На Чулышмане - Анатолий Онегов

Таймень шел следом тяжело, время от времени взрываясь фонтанами брызг. Я хотел крикнуть, чтобы Мишка был осторожней, но не стал мешать. Да и вряд ли какие-то мои советы были бы услышаны рыбаком, который первый раз в своей жизни вытаскивал из воды настоящего тайменя.

А таймень, хотя и сопротивляясь, приближался к обрезу воды. Вот из воды первый раз показалась его серо-синяя широкая спина. Вот он уже наполовину показался из воды… И тут Мишка бросил леску, в несколько прыжков оказался рядом с тайменем и ловко, будто делал это всю свою жизнь, подхватил рыбину под жабры и вытащил ее на берег.

Таймень неистовствовал, подкидывая над камнями то голову, то хвост, а то и вскидываясь всем своим литым брусковатым телом. А Мишка уже целил в голову рыбине увесистым камнем.

Я отошел чуть в сторону, пониже того места, где счастливый рыбак возился со своей добычей, и легко отправил к противоположному берегу эмалированную финскую блесенку, оснащенную небольшим белым тройником. Блесна мягким шлепком встретила воду, течение подхватило ее и стало разворачивать по дуге. Я медленно вращал катушку. Сейчас блесна будет как раз над свалом отмели. Сейчас она уйдет с глубины и заиграет над камнями. И как раз тут точно таким же мертвым зацепом-остановом, который уже был знаком мне по первой встрече с тайменем-талмешонком, настоящий таймень остановил эмалированную металлическую полоску.

А потом было все как по науке. Я неторопливо, но настойчиво вел рыбину по отмели. Она, не встречая с моей стороны особого нетерпения, будто подчинясь судьбе, шла ко мне. Течение прижимало ее к берегу, и очень скоро еще издали я увидел на галечной отмели свою добычу.

Таймень темно-серой тенью лежал на каменистом дне. Лежал неподвижно, как обрубок затонувшего дерева. Сколько продолжалась эта молчаливая борьба-противостояние?.. Я вращал ручку катушки, трещал тормоз. Рыбина снова приближалась ко мне и снова, как будто опомнившись, упрямо возвращалась в глубину.

Внешне все это выглядело очень спокойно. Здесь не было ни щучьих свечек, ни нервных толчков окуня. Мишке, по-видимому, надоело ждать меня и моего тайменя, и он по-своему откровенно советовал мне тащить рыбу прямо на берег. Я же не мог принимать тогда чужих советов – ведь это тоже был мой первый настоящий таймень.

Он был прекрасен в своем серо-голубом лаке, расцвеченном оранжевым бисером, и невероятно тяжел, будто это была и не рыба, а нечто иное, наполненное живым свинцом.

Больше мне не пришлось пережить на Чулышмане подобной встречи. Вслед за этим тайменем еще три раза подряд на одном и том же месте брали, видимо, такие же по величине рыбины. Но мой спиннинг все-таки был недостаточно жестким, чтобы засечь рыбину с бульдожьими челюстями, а тройник на блесне недостаточно прочен, чтобы выдержать такую бульдожью хватку. После короткого, почти собачьего, рывка головой таймень уходил на глубину, а я подматывал обратно блесну со смятым тройником.

Так повторялось исправно все три раза. После каждого схода я заменял сплющенный тройник и в конце концов мог гордиться лишь тем, что моя эмалированная блесна запечатлела на себе глубокие следы-полосы, оставленные зубами неведомых рыб. Эту блесну с «автографами» Чулышмана я бережно храню.

Духи гор, поселившиеся в брошенном аиле, подарив нам по рыбине, видимо, запретили Чулышману подносить нам большую дань. Мы покинули счастливую излучину, попрощались с пустым аилом и двинулись к новым порогам.

Пятую ночь мы провели как раз в том самом месте, которое по описанию, известному мне еще с зимы, представлялось так: «Река здесь почти полностью перегорожена огромными скальными обломками». Это было действительно так. Но в описании не было упоминания о голосе Чулышмана в этом месте. Да, наверное, и трудно было определенно ответить на вопрос, на какие лады пела река среди скал, перегородивших ее русло. У Чулышмана не было здесь песни, не было и тех странно-реальных ночных голосов, о которых я уже упоминал. Река здесь просто хрипела, и уровень этого хрипа-шума был так высок, что от него закладывало уши.

Утром мы разошлись с Мишкой в разные стороны. Он отправился вверх по реке, а я тайком вернулся к той самой излучине, где вчера встречался с тайменями.

Стоял точно такой же, наполненный тихим золотом позднесентябрьский день. Я так же почтительно миновал брошенный аил, так же уважительно вспомнил о духах гор, так же забросил блесну – все было так же, только на вчерашнем месте из было тайменей.

Я вернулся домой ни с чем. Пустой прибрел и Мишка, не еще издали по его пляшущей походке и нервному тику в плечах я догадался что с ним произошло сегодня нечте необычное.

Это необычное у Мишки началось с того, что за большим камнем посреди струи он увидел двух тайменей. На блеснь они не реагировали. Мишка опускал свои медяшки чуть ли не на головы этим рыбинам, но они в лучшем случае лишь сдвигались с места, чтобы пропустить неугодный предмет.

И вправду говорят, что все гениальное изобреталось не один раз. Уж как там строились мысли нашего неугомонного добытчика, только в конце концов он решил проверить, обратят ли внимание таймени на хариуса, подброшенного им.

Несколько хариусов было поймано еще утром, и Мишка одного из них предложил тайменям… Вот хариус, брошенный в воду поравнялся с камнем-засадой. Последовал всплеск-бросок, и Мишка видел, как, схватив хариуса за голову, таймень скатился вниз по течению.

Дальше Мишкин отвлеченный интерес был тут замещен практическим решением, и следующий хариус отправился к тайменям уже вместе с крючком… Все повторилось. Таймень схватил хариуса и пошел с добычей пасти вниз по течению. Мишка уперся и не отпустш наживку, тогда таймень бросил хариуса.

Мишка без устали прыгал по камням, разыскива новые засады тайменей, находил их, предлагал хищникал наживку, снова видел, как таймени кидались к добыче, снова азарт мешал ему удачно завершить охоту: таймени то бросали наживку, то срывали ее, то крушили снасть.

У Мишки тряслись руки даже теперь, когда здесь, у костра он рассказывал о своей неудачной охоте. Завтра тайменям будет брошен новый вызов. Я не сомневался в этом и назавтра вместе с Мишкой собрался идти вверх по реке.

Шестой день на Чулышмане остался у меня в памяти оборванными Мишкиными лесками, крючками, унесенными тайменями, трясущимися Мишкиными руками и приличным тайменем, все-таки доставшимся непутевому рыболову.

Вечером мы подсчитывали потери, которые выпали на долю Мишки, и потери, которые выпали на долю реки. Я пытался объяснить своему спутнику, впавшему в крайний азарт, что рыбины с тройником во рту не всегда смогут продолжить нормальное существование, призывал Мишку к благоразумию, но тщетно. Наутро Мишка снова кинулся за тайменями, а я ушел далеко вверх по реке, навстречу тому Чулышману, который пока еще не видел нас.