Люди и тени. Тайна подземелий Кёнигсберга - Валерий Сергеев

Выглядел придворный врач, скорее, как монах. Тёмная сутана, чёрная шляпа, выпирающий живот, крючковатый нос на одутловатом лице, кустистые брови, почти закрывающие глаза, делали его похожим на старого, нахохлившегося ворона. Сама беседа происходила в небольшой гостиной, расположенной в Альбрехтсбау. Стены её украшали полотна Брейгеля Питера Старшего, а также некоторых итальянских мастеров. Потолок гостиной, вероятно, собирались расписывать, но когда начнутся эти работы, пока не было известно.

Рядом с врачами сидел сам наследник. Он был молчалив, грустен и сосредоточенно рассматривал ногти на своих руках. Весь его вид показывал, что ему скучно с присутствующими, и он был бы рад поскорее от них избавиться.

– Да, сударь, – ответил лейб-медику Волькенштайн. – У меня богатая врачебная практика, но я приехал сюда не за этим. Признаюсь, о болезни наследника я узнал на днях, будучи уже в гостях у его светлости герцога Альбрехта… Он посчитал, что я способен предложить что-то более действенное, чем все врачи его светлости.

– Излишняя самоуверенность может вам в этом сильно помешать… – елейным голоском пропел Титиус. Чувствовалось, что у них начинается словесная дуэль.

– Пока же я могу сказать лишь одно, – невозмутимо продолжил Волькенштайн, – нет верного лекарства от неверного образа жизни! Больному обычно подробно рассказывают о том, как, когда и сколько принимать пилюль, но часто забывают о питании, сне и прогулках… А это, как раз – самое важное!

Как вам известно, я прибыл на торжественную встречу в честь двадцатилетия основания кёнигсбергской Академии. Но, врач – всегда врач: наш долг не знает отдыха…

– Как же вы правы, сударь, – слащаво заулыбался оппонент. – Единственное, что может спасти наследника… или хотя бы оттянуть тот исход, которого мы все боимся, это – отдых среди лесов и полей. Его высочество любит уединение и покой, вот пусть и поживёт в тиши с матерью в замке Нойхаузен. In расe[13]. Под нашим присмотром. На данный момент только это пойдёт ему на пользу…

К беседе двух докторов присоединился Якоб фон Шверин, сухощавый господин высокого роста, с круглой лысой головой, крупным носом и выдающейся вперёд нижней челюстью. Его лицу, казалось, была чужда мимика: оно постоянно оставалось отстраненно-безмятежным, лишь в серых глазах улавливалась какая-то грусть. Две глубокие складки у переносицы свидетельствовали о том, что мыслительный процесс учителя и наставника наследника – явление довольно частое и охватывающее продолжительные периоды времени.

– Дорогой доктор, мы наслышаны о вас, как об известном хироманте и астрологе. Не могли бы вы нам рассказать, как данные науки помогают вам в лечении больных?

Волькенштайн был рад вмешательству фон Шверина. От Титиуса исходил такой заряд антипатии, подозрительности и страха, что поддерживать разговор становилось всё труднее.

– Видите ли, сударь, в своей практике я применяю живительные силы природы и воздействую на пациентов собственной мыслью…

– Macte![14] Но неужели это возможно? Поделитесь с нами, любезный друг, своими премудростями!

Доктор Томас улыбнулся.

– Ошибочно думать, что болезни побеждают только с помощью ланцета, настоек или микстур. При желании и определённом навыке, исцелять можно, подобно нашему Спасителю, словом и силой человеческой мысли…

– Не слишком ли смелое утверждение? – воскликнул фон Шверин.

– Такие способности, – продолжал доктор Томас, – я развивал у себя ежедневными тренировками: часами смотря по утрам на горы, вечером – на воду, а ночами – на свечу… И теперь нисколько не сомневаюсь, что «умными» глазами можно делать всё!

– Поясните-ка, сударь, свою мысль, – заинтересовался Титиус, посматривая на коллегу, как инквизитор.

– Через наши зрачки божественная энергия перемещается в двух направлениях, в зависимости от того собираемся ли мы просто рассмотреть и запомнить некий предмет или решили воздействовать на его сущность. Например, совсем не сложно взглядом, усиленным молитвой, остановить кровотечение при порезах, стоит только приказать крови: «Утихни, перестань течь!», и представить, как иглой зашиваешь рану. Для меня не представляет особого труда унять боль, тошноту, головокружение…

– А не в самой ли молитве тут дело? – усомнился собеседник.

