Марина - Михаил Веллер

- Вы нескромны, - хладнокровно возразила Марина, спихнув с себя коммуниста Захарова и натянув простыню. - Мы совершеннолетние, и я у себя дома.

Шонька раздулся до размеров стратостата "СССР-1". И взмыл в предназначенную ему идеологическую стратосферу.

- Иконы не стенах! - завопил он, тыча сосисочным пальцем.

Скуратов покраснел. Иконой была огоньковская репродукция "Сикстинской Мадонны".

- Это Рафаэль, - высокомерно объяснила образованная студентка Марина.

- А это, видимо, Рембрандт! - орал Шонька, указывая на путающегося ногами в рукавах рубашки Захарова. - Снять! - приказал он.

Захаров посмотрел на него готовно и затравленно и снял рубашку с ног обратно.

- Да не это! это надеть! со стенки снять!

В коридоре перед дверью выросла небольшая интересующаяся толпа. Через эту толпу тихо проталкивались сожительницы, вернувшиеся с концерта.

- Тьфу, - сказала Марина. - Вот и вся демографическая ситуация. Вас, должно быть, папа с мамой сделали рубанком из полена. Толстое же им попалось полено, - не удержавшись, добавила она.

Комиссия перехрюкнулась. Шонька посинел. Марина попросила всех выйти вон и дать ей одеться.

- Произведения искусства не снимем, - заявили подруги. - Стыдно не знать, что это такое.

- Все будете лишены общежития! - трясся Шонька мелким студнем.

Когда стих шум великой битвы и комиссия удалилась готовить кары, подруги заварили чаек и посочувствовали Марине с некоторой неприязнью девушек порядочных к девушке непорядочной:

- Как ты двери-то не закрыла?

- О любви надо думать, а не о замках, - гордо сказала Марина.

- А чего теперь-то вздыхаешь?

- Кончить не дали, - пожаловалась она.

Прелюбодеев выселили из общежития, на месяц лишили стипендии и "строго предупредили" за поведение, порочащее звание "советского студента".

- Готова дать подписку об отказе от женского образа жизни вплоть до победы мировой революции, - на голубом глазу заявила Марина.

Подпортивший свой "облико морале" Захаров был потерян безвозвратно. Как незнаком с ней держался.

8. ДЖОРДЖИ

Через месяц Марина стала самой знаменитой девушкой на филфаке. В отраженном блеске мировой знаменитости ослепительно вспыхнула ее грешная звезда.

Знаменитость пела сладко и пылко и звалась Джорджи Марьяновичем. Юные ленинградки ломились на его концерты, теряя туфли и пуговицы, и в душных огромных залах внимали чарам волшебника до оргазма.

Марина пошла на бастион грудью. Она не метала свой букет на сцену, как противотанковую гранату, - он лично пробилась сквозь строй соперниц, взошла наверх и преподнесла цветы со светским поклоном. Ловя поцелуй в щечку, в последний миг подставила губы и наградила вспотевшего после выступления Марьяновича таким засосом, что на минуту он забыл все ноты.

- Как жаль, что у меня завтра рано лекции в университете, - строго сказала она и сделала движение уйти.

- Вы шекспировский герой, - добавила она, разворачиваясь грудью в наивыгоднейшем ракурсе.

Марьянович примерно знал, кто такой Шекспир. Это было несколько выше уровня его интеллигентности.

Его переводчицей была пятикурсница с филфака. Марина навела с ней контакт и в благодарность сперла интуристовскую бирку, дающую свободный проход в гостиницы. Направляясь спать в свой номер "Европейский", Марьянович наткнулся в коридоре на Марину, читающую толстенный том.

- Меня интересует крайне высокий литературный уровень текстов ваших песен, - сказала она.

- Все эти поэты - идиоты, - сказал Марьянович.

- Просто они не видят в своих стихах то, что умеете увидеть вы, возразила Марина.

Потрясенный Марьянович попытался осмыслить услышанное и пригласил Марину в номер.

- Уже слишком поздно, - заметила она, внимательно следя, чтобы на этот раз дверь защелкнулась.

- Я не пью, - отказалась она и хлопнула полстакана коньяка.

- Я влюблена только в литературу, - предупредила она, нежно гладя Марьяновича по щеке.

- Я никогда не буду вашей, - поклялась она, помогая Марьяновичу раздевать ее.

Потом в ванной они играли в "кораблики", и она издевательски наслаждалась разговором о литературе. Непривычный к подобному изыску певец пучил глаза и выпевал дифирамбы русской душе и русской культуре.

Назавтра Марьянович удостоился в антракте вежливого разговора со скромным музыковедом в штатском.

- Я уважаю ее как человека! как культурную, образованную женщину! возмущенно заявил он.

Марина же в ответ на грозные предупреждения факультетского кэгэбэшника оскорбленно отвечала:

- Мы говорили о музыке Чайковского.

Знакомые, малознакомые и вовсе незнакомые жили их упоительным романом. Она провожала его в аэропорту; она уже вошла в высокий мир искусства и зарубежный гастролей! щелкали фотокамеры; Джорджи артистично промакивал глаза. И улетел восвояси, скотина такая, наобещав с три короба: Париж, Греция, отели, машины и казино.

Вслед за чем Марину без треска и бесповоротно вышибли из Университета.

9. ПОЖАР В ЕВРОПЕ

Подобрали ее фарцовые мальчики легендарного Фимы Бляйшица. Подобрали, обогрели и приставили к делу.

А дело было такое: они за Выборгом тормозили автобусы с финнами тряпки фарцевать, а Марина тем временем оказывала интуристам услуги иного рода, женского: комплексное обслуживание. Чего же зря деньгам залаживаться: плюс сотня марок с головы, исполнительнице - четверть, организаторам - остальное. Вернее, конечно, не с головы, а... ну, ясно.

Сдельная оплата стимулирует производительность труда. Быстро усвоив эту экономическую истину, Марина освоила прогрессивную французскую технологию. Без сомнений, она была талантливым работником. И легенда о ней проникла на Невский тогда, когда впервые финский автобус достиг Ленинграда, обслуженный поголовно.

Это тяжелый труд, и вечерами восходящая звезда культурно отдыхала в каком-нибудь ресторане на Невском...

А на Невском в те времена, господа-товарищи, давали за десять финских марок три рубля - советских, деревянненьких. Не то рупь был здоровый, не то марка хилая, не то менялы глупые, а только откуда ж взяться при таком-то обменном курсе разгулу и расцвету валютной проституции. И секс был нам чужд как буржуазная отрыжка. Правда, и отрыжка бывает приятной смотря чем угощался.

С другой стороны, Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович, писатель столь исконно и глубоко российский, что временные пертурбации на остроте его творчества никак не сказываются, еще сто лет назад отметил: "Финны по природе своей трезвенники, но попадая в Петербург, упиваются обычно до совершенного освинения". Марина по филфаковской программе до Щедрина не дошла, и к постижению классической мудрости возвысилась собственным скромным опытом; что бесспорно делает ей честь, хотя и не ту, которой она лишалась, приобретая этот опыт.