Все люди смертны - Симона Бовуар

— Вы в самом деле в это верите? — спросила она.

— Это правда, — ответил он, пожимая плечами. — В былые времена это вовсе не выглядело чем-то необычайным.

— Про вас должны помнить.

— Кое-где об этом до сих пор говорят. Но уже как о старинной легенде.

— А вы могли бы выброситься в это окно?

Он повернул голову и оглядел окно:

— Я рисковал бы разбиться и надолго выйти из строя. Я ведь не так неуязвим. Но тело мое в итоге всегда восстанавливается.

Она встала и внимательно вгляделась в него:

— Вы правда считаете, что никогда не умрете?

— Я не смог бы умереть, даже если бы захотел.

— Ах, если бы я верила в то, что бессмертна!

— И что тогда?

— Тогда весь мир принадлежал бы мне.

— И я так думал, — сказал он. — Это было очень давно.

— Отчего же вы перестали так думать?

— Вам этого не понять: я по-прежнему буду здесь, я буду здесь всегда.

Он обхватил голову руками. Она смотрела на потолок и повторяла: я по-прежнему буду здесь, я буду здесь всегда. А этот человек дерзнул так думать, человек, который настолько горд и одинок, что считал себя бессмертным. Я говорила: я одна такая. Я говорила: мне никогда не удастся встретить мужчину или женщину, которые были бы достойны меня. Но я никогда не смела произнести: я бессмертна.

— О, — сказала она, — мне хотелось бы верить, что мне никогда не доведется гнить в земле.

— Это великое проклятие, — сказал он, посмотрев на нее. — Я живу, и в то же время у меня нет жизни. Я никогда не умру, и у меня нет будущего. Я никто. У меня нет ни своей истории, ни лица.

— Есть, — тихо сказала она. — Я вас вижу.

— Вы меня видите… — Он провел рукой по лбу и добавил: — Если бы, по крайней мере, можно было быть абсолютно ничем. Но на земле есть другие люди, и они вас видят. Они говорят, и вы не можете не слышать их, и вы им отвечаете, и вы вновь начинаете жить, зная, что вы не существуете. И так бесконечно.

— Но вы существуете, — сказала она.

— Для вас в этот миг я существую. Но существуете ли вы?

— Разумеется, — кивнула она. — И вы тоже. — Она взяла его за руку. — Разве вы не чувствуете, как моя рука прикасается к вашей?

Он посмотрел на руку:

— Эта рука? Да, но что она означает?

— Это моя рука, — сказала Регина.

— Ваша рука… — Он, поколебавшись, сказал: — Нужно, чтобы вы меня любили и чтобы я любил вас. Тогда вы будете здесь, а я — там, где вы.

— Мой бедный Фоска, — сказала она и добавила: — Я не люблю вас.

Он поглядел на нее и медленно выговорил с прилежным видом:

— Вы не любите меня. — Он покачал головой. — Нет, это ни к чему не приведет. Нужно, чтобы вы сказали мне: я вас люблю.

— Но ведь вы меня не любите, — возразила она.

— Не знаю, — сказал Фоска и, склонившись к ней, резко бросил: — Но знаю, что ваш рот существует.

Его губы прижались к губам Регины: она закрыла глаза. Вспыхнула ночь; она началась давным-давно, столетия назад, и ей не суждено было кончиться. Из глубины времен возникло дикое жгучее желание слиться с ее устами, и она покорилась этому поцелую. Поцелую сумасшедшего в пропахшей нашатырем комнате.

— Пустите меня. — Она встала. — Мне нужно идти.

Он не пытался ее удержать.

Едва она зашла в подъезд, из двери высунулись Анни и Роже.

— Ты где была?! — спросил Роже. — Почему не вернулась к ужину? Почему пропустила репетицию?

— Я забыла о времени, — сказала Регина.

— Забыла о времени? С кем?

— Мне что, нельзя отвлечься? — нетерпеливо бросила она. — Будто все часы нашей жизни одинаковы! Будто всегда имеет смысл отмерять время!

— Да что на тебя нашло? — изумился Роже. — Где ты была?

— Я такой ужин приготовила, — вставила Анни. — Пирожки с творогом.

— Пирожки… — повторила Регина.

Она вдруг рассмеялась. В семь часов — пирожки, в восемь — Шекспир. Все на своем месте, каждая минута: их нельзя разбазаривать, они быстро утекают. Присев на стул, она медленно сняла перчатки. Там, в комнате с пыльным полом, есть человек, который считает себя бессмертным.

— С кем ты была? — не унимался Роже.

— С Фоской.

— И из-за Фоски ты пропустила репетицию? — недоверчиво спросил он.

— Да не так уж важна эта репетиция, — отмахнулась она.

— Регина, скажи мне правду, — потребовал Роже. Посмотрев ей в глаза, он задал прямой вопрос: — Что случилось?

— Я была с Фоской и забыла о времени.

