Япония. От сегуната Токугавы - в ХХI век - Джеймс Л. Мак-Клейн

могущества их владельцев. Но ни один из родов даймё и близко нс стаи с домом Токугава. Замок этого клана в Фусими был одним из самых больших в стране. Возведенные между 1592 и 1596 гт неприступные каменные стены Фусими и широкие рвы, заполненные водой, защищали башню-донжон, в которой размещался гарнизон крепости, состоявший из двух тысяч самураев. Полдюжины обширных укрепленных построек, окружавших донжон, использовались для хранения продуктов питания и оружия. В них также располагались служебные помещения. Каждая такая постройка была защищена своей собственной стеной с укрепленными воротами.

Подобно другим крепостям, принадлежавшим даймё, замок Фусими был в большей степени дворцом, чем военным укреплением. Японские магнаты всегда имели в виду, что ритуалы и символы являются неотъемлемыми спутниками власти. Поэтому декор их «алькасаров» поражал своей пышностью и красотой не меньше, чем стены и башни поражали своей внушительной мощью. В Фусими Иэясу выставил напоказ свое богатство и культурные достижения, продемонстрировав тем самым способность дома Токугава управлять материальными и людскими ресурсами страны. Во время визитов союзных даймё, Иэясу встречал их в богато украшенном приемном зале, длина каждой стены которого достигала почти сотни футов. Там, обсуждая текущие дела, Иэясу мог представить изумленным взглядам гостей изящные деревянные балки, покрытые резными фигурами мудрых правителей прошлого, и складные ширмы с живописными изображениями птиц и цветов, выполненными лучшими художниками того времени. В свободное от дел время к услугам военной элиты был чудесный пейзажный сад, а также театр но, представлявший классические пьесы на собственной сцене замка.

Блеск и богатство замка Фусими напоминали прежнее великолепие Киото. Несколькими столетиями ранее, на заре нового тысячелетия, императорская столица входила в число крупнейших городов мира. В соответствии с восточноазиатским идеалом имперского города, улицы и проспекты располагались в строгом геометрическом порядке. Они образовывали прямоугольные кварталы, в которых проживало более 100 000 человек. Самый центр города пересекал широкий бульвар, обсаженный деревьями. Он протянулся на три мили с севера на юг, соединяя главные ворота города — знаменитый Расёмон — с дворцом императора. Иногда горожане могли увидеть Небесного Владыку, восседавшего на богато украшенной и запряженной волами колеснице. В сопровождении эскорта, состоявшего из сотен пышно одетых конников, он следовал по главной улице города, направляясь в знаменитые своей живописностью предместья столицы. Однако большую часть времени император оставался внутри обширного дворцового комплекса. Там он проводил священные ритуалы в честь богов — покровителей Японии. Тем самым он утверждал себя в роли носителя наивысшего морального и политического авторитета. В пределах этого святилища также находились личные покои императора. Они представляли собой незамысловатое строение, простота которого, впрочем, была обманчивой. Его лишенные росписей балки, приподнятые деревянные полы и изящная кровля являлись квинтэссенцией японской архитектуры, ненавязчиво свидетельствуя о величии Небесного Владыки.

В начале XII в., в момент наивысшего расцвета Киото, тысячи домов аристократов окружали, подобно ожерелью, императорский дворец с востока и юга. Самые крупные из этих резиденций занимали площадь в один акр или даже более. На этой территории размещались главный дом, шикарные сады, в которых произрастали тщательно отобранные деревья, искусственное озеро, помещения для слуг и многочисленные складские и служебные постройки. Придворные, одетые в одежды из тончайшего шелка, были окружены прекраснейшими предметами, произведенными в мастерских Киото. Древние свитки донесли до нас изображения сцен повседневной жизни. Судя по ним, уже в раннюю эпоху в японских домах появляются циновки-татами, на которых сидели, расстелив их поверх деревянных полов. Складные ширмы украшались росписями, изображавшими сменяющиеся сезоны года и возрастные периоды жизни человека. В этой рафинированной обстановке киотская знать воплотила изощренную культурную традицию, которая преодолела время и пространство. К этому времени относится и знаменитая «Повесть о блистательном принце Гэндзи» Мурасаки Сикибу — своеобразный фантастичный дневник придворной жизни, полной любовных переживаний и интриг. Она отразила эпоху высокомерных аристократов, считавших себя единственными законными покровителями и носителями поэзии танк, куртуазной музыки гагаку и в$ех остальных патрицианских искусств, составивших апогей японского культурного развития.

Посланники, передавшие в 1603 г. титул сёгуна Токугаве Иэясу, вернулись в столицу, где сам император и многие аристократические семейства проживали в крайней нужде. В течение столетий император и его придворные смотрели на постепенное увядание пышности двора. В 70-х гг. XV в. город был опустошен в ходе сражений долгой гражданской войны, развязка которой наступила лишь с утверждением Иэясу в должности сёгуна. Обветшавший дворец стал свидетелем того, как в начале XVI столетия один из императоров почти на два десятка лет был вынужден отложить свои коронационные церемонии. Многие аристократы, принадлежавшие к некогда славным фамилиям, были вынуждены переселиться в скромные жилища на городских задворках либо искали пристанища в храмах. Киотские торговцы и ремесленники также переживали тяжелые времена. Война разорила их кварталы, улицы кишели ворами, а в 1573 г. один из даймё вновь выжег огнем лучшую часть города. Это были десятилетия печали, когда и аристократ, и простой общинник часто припоминали начальные строки знаменитой поэмы о воинах древности:

Звук колокола в Гион Содза эхом отдается в мимолетности всех вещей;

Оттенок тиковых цветов являет правду нам, что за расцветом ждет упадок.

Гордыни век короткий, она подобна сну весенней ночью,

Могущество падет, оно — лишь пыль, гоняемая ветром{1}.

В середине XVI столетия была наполнена горем жизнь и тех японцев, которые обитали в небольших замкнутых селениях. Для них внешний мир начинался всего в нескольких шагах за деревенской околицей, и всем необходимым они должны были снабжать себя сами. У некоторых семей было достаточно земли для того, чтобы ощущать себя вполне комфортно. Однако большинство мужчин и женщин проводили бесконечные дни в тяжелом труде. Они сами выращивали для себя зерно, шили себе одежду и изготавливали инструменты, необходимые для выживания. Они жили в домах-мазанках и носили грубую одежду, материалом для которой были конопляные или иные растительные волокна. Жизнь их была короткой и ограничивалась обычно поисками средств к существованию. Беспросветная череда месяцев прерывалась лишь сезонными праздниками — весной японцы просили у богов благосклонности, осенью они благодарили их за урожай. Иногда в деревню мог забрести торговец, чтобы предложить ее обитателям на продажу или на обмен морскую капусту, соль или другие товары, которые крестьяне не могли вырастить или смастерить самостоятельно. Он также приносил с собой рассказы о захватывающих и таинственных событиях, происходивших в далеком Киото.

Однако сквозь это отчаяние, вызванное войной, постепенно начали пробиваться ростки возрождения. Это отмечали первые европейцы, прибывавшие к берегам японских островов в последние десятилетия XVI — начале XVII вв. Португальский купец Хорхе Льварес,