Шепчущий в ночи - Говард Лавкрафт

 Но если самым неприятным и пугающим было изображение отпечатка на земле, то наиболее любопытным оказался снимок большого черного камня, найденного в лесах возле Круглого холма. Эйкели фотографировал камень, по всей вероятности, на столе в своем кабинете, поскольку я смог разглядеть ряд книжных полок, а на заднем плане бюст Мильтона. Камень был заснят в вертикальном положении и представлял собой изрезанную поверхность, размером один на два фута, но у меня не хватает слов, чтобы сказать что-либо определенное об этих узорах или хотя бы об общей конфигурации всего камня. Какие геометрические принципы легли в основу его огранки - ибо эго несомненно была искусственная огранка, - я могу только догадываться; но скажу без колебаний, что никогда я не видел предмета столь странного и чуждого нашему миру. Из иероглифов, начертанных на поверхности, очень немногие был различимы, но один-два вызвали у меня просто шок. Конечно, это могла быть и фальсификация, ибо есть и кроме меня люди, читавшие чудовищный "Некрономикон" безумного араба Абдула Альхазреда; но тем не менее я испытал нервную дрожь, узнав определенные идеограммы, которые, как я знал по своим исследованиям, связаны с наиболее святотатственными и леденящими кровь историями о существах, которые вели безумное полусуществование задолго до того, как были сотворены Земля и другие внутренние миры солнечной системы.

 Из пяти оставшихся фотографий три изображали болотистую или холмистую местность, которая, казалось, несла на себе отпечаток тайных и зловредных обитателей. Еще одна изображала странную отметину на земле, совсем рядом с домом Эйкели, которую он сфотографировал наутро после того, как собаки всю ночь лаяли особенно яростно. Снимок был очень расплывчатый, и по нему трудно было сказать что-либо определенное; но отпечаток отдаленно напоминал "след когтя" на голой земле. Последняя фотография изображала само место жительства Эйкели: аккуратный беленький двухэтажный дом, построенный, вероятно, лет сто - сто двадцать тому назад, с хорошо подстриженным газоном и обложенной камнями дорожкой, ведущей к искусно выполненной резной двери в георгианском стиле. Несколько огромных полицейских псов сидели на газоне у ног человека приятной наружности с аккуратной седой бородкой, который, как я догадался, и был сам Эйкели - он же и делал этот снимок, о чем свидетельствовала лампочка в его руке.

 Осмотрев фотографии, я приступил к чтению обширного письма и на последующие три часа погрузился в пучины неописуемого ужаса. То, что ранее Эйкели излагал лишь в общих чертах, он описывал подробно, в мельчайших деталях; представляя длинные списки слов, уловленных ночью в лесу, подробные описания розоватых существ, шнырявших в сумерках в густых зарослях возле холмов, а также чудовищные космогонические рассуждения, извлеченные из собственных научных исследований и бесконечных разговоров с самозванным безумным шпионом, наложившим на себя руки. Я столкнулся с именами, которые встречал ранее лишь в контексте самых зловещих предположений - Йюггот, Великий Ктулху, Тсатхоггуа, Йог-Сохот, Р'льех, Ньярлатхотеп, Азатхотх, Хастур, Йян, Ленг, Озеро Хали, Бетмура, Желтый Знак, Л'мур-Катхулос, Брэн и Магнум Инноминандум - и был перенесен через безвестные эпохи и непостижимые измерения в миры древних, открытых реальностей, о которых безумный автор "Некрономикона" лишь смутно догадывался. Мне было сообщено о хранилищах первичной жизни и о потоках, вытекавших оттуда; и, наконец, о струйках этих потоков, которые оказались связанными с судьбами нашей планеты.

 Я не в силах был собраться с мыслями; и если ранее я пытался многие вещи объяснять, то теперь начинал верить в самые аномальные и невероятные чудеса. Массив конкретных доказательств был грандиозен и подавлял, а спокойная, холодная научная манера Эйкели - в которой не было ни грана фанатизма, истерики или экстравагантности - сильнейшим образом повлияла на мое восприятие проблемы и на мои оценки. Когда я отложил письмо в строну, то уже мог понять опасения автора и был готов предпринять все возможное, чтоб помешать людям посетить эту дикую местность. Даже сейчас, когда время притупило мои тогдашние впечатления и во многом стерло из памяти мои тогдашние сомнения и переживания, даже теперь есть такие фрагменты в письме Эйкели, которые я не рискну привести и даже не доверю бумаге. Я почти рад, что это письмо и запись фонографа теперь исчезли, - и я желал бы, по причинам, которые скоро станут ясны, чтобы новая планета по ту сторону Нептуна не была открыта.

 После прочтения письма я прекратил все публичные выступления по поводу кошмара в Вермонте. Доводы моих оппонентов оставил без ответа или отложил в сторону, сделав неопределенные обещания вернуться к ним впоследствии, и в конце концов дискуссия была предана забвению. Последнюю часть мая и весь июнь мы поддерживали оживленную переписку с Эйкели. Правда, время от времени письма терялись, и мы были вынуждены восстанавливать написанное и тратить много сил на копирование. Главной нашей целью было сравнить собственные подходы к загадочным мифам, чтобы добиться согласованного представления о связи ужасных явлений в Вермонте со структурой и содержанием примитивных мифов.

 Прежде всего, мы согласились, что эти ужасные существа и адское Ми-Го из Гималаев были кошмарными воплощениями одного порядка. Тут были также захватывающие зоологические гипотезы, которые я предпочел обсудить с профессором Декстером из своего колледжа, несмотря на категорическое требование Эйкели никому не сообщать о возникшей перед нами проблеме. Если я и нарушил это требование, то лишь потому, что считал: на этой стадии предупреждение относительно опасности вермонтских холмов - и гималайских пиков, на которые отчаянные исследователи стремились забраться, - более отвечает интересам людей, чем молчание. Одной из конкретных задач, стоявших перед нами, была расшифровка иероглифов на злосчастном камне, расшифровка, которая должна была сделать нас обладателями тайн, более глубоких и более потрясающих, чем все тайны, известные теперь человеку.

 III

 К концу июня я, наконец, получил запись фонографа - из Бреттлборо, поскольку Эйкели не доверял железнодорожной ветке, расположенной севернее. Им овладела все возраставшая шпиономания, усилившаяся после пропажи некоторых из наших писем; он часто стал говорить о коварных действиях некоторых людей, которых считал агентами скрытных созданий, их тайными орудиями. Более всего он подозревал угрюмого фермера Уолтера Брауна, жившего в одиночестве у подножия холма, вблизи от густого леса, и уверял, что часто видел его праздно шатающимся в Бреттлборо, Беллоуз-Фоллз, Ньюфэйне и Южном Лондондерри, когда появление его там было совершенно немотивированным и ничем не оправданным. Более того, он пребывал в уверенности, что слышал голос Брауна при определенных обстоятельствах во время одного ужасного разговора; а однажды обнаружил след или, точней, отпечаток когтя недалеко от дома Брауна. След этот был расположен подозрительно близко к отпечатку ноги самого Брауна и они были повернуты друг к другу.