– Пусть так. Молитва – неоспоримая целебная сила, но моё зрение помещает её в нужное место. Всякий человек – есть творение Господа: он – вместилище десятков органов и членов, призванных действием или бездействием обеспечивать здоровье своего хозяина. Исследуя их работу, я убедился в том, что эта согласованная и ритмическая деятельность… ни в коем смысле не хаотична, а вполне осмысленна. Другими словами – этим управляет сам Бог! А в случае недуга – Сатана!

В гостиной воцарилась тишина.

– Также я пришел к выводу, – продолжал доктор Волькенштайн, – что большинство болезней возникает у человека от разлада мышления наших внутренних органов. Все они частенько вредничают, точно малые дети, и поэтому обращаться к ним надлежит, как к капризному, но любимому ребенку. Иными словами, к каждому нужно постараться найти свой подход… Таким образом, этим мы поможем нашему Творцу, а он – нам.

Доктора словно забавляло замешательство его учёных собеседников. Он продолжал, и речь его текла тихо, размеренно и уверенно:

– Наиболее восприимчиво к такому «разговору» сердце. Это – очень мудрый, но самый ранимый орган, поэтому убеждать его следует нежно и дружески. А вот почки иногда полезно слегка поколотить… Напротив, кишечник – терпеливый и послушный слуга, зато hepar[15] – бестолкова и ленива, посему её надо не ласкать, а пугать, порой даже понуждать, как упрямого вола… Всё это – кирпичики моей теории.

Свою беседу я обычно начинаю с восхваления Господа, затем налагаю руки на нужную область тела и обращаюсь к самому органу: «Проснись и слушай!..», а далее – рассуждаю, увещеваю и приказываю… С вместилищем нашего разума – головой, конечно, всё намного сложнее, ведь она не в меру заносчива и высокомерна, однако, выбрав нужный момент, можно и её попробовать уговорить, успокоить и призвать к порядку… Чем я мог бы заняться в ближайшие дни, если возникнет такая необходимость…

Не стоит забывать и о прекрасном воздействии на здоровье духовной музыки. Она добавляет новые цвета в палитру человеческого сознания. Если мы намерены объединить тело, ум и сердце, то нет лучше способа, чем орган. Его целительные звуки проникают сквозь кожу и производят массаж души… Особенно благотворно сочетание такой музыки с церковным песнопением. Если в тяжелые минуты петь о своих печалях, то душа светлеет и становится мягче. А коль мы собираемся развить у ребенка достоинство и самосознание, ему следует дольше находиться в высокодуховной среде, такой как музыка, которая помогает выйти из этого мира, очиститься и вернуться в него совсем новым человеком…

Только это ещё далеко не всё: я могу лечить и многими другими средствами, например святой водой, воском и ладаном, «горячим» или «холодным» дыханием, но как это правильно делать известно одному мне…

«Ни Титиус, ни фон Шверин, – размышлял после ужина доктор Волькенштайн, – не кажутся мне людьми, чьё воздействие на юного принца столь пагубно, чтобы вызвать у него симптомы психического расстройства или слабоумия… Но это – на первый взгляд… Что ж, у нас остаются другие подозреваемые – матушка наследника, Анна Мария, да-да, любезный доктор! Не стоит исключать и её! Иоганн Функ, тоже весьма любопытная личность… И сам Скалих… При этом, не стоит упускать из виду и самый неблагоприятный вариант: Альбрехт Фридрих действительно болен! Ведь мне так и не удалось с ним поговорить наедине… А это многое могло бы дать для дальнейших размышлений!»

Этой ночью доктору не спалось. Через приоткрытое окно, откуда веяло сырой прохладой, налетело множество комаров, и Томас устал от них отбиваться. В Замке было тихо. Иногда казалось, что жизнь в нём вовсе угасла, и он остался единственным мыслящим существом на пустынном острове…

Ближе к полуночи послышались раскаты грома, и дождь забарабанил по ставням его мрачной обители. Доктор уже собирался встать и зажечь свечу, когда в спальне послышалось легкое шипение, и внезапно она озарилась светом. Томас тотчас открыл глаза, повернул голову на странный звук и увидел посреди комнаты ослепительно яркий жёлто-оранжевый шар размером в три-четыре дюйма, медленно плывущий от окна к его постели.

«Огонь сатаны»! – с ужасом констатировал Волькенштайн, порывисто сев в кровати и непроизвольно натянув лёгкое покрывало до самых глаз. Прежде ему доводилось слышать, что подобные огненные шары могут вести себя вполне миролюбиво, но могут напасть, обжечь или убить человека, после чего – либо мгновенно растаять, или взорваться с ужасным грохотом. Священники называли их «дьявольским знамением», а люди учёные – «разумными шарами». Говорили, что они обладают способностью «просачиваться» сквозь малейшие щели, появляться, когда и где захотят, и творить, что только вздумают…