Люди и боги. Триптих (сборник) - Александр Морейнис

– А известно ли тебе, Ариадна, что и боги способны грустить? Даже мне, богу радости, временами становится настолько тоскливо, что проникаюсь завистью – не поверишь – к простым смертным. И тогда не веселят меня ни солоноватые притчи мудрого Селена, учителя моего, – повернувшись к старику на осле, склонил почтительно голову, – ни танцы менад, ни потешные песни сатиров… И даже сладкозвучная свирель главного из них, Пана, не в состоянии разогнать черные тучи тоски моей. Винный хмель, лишь он способен заглушить на время боль, затуманить разум.

Вздохнув тяжко-тяжко, как-то уж совсем не по-божески, сказал:

– Все дело в том, что мне не хватает любви, обычной человеческой любви, той самой, которой пренебрег Тесей.

Я слушала бога и не могла понять: зачем он говорит это мне, смертной женщине. Чем могу я помочь ему? И была удивлена, нет, потрясена, услышав:

– Будь моей женой, Ариадна.

После разговора со старым кормчим я больше не возвращался мыслями к Ариадне; события иные, важности величайшей, просто не оставили в сознании моем места воспоминаниям.

Благодарный народ Афин выбрал меня своим царем. Высшим моим достижением на этом поприще явилось объединение Афин с близлежащими поселениями, в результате чего возник полис, по силе и могуществу превосходящий любой другой в Греции. Однако деятельность моя царская не ограничивалась указами, переговорами с высшими сановниками да полководческими решениями. Жаждой подвигов движим, я обошел все Средиземноморье – и северное, и южное, – и нигде мне не было равных. Опьяненный победами я переоценил свои силы. На пару с другом моим Перифоем, таким же, как и я, бесстрашным (а может правильней сказать безрассудным), мы бросили вызов самому Аиду, богу смерти: потребовали у него – ни много, ни мало – отдать нам (точнее, ему, Перифою) его жену. Владыка царства теней, видя перед собой двух сильных, преисполненных решимости мужей, не осмелился вызвать нас на открытый бой, вместо этого решил действовать хитростью. Еще не начав беседу, он указал мне и Перифою на широкий величественный трон: «Вам, уважаемые мужи, самое почетное место в царстве моем», – сказал он, и мы, не подозревая подвоха… Откуда нам было знать, что любой, на трон тот севший, прирастал к нему. О как торжествовал Аид, слыша наши крики и стоны, наши проклятия вперемежку с мольбами о пощаде, глядя, как в обездвиженные наши тела впивается зубами стоглавое чудовище с хвостом змеи – пес Кербер, как плетками со свинцовыми наконечниками нас избивают его прислужницы, не знающие жалости богини мести эринии.

Только через четыре года, долгих и мучительных, смилостивился надо мной Аид – позволил Гераклу, величайшему из героев, оторвать меня от трона и вывести на свет солнечный. Безумного же Перифоя, преступившего все мыслимые и немыслимые человеческие ограничения, возжелавшего жену его, Персефону, Аид так и не простил – пусть мучается вечно.

Как-то дошел до меня слух, что Ариадна, да-да, та самая дочь жестокого и мстительного царя Крита… надо же, вылетело из памяти его имя… оказалась избранницей самого Диониса, бога вина и виноделия. Не первой величины бог, но все же… А еще поведано было мне, что Дионис – подумать только! – ее именем назвал созвездие. Признаюсь, весть эта вызвала во мне чувство досады: в очередной раз богами увековечено имя личности весьма заурядной. Неужели нет в Греции более достойных? Да, было: передала она мне тайно меч; да, своим клубком ниток помогла нам, четырнадцати афинянам, выбраться из Лабиринта; да, выхаживала меня после ранения, нанесенного Минотавром, но разве это причина, чтобы быть обессмерченной? Вот уж воистину, странны порой рассуждения и деяния богов. Однако, подумав, успокоил я себя мыслью иной: созвездие – созвездием, а мое величие столь велико, что даже бог не посчитал ниже своего достоинства подобрать ее, мною брошенную Ариадну.

В какой-то момент, а именно, по возвращению из подземного царства Аида, удача отворачивается от нашего героя. Царский трон в Афинах захвачен в его отсутствие неким Менесфеем. Новый царь, не желая, чтоб рядом находился озлобленный, порывистый, на все способный муж, подговаривает афинян изгнать Тесея из полиса. И афиняне, те самые, которых он в молодые годы спас от многих и многих злодеев, а главное, от свирепого Минотавра, большинством выносят решение: изгнать.

Изгнать…

И изгнан Тесей из Афин. Какая неблагодарность! Какая несправедливость!

Угрюмый и подавленный, удаляется наш герой на остров Скирос, где ему принадлежит участок земли.

