Княжий остров - Юрий Сергеев

— Держи автомат, он на боевом взводе, только дави гашетку и лучше целься.

— Благодарствую-с. Вот из автоматов не довелось еще палить. — Он взглянул на убитых немцев и укоризненно покачал головой. — Бедный Ганс Штубе, так много кушал, и не помогло. Что дальше?

— Давай их в камеру затащим и дверь замкнем. Чтобы тебя разом не хватились. Сейчас начнется музыка.

Они выскочили к входным дверям. Егор осторожно взглянул на ближайшую вышку. Там тлела сигарета пулеметчика. В свете прожектора он был как на ладони.

Вдруг сигарета пропала… Егор напрягся, сунул ствол автомата в щель приоткрытой двери. За колючей проволокой в ночи что-то часто щелкало… Совсем негромко, ну словно коростель пробовал голос. Со звоном стали гаснуть прожектора. Вдруг с одной из вышек ударил по плацу пулемет и сразу смолк. Рванули гранаты в казарме охраны.

— Айда! — Быков дернул за рукав своего подопечного. — Пригнись и за мной на вышку, через первый ярус перекладин спрыгнем за колючку, ноги не поломай.

— Что ж, постараюсь.

Чубатый уже стаскивал пулемет с вышки, задышливо спросил:

— Что нам робить?

— Продержитесь минут пяток, уходите нашим путем.

— Есть! Счастливо, привет Москве!

Егор вдруг стал нервничать, уж больно медлительным показался хваленый Лебедевым разведчик. Наконец они спрыгнули, и Егор поднял низ второго ряда колючей проволоки.

— Скорее, подержишь с той стороны, ползи!

Фуфайка Окаемова зацепилась, и вырвало большой клок, забелел пук ваты. Быков скользнул следом. В лагере шел настоящий бой. По казарме короткими очередями бил МГ, из окон строчили автоматы и бухали винтовки. Только вспышки выстрелов разрезали сплошную темь. Прожектора все разбиты.

— Молодец, вологодский. Чисто сработал, — прохрипел на бегу Быков и тихо свистнул.

— Тута я, — отозвался где-то рядом Николай. — Чё, командир, дергаем?

— Ага…

— Ох, отвел я душеньку… Раскурились, гады, на посту.

Они ж в своих прожекторах, как куры на насесте, все видать. Одного не до смерти шлепнул, с пулемету шарахнул.

— Хорош болтать, бегом! Рацию не забудь.

— Сам знаю. Чё, всего однова и выручили?

— Хватит с нас.

В лагере били пулеметы по казарме уже со всех вышек. Из открытых бараков хлынули толпы заключенных, они смели охрану на воротах, лезли через колючую проволоку, темными потоками растекались в ночи. Многоголосый рев и крики команд пленных офицеров организовывали эту толпу и направляли.

Егор остановился на опушке леса и перевел дыхание. Пришла мысль, что все же Лебедев не прав, посылая его одного. Взвод парашютистов сейчас смог бы помочь восстанию в лагере, дольше продержать охрану в казарме. Но все равно кто-то спасется, убежит. Он повернулся к тяжело дышащему Окаемову и приказал:

— Держи меня под руку и не потеряйся, надо бежать сколь хватит сил.

— Покорнейше благодарю, я хоть истощал в их отеле, но резв на ноги. Да, братцы, не простят нам этой ночи. Весь лес вверх дном перевернут.

- Фашисты тоже не дураки, не пальцем деланные, — заверил его сержант. Он пыхтел сзади с рацией и все не мог угомониться. — Фри-и-цы, раскурились. Вот вам укорот и пришел. Ох, винтовочка, Егор! Я ить иее теперь сроду не брошу! Как швейная машинка строчит, и все в яблочко. Спасибо товарищу Токареву!

Вскоре все трое запалились и перешли на быстрый шаг. Егор двигался впереди, за ним едва поспевал Окаемов, замыкающим шел сержант. Быков изредка вскидывал руку к глазам и сверялся по светящейся стрелке компаса. Часа через три выбрались на торную дорогу. Она вилась на юго- восток, в глухие леса партизанских владений.

Удивительно, но их путь вычислила немецкая полевая жандармерия. Четвертый день по пятам, как привязанная, идет погоня. Не мог знать Егор, что после исчезновения Окаемова в этот район были спешно переброшены радиопеленгаторы, а его рация и дает ту самую ниточку для преследования. Только на четвертые сутки, после его тревожного сообщения в центр, когда их загнали в непроходимые болота, в Москве догадались и приказали немедленно уничтожить рацию. Они с трудом выбрались из болота, и вновь залаяли собаки за спиной, и закружил над лесом самолет. Егор поставил на своем следу обе мины, и снова побежали, шатаясь и падая от усталости. Вскоре раздался взрыв, за ним другой, отчаянно заскулила овчарка и застрекотали автоматы. Видимо, фашисты приняли взрыв мины за брошенные гранаты. Долго поливали лес пулями, а потом снова стали наседать. Окаемов первым выбился из сил, все чаще падал и долго не мог подняться. Опять уперлись в обширное болото с островком леса посередине. Быков повел за собой людей в обход, но вдруг его остановил сержант.

