Эвтанатор (Записки врача) - Сергей Смирнов

Она развернулась ко мне и прошипела:

— И вот этого я вам ни-ког-да не прощу!!

Когда она ушла, мы долго и судорожно смеялись. И я, и медсестра Ксения Ивановна, и даже богатырских форм больная…

Но все-таки, как я уже говорил, чаще приходилось отказывать.

Дескать, я не понимаю, чего вы хотите, — ну, и так далее.

Одной особенно настойчивой девице мои слова не понравились.

— Да разве вас с кем-нибудь спу-утаешь… — протянула она со значением. — Вы ведь у нас один такой… Добренький.

А разговор, между прочим, проходил прямо у меня в кабинете, хотя и в отсутствие медсестры.

Я взглянул на нее, на это холеное, чистенькое, самодовольное подобие человека. И сказал:

— Вы хотите, чтобы я кого-то убил?

— Ну… — вздрогнула она. — Ну, зачем же вы так… Я совсем не то имела в виду.

— Вы ошиблись, — прервал ее я. — Я уже сказал, что вы меня с кем-то путаете. Я не наемный убийца.

И прямо взглянул на нее.

Она хотела возразить, открыла было рот, но, поймав мой взгляд, осеклась. И побледнела. Встала, сказала протокольным голосом:

— Извините.

И вышла.

А я внезапно ощутил себя в западне.

И не зря. Уже на другой день в чужом подъезде — я шел по вызову, узнали же, гады! — меня встретили два коротко стриженных амбала с цепями на бычьих шеях. Один был в кожаной безрукавке (писк сезона), другой — в летней куртке и рубашке, расстегнутой чуть не до пупа.

— Ну, чо? — лениво спросил тот, что в безрукавке. — Какие проблемы-то?

Я поежился. Мы стояли на полутемной лестничной клетке, между этажами. И они потихоньку напирали на меня, заставляя отступать к мусоропроводу.

— А в чем дело? — спросил я.

— Ты дурочку-то не строй, — продолжал он. — К тебе приходили?

— Кто?

Второй быстро и точно ударил меня в солнечное сплетение. Я моментально согнулся, отлетел к мусоропроводу.

— Девка, говорю, приходила?

— Ну, — выдавил я сквозь слезы. — Приходила.

— Просила? Ну?

— Нет… Только намекнула.

— А ты чо, намеков не понимаешь?

Безрукавчатый покрутил круглой головой.

— Ты не бойся. Мы пока добром с тобой. Толкуем пока. Понял?

Я судорожно кивнул.

— Надо одного деда тихо-мирно усыпить, понял? За бабки, понял?

Я снова кивнул.

— Так чего ты еще не понял? — и безрукавчатый деланно развел руками.

— А этот дед… — я, наконец, разогнулся, держась руками за живот. — Этот дед что, хочет умереть?

— Ну ты дал! Хочет — не хочет, кого е…т? Ты давай делай, а не спрашивай.

Я подумал. Краем глаза следил за тем, что в куртке: как бы еще не ударил, падла. Тренированный, видно. Бить умеет.

— А ты знаешь, как я это делаю? — спросил я.

— Чего? — безрукавчатый оттопырил нижнюю губу, изображая интерес.

— Переправляю через Ахеронт… в ладье Харона…

— Чего-чего? — он обернулся к напарнику. — Не, ты понял? Во гонит!

— Я отправляю только по доброй воле, — сказал я. — Кладу монетку под язык.

— Чего?..

— Чтобы душа могла заплатить перевозчику…

— Ну, ты это… — безрукавчатый насупился и сжал кулаки. — Ты гусей не гони. А то наш специалист тебе челюсть на затылок свернет. По доброй, это, воле.

Он улыбнулся собственной шутке и деловым голосом продолжал:

— Короче. Эта девка тебя найдет. Приведет к деду. И ты сделаешь, что надо. Как ты это сделаешь — никого, обратно, не е…т. Потом получишь бабки.

Я сказал с расстановкой:

— А делаю я это так… Если вот этот, Юрий Долгорукий, — я кивнул на напарника в куртке, — еще раз меня коснется, то… так, сегодня четырнадцатое… значит, семнадцатого он умрет.

Оба раскрыли было рты, но тут же захлопнули. Переглянулись.

Было слышно, как они думают.

— На понт берешь? — хрипло спросил „специалист“.

— Уже шестнадцатого почувствуешь себя плохо. А семнадцатого…

Заказывай музыку.

Они снова переглянулись.

Я молчал.

И тут где-то вверху громыхнула железная дверь. Оба вздрогнули.

Даже слегка отодвинулись от меня.

Раздались шаркающие шаги и появилась старушка:

— А, Алексей Дмитрич? А мы вас заждались уже. Мне соседка порекомендовала уринотерапию, так я проконсультироваться хотела…

— Ну, короче, — громко прервал ее безрукавчатый. — Доктор, мы договорились, да?

