Я буду Будда - Герман Канабеев

Поезда в метро по-особенному громкие из-за пустых платформ. Если встречается кто-то трезвый, он выглядит как инопланетянин. Такие люди первого января кажутся опасными, за исключением работяг, для которых первое – рабочий день.

Я не испытывал угрызений совести. И Лена как-то спокойно все приняла. Она только сказала, что немного волновалась, все ли со мной в порядке. По моей версии я отмечал Новый год с Андреем Ниподатенко и его женой, с которой он уже давно расстался. Лена отмечала с родителями.

Я не понимал, так ли слепо она мне верит или сама накуролесила и поэтому заранее прощает такое же с моей стороны. Но разбираться в этом не было никакого желания. Мне снова хотелось трахаться. Меня заводила мысль, что Лена может отсосать сейчас хуй, который только пару часов назад был в другой женщине. И она отсосала. Это было что-то невероятное.

Запах Алены и запах Лены смешались. В голове тоже творилась кутерьма. Это ощущение я положил в самое сокровенное место памяти. То место, откуда достаешь все самое дорогое и приятное. Лена. Алена. Как же это охуенно-прекрасно.

Любовь – это охуенно-прекрасно, зафиксировал я для себя, чтобы написать четвертое предложение в моей книге.

Глава 18

Мы переехали к Лене. Мне казалось это разумным. Ей тоже. Но вряд ли казалось разумным ее маме, с которой она жила. Только кого это интересует в двадцать три года.

Через месяц как мы переехали, нас с Андреем уволили из ресторана «Амстердам». Не сказать, что я сильно расстроился. Даже обрадовался. Теперь я могу писать. Времени навалом. Роман, повесть, что угодно.

Лена не обрадовалась, но виду не подавала. Похоже, она действительно в меня верила. Алена тоже в меня верила и называла гением. Я не знаю, какие у нее были причины так говорить, но мне это нравилось. Я подходил к зеркалу и примерялся, как буду выглядеть на обложке своей книги. Выходило неплохо. Алена говорила, что у меня красивый нос.

Может, мне просто нужна была муза, чтобы все сложилось? Что это вообще такое? Но у великих, кто разгадал причину всех бед, была муза. Обычно это была какая-то забитая баба, у которой и выбора-то не было. А мне нужна, походу, настоящая.

Я обязательно должен ее встретить где-нибудь в лесу. Сидящей на дереве и обязательно голой. У нее должна быть розовая пизда с идеальными губами, из-под которых не видно подробной анатомии, похожей на залежавшийся стейк.

Она будет знать все песни, что я люблю, и будет знать продолжение строчки «У нее были огромные карие глаза». А когда я буду напиваться вдрызг, она не будет чувствовать смердящего запаха, ночного пердежа и станет называть меня гением.

Я буду обязан встретить ее под ночными фонарями в центре города. Она не будет затасканная и мятая после какого-нибудь поэта, или, не дай бог, художника, или – еще хуже – музыканта, или – вообще пиздец – писателя. Она будет только моя.

Она должна быть беззащитной – это все, что я знаю про муз. Они, наверное, что-то шепчут? Какие-нибудь фразы, чтобы можно было написать еще что-то, кроме как: «У нее были огромные карие глаза».

А может, у нее и будут те самые карие глаза?

Чем должна вдохновлять муза? Красотой вряд ли. В этом мире достаточно красоты. Пониманием. Понимающих тоже достаточно. Плюнь в рожу любому из толпы в метро и попадешь в того, кто обязательно вворачивает в разговор: «Я тебя понимаю».

Наверное, единственное качество, которое требуется от музы – это умение быть, умение оставаться неизменной, такой, как вчера. И быть, быть, быть где-то рядом. Не надо понимать, не надо шептать, не надо любить, просто быть.

Так быть, чтобы не оглядываться и не смотреть, за спиной ли она. Не вглядываться вдаль, чтобы угадать ее силуэт. По-настоящему быть. Чтобы, сука, никаких сомнений.

Но муза – она женщина. А быть – это единственное, чего женщины не умеют. Еще муза должна уметь отвечать на вопросы. Даже не на вопросы, а на один вопрос – почему? Какая бы хуйня ни произошла, спрашиваешь – почему? И вот тебе ответ, почему все именно так и никак иначе.

Глава 19

Дождливый выдался июль. Я до сих пор сидел без работы. Точнее, лежал.

Удивительно, насколько сильно остывают женские чувства, когда долгое время находишься в горизонтальном положении. Даже мои оправдания, что я тут не просто лежу, а пытаюсь стать великим русским писателем, Лену не успокаивали.

Давать мне она почти перестала, что не особо меня тревожило, потому что и сам я ее не особо хотел.

У меня была Алена. Несмотря на то, что была она не только у меня, мы не жили вместе, все равно я считал ее своей. И совесть измены меня совсем не мучила.

Алена по-прежнему называла меня гением и, в отличие от Лены, верила, что я когда-нибудь что-нибудь напишу.

Как я уже сказал, июль выдался дождливый. В такие дни хочется зашторить окна и бесконечно пить чай. Что я и делал, пока не включил телевизор.

«В результате двух взрывов во время многотысячного рок-фестиваля „Крылья“, проходившего на Тушинском аэродроме в Москве, погибли 16 человек, включая двоих женщин, приведших в действие взрывные устройства, 57 человек ранены. Террористками-смертницами оказались Зулихан Элихаджиева и Марьям Шарипова», – сказали в новостях.

Я вышел из дома. Купил в ларьке через дорогу бутылку пива. Сказал ковыряющемуся рядом в помойке бомжу: «Помянем», – и залпом осушил ее.

В кармане задребезжал телефон. «Андрей Ниподатенко», – высветилось на дисплее.

– Что делаешь? – спросил он.

По голосу понял, что Андрей пьян.

– Ничего, – ответил я.

– Приезжай, сейчас адрес эсэмэской скину, – сказал он и положил трубку.

Видимо, вариант, что могу не приехать, он не рассматривал.

Глава 20

Теперь он жил в Капотне. Из окна его квартиры было видно факел из трубы нефтеперерабатывающего завода.

– Красиво, да? – спросил Андрей и добавил: – Пить будешь?

– Красиво. Буду.

По количеству пустых бутылок я понял, что синячит он уже не первый день, а может, и не первую неделю.

– Ты как вообще, Андрей? – Я опрокинул в себя рюмку.

– Все в тумане.

– Четвертый десяток дураку?

– Точно, – сказал он и налил еще по одной.

– А бухаешь чего?

– Бывшая переехала и не хочет говорить адрес, чтобы я не мог встретиться с дочкой. Сука.

– Сильно скучаешь?

– Да вообще не скучаю.

– Тогда чего паришься?

– Понимаешь, меня вымораживает сам факт. Ну как