стоявшего у бойницы. Не задумываясь, он нанес ему в спину смертельный удар. Константин повернулся, посмотрел на брата помутневшими глазами, что-то прошептал и упал на землю. Находившиеся недалеко воины бросились к Ираклию, но было уже поздно. Тот успел отодвинуть засов, и враги хлынули в открытые ворота.

На шум битвы из замка выбежала Феодора. Дорогу ей преградил Ираклий.

— Что случилось? — спросила, она, приняв его за Константина.

— Враги на Кастели! — закричал Ираклий. — Ты моя, Феодора. я спасу тебя!

Узнав Ираклия, Феодора в одно мгновение занесла над его головой меч.

— Будь проклят, предатель! — проговорила она, и отсеченная голова Ираклия упала к ее ногам.

Взошла луна и осветила ночное сражение на Кастель-горе. Сверкали под лунным светом щиты, звенели мечи, тут и там раздавались стоны раненых. В первых рядах воинов сражалась Феодора. Вся израненная, с решительным, пылающим гневом лицом, она была и страшна и прекрасна. Враги пятились от нее, как от грозного привидения…

На той стороне Кастели, где нет растительности, видны темные полосы. Как передает народная молва, это следы кровавых ручьев, стекавших по скалам, следы жестокой битвы, в которой полегли все до единого защитники Кастель-горы вместе с девушкой-воином Феодорой.

ДЕВИЧЬЯ БАШНЯ

[26]

ного тайн хранят полуразрушенные башни и стены древней крепости, что возвышается на горе возле Судака. Говорят, что в те времена, когда Судаком владели греки, в той башне жила дочь архонта, гордая красавица, равной которой не было в Тавриде.

Говорят, Диофант, лучший полководец Митридата, царя Понтийского, тщетно добивался ее руки, а местная знатная молодежь не смела поднять на нее глаза.

Никто не знал, что девушка уже любила — любила простого пастуха. И вот как это случилось.

Любимая прислужница дочери архонта сорвалась с кручи и погибла. По обычаю, несчастную девушку похоронили там, где она умерла, и на могильной плите сделали углубление, чтобы в нем собиралась роса, а птицы, утоляя жажду, порхали над могилой и пели умершей свои песни.

Однажды дочь архонта пошла на могилу своей рабыни покормить птиц и увидела там пастуха. Юноша сидел задумавшись. Красивое смуглое лицо его выражало грусть, а пышные кудри рассыпались по плечам и шевелились на ветру.

Девушка спросила юношу, кто он, откуда родом.

— Как видишь — пастух, — ответил он. — А родом… Мать наша меня в огороде.

Она улыбнулась.

— А почему ты грустный?

— Потому что некому приласкать меня.

И засмеялся, да так хорошо, что ей показалось, будто никто никогда так не смеялся.

Болтая, они не замечали, как бежало время. Обоим было легко и радостно, и ничто не напоминало, что она