Маска Сета - Андрей Дашков

Как видно, со временем исчезали предубеждения против уроженцев Россиса. Извечные враги постепенно сближались, но Люциус был уверен, что друзьями им не стать никогда. Тайная война, соперничество и шпионаж будут продолжаться вечно или до полной победы одной из сторон. Судя по безрассудному поведению правителей рейха, этой стороной будут терпеливые и настойчивые завоеватели с востока.

…Люциус лежал и, за неимением лучшего занятия, предавался воспоминаниям. Наверное, у него были и другие внебрачные дети, готовые заявить о своих правах и начать борьбу за власть. Поэтому, во имя спокойствия в королевстве, он поторопился объявить королем Гавльваруса и если сожалел о чем-либо, то лишь о том, что жизнь вообще устроена так нелепо.

Слабым голосом он окликнул постельничего – почти такого же старика, как он сам. Тот угнетал Люциуса одним своим видом и шаркающей походкой. Старики живут среди призраков, и худшие из призраков те, что похожи на них самих. Это было невыносимо.

Люциус осведомился о лекаре. Выяснилось, что тот отправился за снадобьями к какому-то аптекарю-иудею. Старик решил, будто и этот пес, десятилетиями кормившийся крохами с его стола, наконец сбежал. В бессильной ярости он вцепился в край одеяла бледными немощными руками. Суставы на них вспухли и превратились в розовые шарики, соединенные тонкими фалангами… Ему показалось, что свечи чадят в душной полутьме. Он попытался встать, и злоба на весь мир придала ему сил. Люциус догадывался, что это его последняя схватка с неизлечимой болезнью под названием старость, схватка, которая лишь приблизит неизбежный конец, но не мог больше ждать.

Слуга бросился к нему с протестующими возгласами. Люциус ударил его наотмашь, разодрав отросшими ногтями кожу на щеке. Потом все же подозвал к себе и приласкал в страхе потерять эту жалкую опору. Слуга помог ему добрести до окна и раздвинул тяжелые мертвенно-пыльные портьеры.

Ночь была за окном. Ночь, оттенявшая роскошь и шептавшая о соблазнах. Жизнь продолжала издеваться над Люциусом. Свийя была залита огнями. В бедных кварталах вульгарно резвилась чернь, а над дворцовой площадью вспыхивали фейерверки, соперничая с полной Луной. По знаку Люциуса постельничий распахнул окно.

Воздух был по-вечернему свеж и доносил благоухание цветов. Звуки музыки, голоса людей и хлопки ракет сливались в непрерывный праздничный гул. Веселье выплеснулось на площадь. Король явил народу себя и новую королеву. Впрочем, блистающая атласом и бриллиантами толпа придворных оттеснила простолюдинов в ближайшие улицы.

Люциус увидел Гальваруса, появившегося на широких мраморных ступенях у парадного входа. Рыцари и военные салютовали ему, дамы приседали, покачивая колоколами пышных юбок, царедворцы склоняли убеленные фальшивыми сединами париков головы перед новой силой, почему-то не внушавшей спокойствия и уверенности. Фанфары надрывно ревели, добавляя свои голоса к общему гулу.

И тут Люциус отшатнулся от окна. Слуга вовремя подставил плечо и услышал сдавленный стон, вырвавшийся из уст хозяина. Взгляд умирающего был прикован к фигуре в белом подвенечном платье, возникшей рядом с молодым королем.

Люциусу показалось, что он теряет рассудок. Кровь отлила от лица. Воспоминание обрело плоть и стало пугающе реальным. Всего лишь знакомый образ – но на пороге смерти он приобрел зловещее значение.

В молодой королеве Люциус узнал Майрину. Немыслимое сходство, вернее – полная идентичность. Походка, жесты, аура – ошибиться было невозможно. В его восприятии ее лицо увеличилось во много раз, стало центром маленького удушливого мирка, и все закружилось вокруг этого лица в тошнотворном хороводе…

Потом Майрину обступили имперские офицеры, охранявшие свою принцессу, и Люциус ненадолго потерял ее из виду. У него было время, чтобы попытаться удержаться в утлой лодчонке здравомыслия, но со всех сторон уже накатывали опрокидывающие волны страха. Майрина вернулась к нему спустя десятилетия символом его окончательного и жалкого поражения…

Он снова увидел королеву. Она смотрела прямо на его окно и, без сомнения, тоже узнала старика, потому что на ее лице вдруг мелькнула улыбка злобного торжества.

Если до этой секунды Люциус еще в чем-то сомневался, то теперь любые сомнения исчезли. Под левой грудью появилось шило; оно медленно подступало к сердцу, а старик не мог издать ни звука. Его дыхание прервалось, как будто кто-то вставил пробку в трахею. Воздух оказался запертым в легких, и Люциус застыл с выпученными глазами.

