Тайны Федора Рокотова - Нина Молева

Итак, рокотовский «Кабинет И. И. Шувалова» — память о перешедшей в стены Академии художеств коллекции мецената. 1757 год. Тем больше вопросов вызывалось датировкой копии, выполненной А. Зябловым. Раз она была написана двенадцатью годами позднее оригинала, то, как принято считать, последний должен был составлять собственность Ф. С. Рокотова. Иначе каким образом художник мог представить своему ученику возможность копирования? Ведь, расставшись со своей коллекцией, И. И. Шувалов долгие годы провел за границей, и его отношения с Рокотовым, какими бы сначала тесными они ни были, не могли не прерваться. Отсюда делался и второй вывод, что «Кабинет» писался Рокотовым для себя — то ли на память, то ли как род учебного упражнения.

Однако оба вывода представляются одинаково неправдоподобными. Федор Степанович Рокотов, по свидетельству современников, имел множество заказов, причем легко продавал каждый невостребованный заказчиком холст. Чем же мог он руководствоваться, сохраняя у себя одну из наиболее ранних, да и трудоемких работ? Почему не передал оригинал тому же Н. Е. Струйскому, и где, наконец, мог этот оригинал видеть И. М. Долгоруков, не упоминающий в этой связи о мастерской художника? Нет, судьба картины должна была сложиться иначе. Слишком стремительно в это время начала меняться историческая обстановка.

Со временем Павел I не простит ни одному из фаворитов матери ни опозоренной памяти отца, ни собственного оскорбленного самолюбия — расплата со «случайными людьми» предшествующего царствования будет мгновенной и беспощадной. Для Петра III любимец умершей тетки — Шувалов почти безразличен. Зато фаворит предвидел свое будущее после смерти Елизаветы — женщины в ее семье долго не заживались, сама она начала стареть неожиданно быстро, не сопротивляясь недугам, мрачным настроениям, упадку сил.

Иван Иванович Шувалов бесконечно услужлив с наследником — до прямой униженности, предупредителен — до лакейства. Так утверждают дипломаты, внимательно наблюдавшие разыгравшуюся партию. В то время как Елизавета месяцами не пускает к себе на глаза великого князя и его честолюбивую жену, будущую Екатерину II, Шувалов находит способ не порывать с ними добрых отношений. И это при том, что великокняжеская чета ненавидела друг друга, супруги жили каждый своей жизнью, переполненной подозрениями, доносами, клеветой. Нет, в дипломатических способностях придворного толка фавориту никак нельзя было отказать.

И все же с приходом к власти Екатерины он стремится по возможности скорее исчезнуть с петербургского горизонта. Даже не располагая необходимыми средствами, И. И. Шувалов добивается разрешения выехать за границу и одновременно просит сестру продать свой петербургский дом, чтобы в будущем поселиться подальше от двора, в Москве. Ему ли не знать всей системы слежки, обязательной перлюстрации почты, тем более таких лиц, как он сам. Так не в расчете ли на этих невидимых, но непременных читателей пишутся им в частном письме строки: «Если Бог изволит, буду жив и, возвратясь в мое отечество, ни о чем ином помышлять не буду, как весть тихую и беспечную жизнь, удалюсь от большого света… верьте, что ни чести, ни богатства веселить меня не могут».

Проходят долгие четырнадцать лет. Шувалов объездил всю Европу, близко сошелся с «фернейским патриархом» — Вольтером, помог актеру Дмитревскому завязать дружеские отношения с знаменитым французским комиком Лекеном и актрисой Дюмениль, готовившими реформу современного театра. Он гость всех монархов, которые почему-то принимают его с королевскими почестями, и он же верная тень пресловутой княжны Таракановой, с которой встречается не часто, но постоянно переписывается, стараясь быть рядом.

Однако недолгая эпопея княжны завершилась трагической гибелью в Петропавловской крепости, и именно после нее Екатерина II вспоминает о Шувалове и день ото дня настойчивее начинает настаивать на его возвращении. Всякие отговорки становятся опасными, колебания бессмысленными, и былой фаворит в конце концов решается вернуться на родину. В сентябре 1777 года Шувалов в Петербурге. Екатерина немедленно посылает осведомиться о его здоровье и звать во дворец. На следующий день в честь «такого дорогого гостя» (слова императрицы!) устраивается вечернее собрание Эрмитажа. Потемкин и Григорий Орлов оспаривают друг у друга честь представить собравшимся новоприбывшего. Газеты Москвы и Петербурга печатают приветственные стихи. Среди авторов приветствий Г. Р. Державин, в свое время мечтавший сопровождать И. И. Шувалова в поездке, но, к величайшему своему огорчению, задержанный родственниками.