— Все, давай прощаться, товарищ лейтенант.

— В чем дело? — обернулся к нему Егор.

— Настигнут и покосят или возьмут. Теперь опять моя очередь прикрывать. Не боись, я везучий, выкручусь. Честное слово, не возьмут меня. Я тут сообразил. Сейчас ползком махану на тот остров и сделаю окопчик. Подходы к болоту хорошо проглядываются. Как они нарисуются, я сначала собак перебью, чтоб за вами не увязались, а потом и им всыплю. Придется и автомат прихватить, пусть думают, что мы все там, с двух рук стану бить. Через болотину они шибко не разгонятся, а патронов у меня на всех хватит. Идет? А вы в обход и ждите с энтова боку, как стемнеет — приползу. Я везучий, ага… пусти.

- Ладно, будем ждать на той стороне, бери снайперку и автомат. Мы с одним тебя прикроем, если они обойдут болото. Приказываю жить, сержант!

- Есть! Я еще попашу землицу! Если что, сообщи родным в Барское, что не зря пропал…

-Ждем..

Николай выломал длинную сухую жердину и кинулся напрямки к острову. Он прыгал по кочкам, падал, полз по вонючей жиже, а где и плыл через разводья, сжимая над головой оружие и толкая грудью конец шеста. Егор на бегу оглядывался, и сердце сжималось тревогой, как бы не утоп вологодский и сумел добраться к спасительной суше, пока немцы не выбежали к берегу, Быков увидел, что последние метры Николай словно шел по воде…

* * *

Под ногами Селянинова качалась мертвенная хлябь, оседала; хрустели порванные корни трав, жижа пузырилась и чавкала гнойным зевом, а поглотить не могла. А вот уже твердь, песок сыпучий, лес густой, буреломный, нехоженый. Долой жердь! За толстым стволом укромная ямка. Замелькала саперная лопатка, уже расчехлен прицел, и готова к бою винтовка. Он, как крот, зарылся в тесную нору по самые плечи и отер рукавом с глаз туман пота. Прицелился, ловчей умостил на упор локти и разложил под руку патроны. И тяжело вздохнул от предстоящей работы. Устроился обстоятельно, словно на тетеревином току. Погоня выкатилась из леса гурьбой. Не менее взвода рослых, захлюстанных грязью немцев. Николай не спешил стрелять, укротил бешеные толчки сердца и пересчитал собак. Их было пять. Крупные, азартные, натасканные звери. Они споро шли по следам, взвизгивая, лаяли, словно гнали зайца на охоте, рвали поводки из рук и стервенели от свежего запаха преследуемых. В роли дичи Селянинов осознал себя впервые. Когда вся группа высыпала на закрай болота и заметалась вдоль берега, он увидел через оптику разинутую пасть самой ретивой овчарки. Охотник сызмальства, он ни когда не стрелял в собак и считал это святотатством, так любил их, что в мыслях представить не мог, чтобы обидеть дворнягу. А тут плавно положил перекрестье прицела на рыжую грудь и тронул спуск. Овчарка с разлету сунулась носом в кочки, а в прицеле уже падала другая с душераздирающим визгом. Пока немцы поняли, в чем дело — остались без собак, и самих уже косил скорострельный и точный губительный огонь. Свежий ветер относил слабые хлопки выстрелов, за паникой и своими же криками так и не разобрали, откуда летят пули. Залегли на чистом месте и давай строчить во все стороны из автоматов. Николай работал машинально и споро. Стремительно вгонял новую обойму, перекрестье прицела словно само ложилось под очередную каску, палец сам давил спуск. Его осенило какое-то прозрение, он словно видел врагов, залегших даже в траву и за кочки, винтовка строчила как автомат, и сознание ловило, что ни одна пуля не пропадает зазря: переворачивался мертвый фашист, переставала шевелиться трава, в агонии вскакивал из-за прошитой кочки гитлеровец и распластывал навек свои руки, а когда они разом поднялись и побежали от карающего огня в лес, то каждая пуля нашла свою спину. Уползло гадов совсем немного. Он воткнул последнюю обойму и устало прислонил горячий лоб к шершавой коре дерева, ему почудилось прикосновение к голове такой же заскорузлой и крепкой отцовской руки, как в тот день, когда мальчонкой впервые шел за плугом, а батя ободряюще и радостно потрепал по вихрам. И скупо промолвил: «Будет толк, Никола…»

Ему вдруг сделалось страшно от своего спокойствия и рассудительности в смертном деле, но стали в глазах мытарства и бои в окружении, побитые друзья, и отпустило, наполнилось сердце горячим возмездием в врагу. Устал, словно пахал весь день.