Прекрасен и благодатен Скирос: в горах его и предгорьях, покрытых вечнозелеными деревьями и кустарниками, кизилом и диким виноградом водятся легконогие козы и круторогие муфлоны; упоительно благоухают оливковые и сосновые рощи; долины широки и плодородны.

Но и здесь, на острове, не найти успокоения Тесею. Простые жители, а еще более, знать, хоть и осведомленные о его подвигах, героя вовсе не чтут. Его диалоги с надменными, преисполненными сознания собственной важности сановниками частенько происходят на повышенных тонах, изобилуют упреками. Доходит до оскорблений.

Безнаказанно оскорбляют Тесея, сына Посейдона, одного из величайших героев Греции…

Нет, лучше смерть, чем такое, думает Тесей. И смерть, вняв желанию великого мужа, является к нему. Царь Скироса Лакимед, улыбчивый и сладкоголосый, мирно беседуя с ничего не подозревающим Тесеем, подводит его к пропасти и сталкивает. (Эх, годы, годы – а ведь когда-то в юности наш герой не позволил это же сделать Скирону – увернулся от толчка, более того, скинул со скалы его самого).

В последний миг жизни, миг полета, успевает подумать Тесей: да, пожалуй, так лучше, жизнь моя нынешняя, полная горечи и разочарований, лишь сводила на нет величие жизни той, предыдущей.

Безумие (из «Илиады»)

Будучи первопричиной тех страшных событий – десятилетней войны, уничтожения Великого Города и гибели всех его жителей, – ни малейших угрызений совести не испытала. Сначала предала того, кого сама же выбрала, спартанца Менелая, и удрала за море с сыном Троянского царя Приама Парисом (кстати, вместе с женушкой Парис прихватил и Менелаевы сундуки с сокровищами); когда же в бою погиб Парис, сошлась с его братом, Деифобом. Однако вскоре смерть настигла и Деифоба, и осталась красотка-вертихвостка совершенно одна, одна – одинешенька в городе, за десять лет так и не ставшем ей родным.

И вот последний бой войны. Нет, не бой, но избиение. Через большие городские ворота, распахнутые выбравшимися из деревянного, полого внутри коня, греки ворвались в Трою, быстрыми ручьями растеклись по ее улицам и закоулкам. Крики торжества и боли, мольбы о пощаде, огонь, грохот падающих стен и крыш. Со строения на строение ветер переносит пламя пожара; везде кровь, кровь – на земле, на стенах домов, на ступенях храмов. Разъяренные воины не щадят ни мужчин, ни женщин, ни стариков, ни детей – никого.

Елена глядит на все это и ее бьет мелкая дрожь, она судорожно пытается сообразить – что же делать, что предпринять? – однако ничего путного в голову не приходит.

О, несчастная я, несчастная, некому защитить меня, вызволить из этого ужаса. Бежать! Да, бежать. Но куда? А куда угодно, отвечает себе, – в поля, в леса, в горы – все равно, только прочь из города. Не хочу умирать, не хочу!

И уж было засеменила ножками, как вдруг пред нею из огня – о боги! – собственной персоной бывший муженек. Задымленный, в подтеках крови – своей, чужой? – лик, глаза сужены, сверкают огоньками пожарища, уголки рта подергиваются недоброй ухмылкой. В руке меч.

– Вот и встретились, женушка. Куда, позволь спросить, путь держишь?

Ответа не получив, восклицает:

– Долго же ждал я этой встречи, почти десять лет.

Секундное размышление, и дамочка хлопается пред Менелаем на колени, обхватывает ноги. Менелай пытается отстраниться, но это ему не удается: объятия на удивление крепки. Шестое чувство подсказывает Елене: опьяненного кровью безумца перво-наперво следует ошеломить, сбить волну ярости, и, конечно же, не вызвать новую – неправильным движением, неверным словом.

– Милый! Милый мой! Какое счастье!.. Пройдя через жесточайшие испытания… Заглянув в самые глубины отчаяния… Невыносимо долгие десять лет… Бессонными ночами о тебе одном, Менелай… Ты!.. Во всем мире ты один! Только не бросай меня больше, никогда!

Где-то в уголке Менелаевого сознания вспыхивает недоуменное: не бросай? Но кто кого бросил? О чем она лопочет? – однако уже в следующий момент угасает – не до выяснений…

Рыдания сотрясают хрупкую женщину. Подрагивают мелкой дрожью растрепанные пряди волос. Менелай глядит сверху на распростертое тело, чувствует, как на нет сходят гнев и решимость, а их место занимает нечто давно забытое – доброе и возвышенное. Схватившись ладонями за лицо, заходится стоном от переизбытка чувств и сладостных воспоминаний.