Белая фигура, закутанная в саван вместо платья, отразилась в них. От нее протянулись нити колдовства, отбирающего жизнь. Тварь из Россиса явилась за ним и убила Люциуса быстро и чисто, даже не прикоснувшись к его дряхлому телу.

Шум и бурлящая толпа отвлекли внимание постельничего. Старый слуга был нерасторопен и не успел поддержать хозяина во второй раз. Люциус выпал в окно легко, как пустотелая кукла, не издав ни звука. К этому моменту он был уже мертв и избавлен от позора.

Он упал прямо на пики гвардейцев, выстроившихся вдоль фасада. Наконечник пробил его горло, а сам мертвец едва не сломал шею одному из солдат. Сцена получилась некрасивая, унизительная, кровавая. Полуголый обезображенный старик закончил свой земной путь, распластавшись в узкой полосе тени под стенами собственного дворца.

7

Когда Гальварус наконец утомился и заснул, Тайла продолжала лежать на спине с открытыми глазами, глядя на расшитый тонкими узорами полог. Первая брачная ночь оказалась еще менее приятной, чем она ожидала.

Вплоть до того момента, когда супруги уединились в спальне короля, ее преследовало ощущение нереальности происходящего. Даже в самый разгар праздника существо, у которого было тело женщины, но не женская душа, предчувствовало насилие и сопротивлялось неизбежному. Оно всерьез помышляло о побеге, но имперские офицеры сопровождали Тайлу повсюду. Исключение составляли лишь самые интимные уголки дворца, но в таким местах принцессу сторожил и преследовал страх перед духовником Грегором.

Сектант считал, что выбрал идеальное прикрытие, тем не менее с первого взгляда этот низкий лысый человек с повязкой, прикрывавшей один глаз, больше напоминал торговца запретным товаром, нежели представителя монашеского племени.

После смерти Люциуса ночь приобрела и вовсе печальный оттенок. В ней смешались гибель, противоестественная любовь и бесплодные попытки зачать новую жизнь. Для Тайлы это была еще и ночь чудовищного унижения. Зато Ансельму и Вальцу было присуще коварство, ставшее почти инстинктивным. Страх превратился в стойкую и неистребимую ненависть.

Супруг овладел ею грубо, прямолинейно, не теряя времени на пустопорожние ласки. Она до сих пор вздрагивала от отвращения, вспоминая его бледное голое тело с наметившимся животом, его мокрые жадные губы и запах плохо выделанной кожи, исходивший от рук, виной чему были перчатки. Гальварус делал свое дело настойчиво, но без особого воодушевления, словно хотел получить некие гарантии зачатия. Он был одержим единственной страстью – к обладанию. Это касалось не только женщин, и потому будущее Булхара представлялось туманным.

Тайла не задумывалась о том, чего добивалась от нее секта. Она не думала об этом даже тогда, когда королю были предъявлены неоспоримые свидетельства ее девичества, о чем тоже заблаговременно позаботился мастер Грегор. Она очутилась между молотом и наковальней, но не подозревала об этом. По неведению жуткую роль уготовил ей и Гальварус, заронив в ее лоно свое семя…

Король захрапел, задрав подбородок кверху. Его сильно выступающий кадык наводил Тайлу на нехорошие мысли. Если бы Гальварусу не было отведено соответствующее место в ее неосознанных планах, она покончила бы с ним здесь и сейчас. Самодовольное и сильное животное спало рядом, еще не догадываясь о том, что угодило в ловушку. Судьба наказывает расслабленных и самодовольных. Тайла вдруг поняла, что это не ее мысль. Это также не была мысль Преподобного Ансельма, склонного к более изящным умопостроениям. Циничная фраза, засвидетельствовавшая печальный личный опыт, могла прозвучать из уст висельника Вальца, если бы у него были уста.

Тайла раздвинула полог и тихо соскользнула со смятых простыней, испачканных куриной кровью. Каминный огонь не прогревал огромную спальню, но исходящий от каменного пола холод не вызвал у королевы даже легкого озноба. Любая одежда сейчас стеснила бы ее движения, и потому Тайла осталась обнаженной. Ее пустой, ничего не выражающий взгляд замер на оружии Гальваруса, разложенном будто напоказ. Оружие для парада, а не для боя. После недолгих колебаний Тайла остановила свой выбор на небольшом, но хорошо сбалансированном кинжале и собрала в охапку одежду короля.

Спальни супругов находились рядом; их разделяла узкая, низкая и не слишком приметная дверь, которую можно было принять за резную деревянную панель. Дверь оказалась не заперта. Отворив ее, Тайла попала в свои владения.