Триумвиры. Книга третья - Милий Езерский

— Но не всё ли равно кто будет способствовать общему благу? — удивился Целий.

— Смерть Клодия еще не отомщена! — холодно возразил Сальвий.

Целий нахмурился.

— Зиачит, ты отказываешься нас поддержать? Что же, боритесь сами, а мы… Но, если мы добьемся победы, помни, Сальвий, я объявлю на форуме, что победить помогли нам рабы и гладиаторы!

— Пусть так! Но — клянусь Немезидой! — одно имя Милона заставляет меня обнажить нож!

Узнав, что Сальвий отказался сотрудничать с убийцей Клодия, Лициния захлопала в ладоши:

— Я рада, муж, что ты, наконец, образумился.

— Я пошел бы с ним до конца, — хмуро ответил Сальвий, — если бы он не вызвал Милона.

Целий подстрекал рабов и гладиаторов к восстанию, произнося зажигательные речи в грязных табернах Субурры. А потом отправился в приморский городок, где решил дожидаться Милона.

Однажды утром на берегу высадился бородатый Милон и тотчас же предложил Целию послать эпистолы в италийские муниципии.

— Мы соблазним их щедрыми обещаниями, и они возьмутся за оружие, — говорил он, — а когда начнется гражданская война, ни один Цезарь не потушит великого огня.

Гонцы возвращались, нанося им страшные удары привозимыми ответами:

— Муниципия не восстанет.

— Муниципия отказывается.

Оставалось одно: бежать. И они выехали ночью на юг, с бешенством и отчаянием в сердцах. Проезжая через города, они освобождали преступников из тюрем, призывали под знамена рабов, пастухов и гладиаторов.

Совместная работа становилась невозможной: раздражительный Милон портил всё дело ненужными строгостями. Рабы и гладиаторы роптали. Решив освободиться от злобного коллеги Целий послал его овладеть городком, где находился один легион пол начальствованием претора. Через несколько дней пришло известие, что Милон убит камнем из пращи, а войско его рассеяно.

Слухи о смерти Милона пришли в Рим, и Сальвий поспешил в Неаполь, где находился Целий.

Он встретил его на дороге из города. Вождь мятежников, окруженный рабами и гладиаторами, покидал Неаполь, проклиная его и Кампанию:

— Подлецы, подлецы! — кричал он, грозя кулаком городу, оставшемуся позади. — Они не хотят свободы, предпочитая восстанию рабство! Пусть же Юпитер поразит трусов своими молниями!

Узнав Сальвия, Целий улыбнулся — лицо его просветлело.

— А, это ты! Я знал, что ты присоединишься к нам!

— Вождь, смерть Клодия отомщена, злодей погиб, и я готов пойти с тобою…

— А где же твои люди?

— В Риме. Я подыму их и пришлю тебе на помощь… Целий рассмеялся.

— Пока ты доедешь до города, пока соберешь декурга и центурии, пока они дойдут… Не думаешь ли, что будет поздно?.. Друзья пишут из Рима, что против нас послана конница…

— Всё же я попытаюсь…

— Спеши. И ударь коннице в тыл — да помогут тебе боги!

Отступая к Турию, где некогда боролся и погиб Веттий, племянник всадника Муция Помпона, Целий увеличивал войско, призывая рабов постоять за свободу. Он расположился лагерем в гористой местности на берегу речки, приказав рыть окопы и воздвигать вал.

Дружно работали беглые невольники и гладиаторы, — малейшее промедление грозило смертью. День и ночь звенели заступы и кирки. Женщины и дети из соседних деревень приносили мятежникам живность. Люди выбивались из сил, но работы не прекращали.

Три дня спустя разведывательный дозор сообщил, что по дороге движутся турмы испанской и галльской конницы из Рима.

«Сальвий не успеет подойти», — подумал Целий, отдавая приказание приготовиться к бою.

Варвары ворвались в лагерь со стороны равнины, где вал не был закончен.

Необученное войско не могло устоять перед стремительным налетом галлов и иберов и, отчаянно сопротивляясь, гибло.

Целий хотел броситься на меч, но не успел: мимо проскакал огромный седобородый галл и, точно шутя, задел его голову длинным мечом — она покатилась под копыта его лошади.

V

Внезапная смерть Бибула и бездеятельность Помпея решили всё дело: начальника над кораблями не стало, а Помпей никого не назначал на его место, и надзор за морем заметно уменьшился.

Пользуясь ослабевшей бдительностью неприятеля, Антоний высадился с четырьмя легионами в небольшом заливе возле Лисса, к северу от Диррахия.

Узнав об этом, Цезарь и Помпей двинулись к месту высадки: первый — чтобы соединиться с Антонием, второй — чтобы разбить его до прибытия Цезаря.

