Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия. - Елена Лаврентьева

[1830]. Еще сходство в жизни моей с лордом Байроном. Его матери в Шотландии предсказала старуха, что он будет великий человек и будет два раза женат, про меня на Кавказе предсказала то же самое старуха моей бабушке. Дай бог, чтоб и надо мной сбылось; хотя б я был так же несчастлив, как Байрон{14}.

Бабушка Варвара Александровна скончалась в 1787 году, несколько дней спустя после рождения моего отца, который был восьмимесячным недоноском… по мнению врачей, восьмимесячные недоноски жить не могут{15}.

Не могу умолчать об одном обстоятельстве, по-видимому ничтожном, но оставившем во мне неприятное впечатление. Через несколько минут после родов моей жены я услышал большой стук на крыльце. Люди суетились, в передней никого не было, а между тем стук повторился. Я сам вышел посмотреть, что там такое, и увидал в окно, что ломится какая-то женщина вся в черном. Я спросил, что ей надобно, и она стала просить пособия. Она попала ко мне в минуту неудобную. Я с грубостью отослал ее за ее неприличную стукотню. Но через несколько минут я пожалел об этом; мне следовало дать ей что-нибудь. Я счел явление этой черной женщины дурным предзнаменованием, и действительно родившийся ребенок после десятинедельного существования умер{16}.

Я родился 28 июня 1863 года в Ясной Поляне, на кожаном диване…

Отец хотел назвать меня Николаем, в память своего отца и любимого брата Николая, но мать этому воспротивилась, говоря, что в семье Толстых Николай несчастное имя. В самом деле: дед Николай Ильич умер сорока лет скоропостижно, а дядя Николай Николаевич умер также не старым от чахотки. Замечу, что позднее один из моих братьев, родившийся в 1874 году, все-таки был назван Николаем. Он умер десяти месяцев от менингита, а племянник моего отца — Николай Валерьянович Толстой — умер в молодости, спустя восемь месяцев после своей женитьбы. Так что поверье, что в семье Толстых Николай — несчастное имя — как будто подтвердилось{17}.

Новорожденный был, однако, причиной первой размолвки между супругом и супругою. Супруга непременно хотела, чтоб его нарекли Аркадием, в честь отца ее матери; она уверяла притом, что все носившие в их роде имя Аркадия были необыкновенно счастливы. Супруг, напротив, хотел дать ему имя Александра, на том основании, что в его роде не переводилось имя Александра. После долгих споров, криков и слез, супруга однако поставила на своем. Младенец назван был Аркадием{18}.

В первый год его женитьбы у него родился сын. Мальчика назвали Сергеем, и он скоро умер. Жена Льва Васильевича, у которой был свой взгляд на вещи, говорила, оплакивая ребенка, что она сама виновата в своем несчастии, потому что у них в роду никогда не оставались в живых дети, названные этим именем. «Уж должно быть это не угодно великому угоднику Сергию», — заключала она.

— В самом деле? — возразил мой дядя. — Так увидим же, кто кого переспорит, твой великий угодник меня, или я его. Дай только родиться у меня второму сыну!

Когда родился второй сын, Лев Васильевич, невзирая на слезы жены, или скорее, чтоб идти наперекор ее слезам и просьбам, назвал опять ребенка Сергеем, и ребенок умер через год. Впоследствии, в продолжение каждой своей беременности, тетка моя очень боялась рождения сына, а Лев Васильевич был в отчаянии, что у него все родились дочери.

— Если б было двенадцать сыновей, — говорил он, — я бы всех двенадцать окрестил одним и тем же именем{19}.

Однако несмотря на желание иметь дочь, Пелагея Петровна разрешается сыном. Она не в духе, она принимала бы и поздравления равнодушно, если бы барыни, поздравляющие ее, не клали бы к ней под подушку червонец, завернутый из деликатности в бумажку, на зубок новорожденному{20}.

Так получить, в самый день рождения дитяти или на другой день, какой-нибудь подарок — значило, что новорожденный будет любим всеми, его знающими.

Рождение ребенка, совпадавшее с появлением северного сияния, также служило добрым предзнаменованием{21}.

…я в момент своего появления на свет был очень слаб, что заставило окрестить меня на другой день, 16 марта, несмотря на приходившийся понедельник (день тяжелый){22}.