И развернувшись, они ушли. Я вытер испарину, посмотрел на старуху.

— Что это с вами, Алексей Дмитрич? — она вгляделась в меня подслеповатыми глазами. — Я говорю, насчет уринотерапии…

— Да-да. Сейчас, подождите… Идемте.

И я первым шагнул к лестнице.

Черта с два они меня найдут, — думал я, в тот же вечер садясь в электричку на Удельной. На работе выпросил недельный отпуск за свой счет — пришлось показать начальству письмо от жены трехмесячной давности, в котором она живописно изложила болезнь тестя.

Но я опоздал.

Когда после Парголова народ в электричке схлынул, я вдруг увидел безрукавчатого: он сидел у прохода и вертел головой, глазея в окна; можно было подумать, что эта поездка приносит ему массу удовольствия.

Я испугался. Хотел было незаметно скользнуть в тамбур, но безрукавчатый вдруг обернулся и приветливо помахал рукой. Как по мановению волшебной палочки место рядом с ним освободилось.

Я подошел и сел.

— Привет, — сказал он; глаза его лучились, как у кота, сожравшего кило сырой печенки. — Не могу с вами расстаться.

Вдруг с пацаном что случится — а где вас потом искать?

Он теперь разговаривал со мной на „вы“, но облегчения от этого я не испытывал. Наоборот, окончательно понял, что имею дело с коварным и наглым хищником, да не с одним — а с целой стаей.

— Куда едем-то? — спросил он.

Я промолчал.

— У тебя там что, дача, что ли?

Я снова промолчал. Он деланно вздохнул.

— Вообще-то меня Саша звать. Пойдем, что ли, покурим?

В электричке зажегся свет. Мы прошли в прокуренный, заплеванный тамбур, закурили. За грязным окном проносились поля, огороды. По автостраде, бежавшей рядом, изредка проносились машины.

Докурили.

— А знаешь, что? — сказал Саша. — Поедем-ка по домам, а?

— Ладно, — сказал я. Загасил окурок и повернулся к раздвижным дверям.

Но тут электричка затормозила. В тамбур повалил народ, и разделил нас с Сашей. Я как бы махнул ему рукой, пробираясь в вагон.

Вагон я пролетел пулей, выскочил в другой тамбур и вывалился на перрон, чуть не сбив с ног старика с громадным рюкзаком.

Метнулся к краю платформы, в темноту. Остановился за кустом акации, наблюдая, как отходит электричка. Она ушла, платформа опустела.

Я перевел дух. Через несколько минут прибыла электричка, шедшая в город. Я наблюдал за пассажирами, сошедшими с нее — их было всего трое-четверо. Саши среди них не было — значит, он не успел. И в последний момент я вскочил в тамбур.

Эту ночь я провел на автовокзале. Пытался дремать, полулежа на скамейке и прикрывшись газетой. Измаявшись, выходил курить. На улице было мокро, слякотно. Чувствовалось приближение осени.

Мокрый асфальт казался стоячей водой, в которой отражались фонари, здания, прохожие.

Утром я рискнул вернуться домой. Было шесть утра, туман заполнил дворы. Я поднялся на свой этаж, постоял у дверей. Как следует осмотрел замочную скважину и пожалел, что не сменил замок на импортный.

Наконец, рискнул. В квартире никого не было. Я быстро побрился, постоял под душем, даже чуть-чуть вздремнул, а в половине восьмого снова вышел, забив снаружи замочную скважину подходящим по цвету пластилином — оказалось почти незаметно.

У меня был хороший знакомый в пансионате „Разлив“. У него была редкая по тем временам специальность — рефлексотерапевт, хотя до специализации он был гинекологом.

В „Разливе“ мне удалось, не привлекая внимания, перекантоваться несколько дней. Днем я бродил по окрестностям, ловил рыбу, даже посмотрел на знаменитый шалаш. Вечером возвращался в пансионат, где мой знакомый обеспечил мне койку в служебной комнате. Он ни о чем не спрашивал; только с самого начала, узнав про „обстоятельства“, кивнул с философским видом:

— В нашем деле всякое бывает. Мы — между жизнью и смертью…

Слушай, может, тебя иголочками поколоть? В ушки. От нервов помогает…

От иголочек я отказался.

Двадцатого я вернулся домой. Пластилин, конечно, был выдавлен, но я чувствовал, что теперь мне нечего бояться. Я открыл дверь и в прихожей столкнулся с Сашей.

— А! Наконец-то, — сказал он буднично. — Ловко вы меня тогда… Мы уж не знали, что и думать. Спасибо, есть один человечек в „Разливе“ — подсказал.

Он исчез в комнате, откуда послышался разговор.