Попытка Помпея окончилась неудачей. Цезарь прибыл к Лиссу быстрее, и Помпей принужден был отступить к югу от Диррахия, где расположился лагерем у Аспарагия.

— Знаешь, Цезарь, — сказал однажды Антоний, целуя ему руку, — наш друг Целий погиб!..

Но Цезарю было не до мятежа претора. Теперь он чувствовал себя сильнее, забота о продовольствии легионов вынудила послать часть войск в Фессалию, Этолию и Македонию с приказанием добыть хлеб. Вскоре пришло известие о Сципионе, который, не особенно торопясь, шел на помощь Помпею, собирая повсюду деньги и присваивая вклады азийских храмов.

В лагере Цезаря свирепствовал голод: воины питалась корнями деревьев и болели. Стычки не прекращались.

Исхудалый, удрученный ужасным положением, не зная, где искать выход, что делать, полководец сидел в шатре, обхватив голову руками, и думал.

Вдруг вскочил, зашептал проклятья и кликнул скриба.

Он решил послать эпистолу Сципиону с просьбой посодействовать скорейшему заключению мира.

Гонец поскакал на рассвете.

Цезарь прилег, покрывшись плащом, но заснуть не мог. Одолевали мысли. Будущее представлялось в мраке, и не было просвета. Голод принимал чудовищные размеры: воины падали от истощения. Что делать?

Вдали послышались крики. Он вскочил. Перед ним стоял караульный трибун и говорил, задыхаясь от быстрой ходьбы:

— Обычная стычка, вождь, грозит превратиться в большую битву…

Цезарь выбежал из шатра, вскочил на коня и помчался к холмам Диррахийского залива, где кипел яростный бой.

Легионы Помпея бились с отчаянным мужеством, и войска Цезаря подавались под их натиском.

— Коллеги, вперед! — громко закричал Цезарь.

Но легионарии, не слушая его, бежали. Сам Цезарь, захваченный людским потоком, мчался на коне, испуганном топотом и криками.

Войска укрылись за лагерным валом и готовились отразить приступ. Однако враг не нападал.

— Узнаю Помпея по медлительности и нерешительности, — засмеявшись, сказал Цезарь.

— Это так, — кивнул Антоний, — но знаешь ли, вождь, что мы потеряли тысячу убитыми и тридцать два знамени?

Цезарь закрыл лицо руками. Долго он оставался в этом положении. Наконец вымолвил, тяжело вздохнув:

— Отступать в Македонию, где Домиций Кальвин и Люций Кассий сражаются со Сципионом, а раненых охранять в Аполлонии четырем когортам.

Оставив Катона и Цицерона с пятнадцатью когортами в Диррахии, Помпей двинулся вслед за Цезарем, отступавшим в Фессалию.

Эта гражданская война, лагерная жизнь, от которой он отвык и которая вовсе не привлекала его, старость, спутница частых болезней и недомоганий, ропот и насмешки нобилей и, наконец, громкие требования дать бой Цезарю, — все это наполняло его душу таким отвращением к жизни, что временами он готов был отказаться от борьбы, броситься на меч. Он думал о Корнелии и Сексте, отправленных недавно в Митилену, думал о покинутой Италии, где прожил несколько счастливых лет в обществе стоиков, перипатетиков и софистов, и чем чаще оглядывался на пройденный путь, тем больше грусть стесняла старое сердце: прошлое не вернется, а будущее несет горести, неудачи, быть может, даже смерть.

Ночью ему донесли, что Цезарь остановился у Фарсалы на левом берегу Энипея. Помпей равнодушно выслушал Сципиона, соединившегося с ним накануне, и на его вопрос, не даст ли полководец решительной битвы, приказал своему вольноотпущеннику вывесить перед палаткой красный плащ.

Это был знак легионам готовиться к бою.

На рассвете он выехал верхом за лагерь с целью осмотреть местность. Между Отрисом и киноскефальскими холмами, перерезанная Энипеем, впадавшим в Пенейос, фарсальская равнина дымилась в предутреннем тумане: она лежала прекрасная, молодая, в буйной зелени трав, как простоволосая гречанка, разметавшаяся мо сне.

Помпей приказал войскам, находившимся на правом берегу, переправляться через Энипей.

Брут, спокойно делавший в палатке выписки из Полибия, присоединился к войскам.

Пламя розоперстой Эос охватывало полнеба. Легионы переходили вброд реку.

Сняв шлем, Помпей пригладил рукой непослушные нихры седых голос и, обратившись лицом на восток, удерживал левой рукой прыгавшего под ним нетерпеливого жеребца. Губы его шептали слова пифагорейской песни-молитвы; он обращался к Гелиосу, умоляя послать ему победу, заклинал Фатум числами, повторяя их в прямом и обратном порядке, молился Юпитеру, Марсу и Беллоне.