Я тогда крестила в первый раз и очень гордилась ролью «кумы». Крестил со мною какой-то очень франтоватый гвардейский полковник Бибиков… Уморительно было видеть, как этот светский франт скорчил отчаянную гримасу, когда родители новорожденной заставили нас с ним, кума и куму, сейчас же после нашего обеда, для того, чтобы крестница наша рябая не была, съесть по полной глубокой тарелке крутой гречневой каши с маслом, и не отстали от нас до тех пор, пока мы не оставили на тарелке ни одного зернышка… От этого, что ли, уж не знаю, право, только крестница моя Наташа, одна изо всей семьи, вышла рябая и красавица{23}.

Яблока печеного, ежели положат в рот вновь родившемуся младенцу, прежде, нежели его накормят грудью, то он во всю свою [жизнь] не будет пить хмельного{24}.

…оттого, что мать в первый раз не обкусала ногтей ребенку своему, дитя со временем выучится воровать…

Если мать отымет дитя от груди в то время, когда цветут деревья, оно рано поседеет{25}.

Должно ли считать счастливым предзнаменованием сорочку, в которой иногда родятся младенцы?

Во все времена верили, что люди, родившиеся в сорочке, счастливее других. Древние оказывали удивительное уважение к этим сорочкам. Природа обратила особенное внимание на этого младенца, говорили древние, и позаботилась о том, чтобы ему было тепло: стало быть, она имеет на него благоприятные виды и готовит ему счастливую будущность. Римляне дорого платили за эти сорочки, желая быть участниками счастья, которому она служила эмблемою. По уверению Элия Лампридия и Спарциана, адвокаты старались иметь подобные сорочки для удачного окончания тяжб, по которым они хлопотали[5]. Но предположите, что эти адвокаты были невежи и глупцы: неужели вы думаете, что кожица, купленная дорогою ценою, могла доставить им ум и знания?

Вы выходите из дому, не посмотрев на барометр; поднимается сильная буря, срывает с домов трубы, и вам в голову падает несколько кирпичей: неужели вы полагаете, что ваш затылок был бы в большей безопасности, если бы в кармане вашем лежал кусочек человеческой кожи, сухой и морщиноватой. В состоянии ли бы он был утишить бурю и остановить кирпичи в воздухе? Цезония Цельса, до восшествия на императорский престол мужа своего Макриния, родила сына в сорочке: из этого тотчас же заключили, что он займет впоследствии времени высокое место, и сообразно с предстоявшею ему будущностию назвали его Diadematus (венчанным). Но после того, как Макриний был убит, этот счастливец, родившийся в сорочке, подвергнулся одной участи с отцом своим.

Я восхищаюсь благоразумию наших адвокатов: они не покупают сорочек, подобно Римским адвокатам, чтобы быть более красноречивыми, но зато изучают Цицерона и читают Демосфена. И действительно, какое ничтожное пособие для счастья и красноречия — маленький кусочек амниоса, или зародышной оболочки, оставшейся на новорожденном{26}.

Глава II

«..мне так же, как и другим детям, были рассказываемы повести о духах, мертвецах, леших, разбойниках и русалках…»{1}

Сколько в старину бывало чудес! Русский народ верил, что нечистая сила ворочает всем, как ей вздумается. Лешие, ведьмы и домовые не давали житья честным людям. Много ли мне лет, а я своими ушами слышал от покойницы бабушки, как она проходила целый день у монумента Петра Великого и не могла попасть на Исаакиевский мост: обошел нечистый! Нянька, горничная, я и старая девица тетушка, Катерина Ипполитовна, слушали бабушкины рассказы с величайшим вниманием, и беспрестанно оглядывались назад, — не схватил бы какой-нибудь черт. Ужас!

«Да, мои голубушки! — говорила бабушка. — Поверили бы вы всем чудесам, если б увидали, что я однажды своими глазами видела! У нас в деревне, на Махновке, мужик пошел охотиться, да и пропал. Искали, искали; вся деревня разбрелась по лесу; нет, как нет мужика, — след простыл! Что же? На третий день нашли его в лесу с версту от деревни. Да как бы вы думали, где нашли его? В лесу была сосна, высокая-превысокая. Самую-то верхушку, стало быть, леший, с нами крестная сила! — расщемил да и втиснул туда мужика. Ведь едва живого вынули его оттуда! Что же бедняжка: пожил годок, все тосковал да хирел; да в тот же самый день, на другой год, и скончался. Спаси, Господи, его грешную душу!»