Сборник стихов - Белла Ахмадулина

Прощание

А напоследок я скажу:прощай, любить не обязуйся.С ума схожу. Иль восхожук высокой степени безумства.

Как ты любил? Ты пригубилпогибели. Не в этом дело.Как ты любил? Ты погубил,но погубил так неумело.

Жестокость промаха… О, неттебе прощенья. Живо тело,и бродит, видит белый свет,но тело мое опустело.

Работу малую високеще вершит. Но пали руки,и стайкою, наискосок,уходят запахи и звуки.

* * *

По улице моей который годзвучат шаги — мои друзья уходят.Друзей моих медлительный уходтой темноте за окнами угоден.

Запущены моих друзей дела,нет в их домах ни музыки, ни пенья,и лишь, как прежде, девочки Дегаголубенькие оправляют перья.

Ну что ж, ну что ж, да не разбудит страхвас, беззащитных, среди этой ночи.К предательству таинственная страсть,друзья мои, туманит ваши очи.

О одиночество, как твой характер крут!Посверкивая циркулем железным,как холодно ты замыкаешь круг,не внемля увереньям бесполезным.

Так призови меня и награди!Твой баловень, обласканный тобою,утешусь, прислонясь к твоей груди,умоюсь твоей стужей голубою.

Дай стать на цыпочки в твоем лесу,на том конце замедленного жестанайти листву, и поднести к лицу,и ощутить сиротство, как блаженство.

Даруй мне тишь твоих библиотек,твоих концертов строгие мотивы,и — мудрая — я позабуду тех,кто умерли или доселе живы.

И я познаю мудрость и печаль,свой тайный смысл доверят мне предметы.Природа, прислонясь к моим плечам,объявит свои детские секреты.

И вот тогда — из слез, из темноты,из бедного невежества былогодрузей моих прекрасные чертыпоявятся и растворятся снова.

Мои товарищи

— Пока! — товарищи прощаются со мной.— Пока! — я говорю. — Не забывайте! —Я говорю: — Почаще здесь бывайте! —пока товарищи прощаются со мной.Мои товарищи по лестнице идут,и подымаются их голоса обратно.Им надо долго ехать-де Арбата,до набережной, где их дома ждут.

Я здесь живу. И памятны давномне все приметы этой обстановки.Мои товарищи стоят на остановке,и долго я смотрю на них в окно.

Им летний дождик брызжет на плащи,и что-то занимается другое.Закрыв окно, я говорю: — О горе,входи сюда, бесчинствуй и пляши!

Мои товарищи уехали домой,они сидели здесь и говорили,еще восходит над столом дымок —это мои товарищи курили.

Но вот приходит человек иной.Лицо его покойно и довольно.И я смотрю и говорю: — Довольно!Мои товарищи так хороши собой!Он улыбается: — Я уважаю их.Но вряд ли им удастся отличиться.— О, им еще удастся отличитьсяот всех постылых подвигов твоих.

Удачам все завидуют твоим —и это тоже важное искусство,и все-таки другое есть Искусство, —мои товарищи, оно открыто им.

И снова я прощаюсь: — Ну, всегохорошего, во всем тебе удачи!Моим товарищам не надобно удачи!Мои товарищи добьются своего!

Андрею Вознесенскому

Когда моих товарищей корят,я понимаю слов закономерность,но нежности моей закаменелостьмешает слушать мне, как их корят.

Я горестно упрекам этим внемлю,я головой киваю: слаб Андрей!Он держится за рифму, как Антейдержался за спасительную землю.

За ним я знаю недостаток злой:кощунственно венчать «гараж» с «геранью»,и все-таки о том судить Гераклу,поднявшему Антея над землей.

Оторопев, он свой автопортретсравнил с аэропортом, — это глупость.Гораздо больше в нем азарт и гулкостьнапоминают мне автопробег.

И я его корю: зачем ты лих?Зачем ты воздух детским лбом таранишь?Все это так. Но все ж он мой товарищ.А я люблю товарищей моих.

Люблю смотреть, как, прыгнув из дверей,выходит мальчик с резвостью жонглера.По правилам московского жаргоналюблю ему сказать: «Привет, Андрей!»

Люблю, что слова чистого глоток,как у скворца, поигрывает в горле.Люблю и тот, неведомый и горький,серебряный какой-то холодок.

И что-то в нем, хвали или кори,есть от пророка, есть от скомороха,и мир ему — горяч, как сковородка,сжигающая руки до крови.

Все остальное ждет нас впереди.Да будем мы к своим друзьям пристрастны!Да будем думать, что они прекрасны!Терять их страшно, бог не приведи!

Маленькие самолёты

Ах, мало мне другой заботы,обременяющей чело, —мне маленькие самолетывсе снятся, не пойму с чего.

Им все равно, как сниться мне:то, как птенцы, с моей ладониони зерно берут, то в домеживут, словно сверчки в стене.

Иль тычутся в меня ониносами глупыми: рыбешкатак ходит возле ног ребенка,щекочет и смешит ступни.

Порой вкруг моего огняони толкаются и слепнут,читать мне не дают, и лепетих крыльев трогает меня.

Еще придумали: детьмико мне пришли, и со слезами,едва с моих колен слезали,кричали: «На руки возьми!»

Прогонишь — снова тут как тут:из темноты, из блеска ваксы.кося белком, как будто таксы,тела их долгие плывут.

Что ж, он навек дарован мне —сон жалостный, сон современный,и в нем — ручной, несоразмерныйтот самолетик в глубине?

И все же, отрезвев от сна,иду я на аэродромы —следить огромные те громы,озвучившие времена.

Когда в преддверье высотывсесильный действует пропеллер,я думаю — ты все проверил,мой маленький? Не вырос ты.

Ты здесь огромным серебромвсех обманул — на самом делеты крошка, ты дитя, ты елезаметен там, на голубом.

И вот мерцаем мы с тобойна разных полюсах пространства.Наверно боязно расстатьсятебе со мной — такой большой?

Но там, куда ты вознесен,во тьме всех позывных мелодий,пускай мой добрый, странный сонхранит тебя, о самолетик!

Магнитофон

В той комнате под чердаком,в той нищенской, в той суверенной,где старомодным чудакомзадор владеет современный,

где вкруг нечистого стола,среди беды претенциозной,капроновые два крылапроносит ангел грациозный, —

в той комнате, в тиши ночной,во глубине магнитофона,уже не защищенный мной,мой голос плачет отвлеченно.

Я знаю — там, пока я сплю,жестокий медиум колдуети душу слабую моюто жжет, как свечку, то задует.

И гоголевской Катеринойв зеленом облаке окнатанцует голосок старинныйдля развлеченья колдуна.

Он так испуганно и кроткоявляется чужим очам,как будто девочка-сиротка,запроданная циркачам.

Мой голос, близкий мне досель,воспитанный моей гортанью,лукавящий на каждом «эль»,невнятно склонный к заиканью,

возникший некогда во мне,моим губам еще родимый,вспорхнув, остался в стороне,как будто вздох необратимый.

Одет бесплотной наготой,изведавший ее приятность,уж он вкусил свободы тойбесстыдство и невероятность.

И в эту ночь там, из угла,старик к нему взывает снова,в застиранные два крылацелуя ангела ручного.

Над их объятием дурныммагнитофон во тьме хлопочет,мой бедный голос пятки импрозрачным пальчиком щекочет.

Пока я сплю — злорадству ихон кажет нежные изъяныкартавости — и снов моихнецеломудренны туманы.

Сон