Одиссей покидает Итаку - Василий Звягинцев

— Андрей, — ответил ему Корнеев. — Может быть, достаточно гонять нас по кругу ваших антиномий? Мы не такие уж инфантильные существа, какими вы нас пытаетесь изобразить нам же. Или вы соскучились по слушателям? Не перегружайте нас проблемами вашего мира. Возможно, это будет и наш мир, но не спешите. Мы сами во всем разберемся…

— Ну, воля ваша. Тогда послушайте еще стихи.

Было уже довольно поздно, когда Новиков наконец развел гостей по комнатам. Корнеева и Айера он разместил внизу, Альбе же досталась маленькая комната на втором этаже, где только и было места, что для широкой деревянной кровати, столика, шкафа и подвесных полок для книг.

Она погрузилась в постель, набитую сухой, тревожно пахнущей травой. На столе дрожал и раскачивался огонек свечи, в маленькое окно ветер с тихим шорохом по-прежнему бросал горсти жесткого снега.

Постель чуть покачивалась под ней, слегка кружилась голова, и все это — пламя свечи, шум ветра и шорох снега, непривычные запахи, поскрипывание дерева где-то в недрах дома — вызывало в ней такое острое и щемящее чувство потерянности, жалости к самой себе, что она едва не разрыдалась и долго лежала без сна, глядя в низкий потолок с колеблющимися на нем тенями. Потом, чувствуя, что заснуть все равно не удастся, встала, надела то, что Новиков для нее приготовил, — синий шерстяной костюм с белыми полосами вдоль брюк, рукавов куртки и воротника и со свечой в руках вышла на лестницу.

Андрей с толстой книгой на коленях сидел перед пылающим камином и не сразу заметил ее появление. Потом вскинул голову, очевидно, ощутив взгляд, встал и чуть поклонился.

— А вы здорово уже вписались в реальность. Я сразу и не узнал, думал, кто из ребят вернулся… Что-нибудь не так?

— Нет, все в порядке. Но спать не могу. Можно я посижу с вами?

— Безусловно. Буду рад.

Он жестом предложил ей сесть.

Альба спускалась вниз, не совсем понимая зачем, даже не имея в виду, что застанет здесь Новикова, а вот увидела — и ей стало вдруг спокойно. Она еще не сумела этого осознать, но Новиков уже был ей не безразличен, словно древним женским инстинктом ее потянуло к самому сильному и надежному в этом опасном мире мужчине. Несмотря на то, что между ними бездна времени. Но, с другой стороны, между ней и героями, скажем, Шекспира вообще почти целое тысячелетие, а Гамлет во многом ближе и понятнее, чем люди с детства знакомые. Так что не в столетиях дело…

— О каких это вы ребятах сейчас сказали? Разве вы не один здесь? — спросила Альба.

— Ну что бы я тут делал один? Нас тут довольно много, когда четыре, а когда и все шесть… Отличные, между прочим, ребята. Знают, что делать по любую сторону от мушки… Завтра сами увидите.

Альба кивнула. Это сообщение было интересно, но ее сейчас не занимало.

— Как вы все же считаете, Андрей, сумеем мы освоиться в вашем мире? Мне не по себе…

— Я думаю — да. Вы уже начали осваиваться. Дальше пойдет легче.

— Нет. Пока я просто держусь. На том запасе сил, что остались… еще с корабля. Как ныряльщик на дне. Да и вы человек, по-моему, не характерный. Чрезвычайно контактный. И психолог. С вами мне легко. А как будет с другими?

— И с другими сможете. Я от них мало чем отличаюсь. Может быть, даже в худшую сторону. Да и вообще человек — существо универсальное, приспособится к чему угодно. А наше время не самое худшее из времен. В раннем, скажем, Средневековье я бы вам не позавидовал.

Что-то с ней произошло совсем для нее незаметно, как-то изменился мир вокруг, важное стало неважным, и наоборот. От того, что они говорили наедине?

Разговор мужчин — это разговор мужчин. Он может быть умным, деловым, доверительным — и ничего не решать. А легкое, ни к чему вроде бы не обязывающее общение мужчины с женщиной приводит подчас к серьезным последствиям.

Андрей встал, вышел из круга света, отбрасываемого камином и лампой на химическом топливе, и как бы растаял во мраке. Как сильно отличается помещение, залитое ровным однотонным светом, от такого вот, когда свет — свет, а тьма — тьма, и дрожащие световые блики раздвигают на мгновение завесу темноты, но она все равно не исчезает, присутствует на расстоянии вытянутой руки. Словно как символ жизни — ты здесь, вокруг светло и тепло, а рядом — постоянные холод и мрак.

