Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов

— Пос-след-ний рай-йсс!.. Слышь, Константин, — последний райс по Вон-речке!

— Не Вон-речка, а Вонтъеган — значит Урманная река! — поправил Костя.

— Один черт, главное — последний райс! Люблю последние райсы по этим речкам! Обожаю-ю!.. Тут каждый мысок, каждый заливчик накрепко запомнит капитана Мишку Буркина. Так-то, мой друг!

Он торопливо натянул тельняшку, сунул под мичманку прядь русых волос и шагнул к иллюминатору. Сонные глазки его ожили и беспокойными мышатами метнулись на берег, где уже задымил печными трубами лесоучасток.

— Сбегаю в поселок — и снимемся, Константин! — низким голосом произнес Буркин, выходя из кубрика. — Готовь катер в последний райс!

Редко оживают его глазки — значит, что-то задумал, соображал Костя. И дался ему последний рейс — чем он лучше остальных рейсов? Поскорей бы уж кончалась навигация!

Плавал он на катере первое лето. После школы одну зиму охотился с отцом, а потом поступил на курсы мотористов — ох как тянуло тогда на сильные и быстроходные катера, что сновали по таежному Вонтъегану. И часто снился ему белый катер-красавец с мелодично поющим мотором. Но у каждого времени свой сон — река быстро наскучила своим однообразием: плоты и баржи вниз и вверх по течению. Все рейсы одинаково скучные и нудные — разве с тайгой сравнишь?! Там ведь охотник редко когда пройдет дважды по одной и той же тропе. И в это утро, на рассвете, когда увидел ондатру в курье, он окончательно решил вернуться в тайгу на промысел.

Стоя перед штурвалом в ожидании капитана, он задумчиво водил пальцем по запотевшему стеклу рубки. Под его рукой рождались резвые тонконогие олени, островерхие чумы, низкорослые сосенки и легкие охотничьи нарты. Но линии тотчас же запотевали, и все растворялось в белесом тумане, словно уносилось в прозрачное осеннее небо. Он не знал, сколько оленьих упряжек умчалось в небо — рука ходила сама собой. Из задумчивости его вывел грохот сапог по железной палубе — Буркин с длинным свертком под мышкой протиснулся в рубку и взялся за штурвал. Забурлила вода за кормой, катер отвалил от берега, круто развернулся и помчался вниз по течению. На буксире болтался пустой понтон из-под горючего.

Когда поселок скрылся за поворотом, капитан уступил штурвал Косте и развернул сверток.

— Во какую пушку заграбастал! — воскликнул он. — Стакнулся с продавщицей, в городе хрен купишь без бумажки! Так-то, учись жить, Константин, пока Буркин не скопытился!.. Шестнадцатый калибр, хромированные стволы — настоящая пушка!

— По мишеням, что ли, хочешь? — поинтересовался Костя, удивленный тем, что за все лето ни разу не видел в руках Буркина ружья, и казалось, тот всерьез никогда не интересовался охотой, а тут на тебе — сразу «пушку» купил.

— Ха-ха, мишени! — хохотнул Буркин. — Знаешь, какой я стрелок! Таких еще надо поискать! Я, друг ты мой, ни на какую живность больше одного патрона не трачу. Хоть мишку косолапого давай — одним выстрелом уложу! Потому как всякое зверье страх передо мной чувствует — возьми того же мишку: силен, а боится меня!

— Да не боится он, а нрав у него… нелюдимый, не любит зазря встречаться с человеком, — вступился Костя за медведя.

— Во-во, через страх и не любит человека! — упрямился Буркин. — Вот если бы я с кулаками ходил по лесу, так он не стеснялся бы встречи со мной. А тут такая пушка и последний райс — пожалте, мишка косолапый, на бережок!

— Жди, так он и пожалует к тебе! — пробурчал Костя, — Ума он еще не лишился…

— Ладно, хрен с ним! — махнул рукой Буркин. — Без него не будем скучать, все-таки последний райс. Я, брат, еще ни разу не завершал навигацию без пушки, ты меня еще не знаешь…

А Костя и вправду совсем не знал своего капитана. Весной Буркин сам вызвался взять к себе новичка. Ни о чем не спрашивал, только поинтересовался, на самом ли деле Костя сын охотника. Получив утвердительный ответ, Буркин тогда удовлетворенно хмыкнул — мол, сработаемся, землячок. И верно, Костя быстро освоился на катере — помогла и природная память, и сообразительность коренного жителя тайги, род которого многому научился на таежных тропах, многое постиг в борьбе за жизнь. А Буркин оказался неплохим капитаном, был в меру требовательным, к мелочам не придирался. Этим летом директор хотел взять его на свой катер, да он почему-то отказался. Говорил, от начальства подальше — спокойнее жить. Только вот к его бесстрастно неподвижному лицу Костя никак не мог привыкнуть.

Двигатель работал ровно и монотонно, шум его гулким эхом отзывался в настороженном осеннем лесу. Катер уверенно бежал по неширокому Вонтъегану — Костя хорошо знал таежные реки и безошибочно угадывал русло, избегая отмелей и подводных коряг.

— Понимаешь ли, Константин, я поболе двух десятков навигаций закрыл, — говорил Буркин, прочищая ружье от смазки. — Привычку имею к последним райсам! Вот прикинь, до города вместо двух дней можем плыть четыре, не то неделю. Ведь двигатель может поломаться али еще что может случиться. Может ведь двигатель отказать?!

— Двигатель? Может, конечно, — неохотно согласился Костя.

— Про то я тебе и толкую, не можем все лето без единой поломки ходить… А я такие места знаю в низовье, что тебе, сыну охотника, и не снились — зенки на лоб полезут, когда увидишь!

«Эк, да ты неспроста пушку-то купил! — подумал Костя. — И сети, выходит, не зря припас для последнего рейса! В низовье напоследок решил похозяйничать!» И он впервые почувствовал острую неприязнь, почти ненависть к своему капитану и неосознанно отодвинулся от него. Теперь он насторожился и боковым зрением постоянно следил за Буркиным, словно тот со своим ружьем собирался неожиданно напасть на него.

— А вообще, Константин, я хочу рвануть отсюда… на нефть али газ, на буровую дизелистом. Знаешь, лес уже не в цене, лес… что утлая лодчонка в луже, а нефть — это как крейсер, который любой океан переплывет! Чуешь, что это такое?!

«Сам-то ведь всю жизнь плаваешь по луже! — подумал Костя. — Каждому свое — кому лодчонка утлая, кому крейсер!» А вслух ничего не сказал, только плотнее сомкнул челюсти.

— Хочешь, Константин, и тебя с собой возьму на буровую, помощником будешь моим, а?!

— Что нам