Шувалов назначается обер-камергером и теперь обязан постоянно сопровождать императрицу. Для знатока хитросплетений закулисной жизни русского двора дипломата Гельбига происшедшая метаморфоза логична и легко объяснима: «Разве не видно из этого призвания ко двору, что Екатерина имела в виду заплатить отцу деньгами и орденами за отнятую у него и насильно лишенную жизни дочь, лишь бы замять это гнусное преступление». В глазах многих из современников И. И. Шувалов был родным отцом так называемой княжны Таракановой.

Новые обязанности, а главное, придирчивый контроль самой императрицы, не спускавшей с былого фаворита глаз, долго не дают Шувалову добраться до Москвы. Его положение необычайно осложнилось тем, что в первые же дни пребывания в Петербурге он получил пространное письмо от бывшего почт-директора Фридриха Аша. Поныне сохраняющееся в Центральном государственном архиве древних актов, оно объявляло Шувалову тайну его рождения — сын Анны Иоанновны и пресловутого Бирона! Дворцовый переворот в пользу «принца» должен был организовать податель письма, старший сын к тому времени уже скончавшегося Аша.

Правда, Шувалов без малейшего колебания тут же выдает преданного офицера. Оставив молодого Аша в собственной спальне, он поспешил с доносом во дворец. Судьба Аша-сына была решена. Арестованный прямо в шуваловском доме, он больше не увидел свободы, объявленный буйно помешанным узник одного из суздальских монастырей. Его положение оставалось неизменным и при Екатерине, и при Павле, и при Александре I — неизбежная расплата за сомнение в законности власти державных правителей.

И все равно И. И. Шувалов просчитался. Он искал покоя и безопасности, а вызвал самые тяжелые подозрения независимо от того, насколько близко к истине было содержание письма. Теперь все его действия тем более проверяются, о каждом своем передвижении он обязан «делиться впечатлениями» с самой императрицей. В Москве Шувалов оказывается только летом 1778 года. Здесь у сестры Прасковьи все годы хранились наиболее дорогие ему вещи, картины, среди которых, скорее всего, и была память о былой коллекции — рокотовский «Кабинет». Именно в это время Ф. С. Рокотов, живший постоянно в старой столице, имел возможность встретиться с былым покровителем и получить разрешение на копирование своей старой картины — идея, исходившая от Н. Е. Струйского.

В каком из шуваловских домов сначала находился «Кабинет»? По-видимому, в том самом, который так спешно строит для фаворита еще по чужому, не собственному, проекту привезенный им из Москвы вчерашний архитектурный подмастерье А. Ф. Кокоринов. Это дом на Итальянской улице, начатый в 1754 году, не законченный к моменту смерти Елизаветы и, как показали реставрационные работы XIX века, так и не получивший фундамента. Слишком торопился И. И. Шувалов, слишком много имел замыслов, которые хотел осуществить сразу все. Кокоринов мечтает о предстоящей пенсионерской поездке в Италию — Шувалов сам получил на нее согласие Елизаветы, но сам же и оттягивает вожделенную для архитектора минуту. К. Г. Разумовский, прося направить к нему в Глухов новую архитектурную знаменитость, откровенно пишет М. И. Воронцову, что Шувалов водит Кокоринова за нос, никак не думая с ним на самом деле расставаться.

Первыми были закончены отделкой к 1757 году комнаты парадной анфилады, в которую и должен был входить кабинет, небольшой по размерам, но производящий впечатление целого зала благодаря множеству размещенных в нем картин. На холсте Рокотова их двадцать пять — четвертая часть переданной Академии художеств коллекции. В среднем ряду большие многофигурные картины — «Избиение перворожденных» итальянца Челести, «Святой Иероним» особенно любимого в России XVIII века итальянца Карла Лотто, «Милосердный самарянин» Иорданса и «Банкрот» М. Свертса. Ниже лента мелких пейзажей и батальных сцен — Мушерон, Кверфурт, Пуленбург, Бургиньон. Вверху — живописные фантастические руины Маньяско и Спара. Шувалов явно отдавал предпочтение широкой сочной живописи фламандцев и венецианской школе XVII века.

Картины в кабинете располагаются не только по размерам — обычный экспозиционный принцип XVIII столетия. В основе их развески — определенный сюжетный замысел, декоративный по внешнему решению и эмоциональный по существу. Каждое полотно становится частицей единой, занявшей всю стену, сложной и динамичной композиции, над которой развертывается представленная на плафоне аллегория.