Новиков появился из мрака, катя перед собой столик на колесах со стоящим на нем сложным агрегатом, исходящим душистым кофейным паром. Тут же имели место черная пузатая бутылка, крошечные серебряные рюмки и фарфоровые чашки, сахарница, другая бутылка — с пузырящейся минеральной водой и нарезанный лимон на тарелочке.

— У вас прием алкоголя сопровождает каждый поступок? — спросила Альба, поняв французскую надпись на этикетке.

— Не каждый. И не поступок. А некоторые моменты жизни. Днем я спасал вас от нервного срыва, мне нужно было разморозить вас, заставить сбросить напряжение. По-моему, получилось. Сейчас — другое. Есть такой термин — гедонизм. Не вдаваясь в философские тонкости, это умение извлекать из жизни наиболее изысканные и приятные детали. Как изюм из булки. Особенно это приятно, когда все время ходишь по краю и не знаешь, что с тобой будет завтра, а может, и сегодня. И в эту острую ситуацию ты привносишь еще некий штрих, неуловимый для непосвященного, но бесценный для знатока. Да вот попробуй — глоток кофе, совсем маленький глоток коньяка и долька лимона. Потом все это можно запить боржоми. Да, к слову. Слышала ты когда-нибудь про Романова Николая Александровича? Пустой был человек. Работал последним русским императором. И вспоминать бы его не стоило, а вот поди ж ты — оказалась в нем этакая артистичность мышления, именно он придумал закусывать коньяк лимоном. Чем и прославился…

Альба послушно попробовала, потом, отставив рюмку, стала пить просто кофе.

— Ответь мне, Андрей, — они незаметно перешли на «ты», как это и было принято в двадцать третьем веке в большинстве случаев. — Я говорю сейчас с тобой, понимаю твой язык и чувствую, что не понимаю в тебе ничего. Я не могу даже приблизительно представить, что ты скажешь и что сделаешь в следующее мгновение. А ведь именно это означает — понимать человека. Или у вас не так? Мне сейчас не важно почти все — что случилось с нами, откуда здесь вы, что будет дальше… Я хочу одного — разобраться в вас. Скажи, что вы за люди, там, на своей Земле и в своем веке? Пойму ли я вас? Хоть кого-нибудь?

Новиков довольно долго молчал, глядя на Альбу каким-то оценивающим взглядом.

— Пока что я тебя не совсем понимаю. Сегодня ты уже не раз возвращаешься к этой теме. Понимание. Что такое — понимание? Твоя формулировка похожа на правду, но она касается лишь одной стороны проблемы. Тебе пока непонятно наше время, удивляют какие-то реалии образа жизни, непривычна моя манера разговора… Можно не сразу разобраться в тонкостях политики и экономики. А сами люди… Люди всегда одинаковы. Понимаем ли мы плач Гильгамеша, диалоги Сократа, стихи Басе и Хайяма? Вот и мы тоже. Люди как люди. Не лучше и не хуже тех, что жили до нас и после нас. Со своими недостатками, проблемами, мечтами и страданиями. Если бы я знал, какие вы, я мог бы сравнить. А я вас не знаю, но мы с тобой разговариваем сейчас и понимаем друг друга. Наверное, мы грубее вас, наверняка — жестче во многих случаях. Найдешь ты в нас и цинизм, и эмоциональную ограниченность, и нехватку культуры. Есть фанатизм и беспринципность. Но все же в основном мы стремимся к добру. К счастью для всех людей, сколько их есть, хоть и звучит это, на мой слух, высокопарно. И во имя этого готовы на непредставимую, наверное, для вас жестокость. Но и на самопожертвование тоже. Но это, конечно, все-таки — слова, слова, слова… Слишком их много говорили. Кто угодно и по любому поводу. Ничего я тебе не объясню, пока ты не поживешь с нами, не почувствуешь, как свои, наши заботы и радости. Один поэт у нас лет двадцать назад написал «Письмо в ХХХ век». Есть там слова: «Как понять вам, что такое, когда закипает вода в пулемете?»… Очень, кстати, емкий образ. Ну, ты на семь веков к нам ближе, и понять это тебе будет легче. Я тебя скоро с одной молодой дамой познакомлю, очень вам интересно побеседовать будет… — и чему-то вдруг улыбнулся.

Альба, к собственному удивлению, очень хорошо начала понимать язык и речь Новикова, может быть, не столько даже по смыслу, как эмоционально. Ей больше не мешала его чудовищная небрежность синтаксиса, манера обрывать фразы в самых неожиданных местах, заменять осмысленные обороты иносказаниями и идиомами, пристрастие к жаргонным словечкам. Ей даже стал нравиться этот энергичный и раскованный стиль. Она, по молодости, еще не понимала, в чем тут дело.

Но уловила во взгляде Новикова легкую грусть и словно бы снисходительное сожаление. Как будто он действительно был старше ее на триста лет.

— Скажи, Альба, а пришельцы со звезд вам когда-нибудь встречались?