— Так ты тоже сходишь с ума, — проронил Роже.

— Хотелось бы, — ответила она.

Она огляделась по сторонам. Моя гостиная. Безделушки. А он вытянулся сейчас на желтом покрывале там, где меня уже нет, и он верит, что видел улыбку Дюрера, глаза Карла Пятого. Он смеет в это верить…

— Он совершенно необычный человек, — сказала она.

— Он псих, — сказал Роже.

— Нет. Все куда интереснее. Он только что сообщил мне, что бессмертен.

Она с неприязнью заметила, что они явно оторопели.

— Бессмертен?.. — повторила Анни.

— Он родился в тринадцатом веке, — бесстрастно начала Регина. — В тысяча восемьсот сорок восьмом году он заснул в лесу и провел там шестьдесят лет, а потом еще тридцать лет в доме умалишенных.

— Довольно шуток, — сказал Роже.

— Почему бы ему не быть бессмертным? — спросила она с вызовом. — Мне кажется, что это не большее чудо, чем родиться и умереть.

— О, прошу тебя, — взмолился Роже.

— Даже если он и не наделен бессмертием, он считает, что наделен им.

— Классическая мания величия, — сказал Роже. — Это ничуть не интереснее, чем человек, возомнивший себя Карлом Великим.

— А кто сказал тебе, что человек, возомнивший себя Карлом Великим, неинтересен? — задала вопрос Регина и, внезапно разозлившись, воскликнула: — А вы оба, вы что, считаете, что вы интересны?!

— Это грубо, — обиженно заметила Анни.

— И вы хотели, чтобы я уподобилась вам, — сказала Регина. — Неужто я создана похожей на вас?

Она вскочила, прошла в спальню и захлопнула за собой дверь. Я похожа на них! — яростно твердила она. Мелкие люди. Мелкие жизни. Почему я не осталась там, на той кровати, почему испугалась? Неужто я так малодушна? Он идет по улице, совсем незаметный в своем сером габардиновом плаще, и шляпе и думает: я бессмертен. Мир принадлежит ему, время тоже, а я — так, мошка. Кончиками пальцев она провела по нарциссам, стоявшим на столе. Если бы я тоже верила в то, что бессмертна. Бессмертны запах нарциссов и лихорадка, что горячит мне губы. Я бессмертна. Она растерла в ладонях цветочные лепестки. Бесполезно. Смерть крылась в ней, она знала это и с готовностью принимала. Красота будет при ней еще лет десять, она сыграет Федру и Клеопатру, оставит в сердцах смертных людей бледное воспоминание, что понемногу осядет пылью, — все это могло бы удовлетворить ее скромные амбиции. Она вынула шпильки, скреплявшие прическу, и тяжелые локоны упали на плечи. Когда-нибудь я постарею, когда-нибудь я умру, когда-нибудь меня забудут. И пока я думаю об этом, есть человек, который думает: я пребуду здесь всегда.

— Это триумф! — объявил Дюлак.

— Мне нравится, что у вашей Розалинды под мужской одеждой таится столько кокетства и андрогинная грация, — сказал Френо.

— Не стоит больше говорить о Розалинде, — ответила Регина, — она мертва.

Занавес опущен. Розалинда мертва. Она умирала каждый вечер, и наступит день, когда она больше не возродится. Взяв бокал, Регина выпила шампанское до дна; рука ее дрожала; стоило ей сойти со сцены, ее начинало трясти.

— Хочется как-то развлечься, — жалобно сказала она.

— Потанцуем вдвоем? — предложила Анни.

— Нет, я хочу танцевать с Сильвией.

Сильвия, окинув взглядом приличную публику, сидевшую за столиками, спросила:

— Вы не боитесь, что мы привлечем к себе внимание?

— Разве лицедей может остаться незамеченным? — бросила Регина.

Она обняла Сильвию: та не слишком уверенно держалась на ногах, но танцевать она могла даже тогда, когда валилась от усталости; оркестр играл румбу; Регина принялась танцевать в негритянской манере и корчить непристойные гримасы. Смущенная Сильвия топталась напротив Регины, не зная, куда деть руки и ноги, и лишь вежливо и покорно улыбалась. Посетители также улыбались. В этот вечер Регина могла выделывать все, что угодно, аплодисменты были обеспечены. Вдруг она резко остановилась.

— Ты никогда не умела танцевать, — сказала она Сильвии. — Ты слишком благоразумна. — Она опустилась в кресло и обратилась к Роже: — Дай мне сигару!

— У тебя сердце заболит, — ответил он.

— Ну и что! Меня стошнит, все развлечение.

Роже протянул ей сигару, она тщательно раскурила ее и затянулась; во рту появился горьковатый привкус: по крайней мере, это было нечто настоящее, плотное, осязаемое. Все прочее казалось далеким: музыка, голоса, смех, знакомые и незнакомые лица, чьи отражения бесконечно множились и разлетались в зеркалах кабаре.