Свадебное путешествие - Шарль де Костер

Гритье послушалась.

Они вдвоем прошли несколько десятков шагов, и Поль решил, что она совсем неплохо ходит для воскресшей.

Мать следила за ними, сложив руки и говоря:

— Какая ж она сейчас красотка! Не утомляйся, деточка. Не слишком-то много ходи, малышка. Ха! Мсье, да какой же вы славный доктор!

Гритье попросила снова усадить ее, Поль, Розье и Сиска уселись рядом.

Лицо Розье, сиявшее с тех пор как пробудилась Гритье, внезапно исказилось; она опустила голову, искоса поглядев на Поля, сжала кулаки, скрипнула зубами, казалось, готовая рвать на себе волосы, и вышла со словами:

— Иисус Мария! Иисус Боже и Богородица! Зачем я пообещала такое дело?

Она вышла из комнаты.

Гритье поднялась и взяла Поля под правую руку. Прижавшись к нему всем телом, она спросила:

— Будь я вашей женой, вы подавали бы мне эту руку или другую?

— Вы знаете это лучше, чем я, — отвечал он.

— Дайте же мне другую…

— Извольте, м… мое дитя, — у него чуть было не вырвалось: «Маргерита».

— Ваше дитя? Я не дитя вам, мне скоро восемнадцать, я хочу, чтобы вы называли меня мадемуазель!

Сказав так, Гритье взглянула на Поля большими темными глазами, и Поль, ответив на взгляд, заметил, что эти глаза имели бархатистый оттенок, за которым таилось яркое пламя.

— Что вы на меня смотрите? — вдруг спросила Гритье.

— Не знаю, — отвечал доктор голосом чуть дрогнувшим, чуть печальным.

Гритье живо возразила ему:

— Вам следовало бы знать, ведь вы все на свете знаете. Что вы опустили голову? Зачем все еще на меня смотрите? Отвернитесь, у вас глаза противные. Что, вы на руку мою смотрите? Моя мать говорит, что она красивая. Правда ли?

— Да, слишком красивая.

— Почему слишком? Отчего вы печальны? Мне нравится, что вы печальны. Мне нравится, что вы меня разглядываете.

Он повиновался охотно.

— А знаете ли вы сами, — спросила она, — что и у вас очень красивые глаза и что вас, вас самого я очень люблю?

— И я вас! — воскликнул он, прижимая к себе Гритье и целуя ее.

Гритье ничуть не отстранилась от его объятий.

Такое отсутствие сопротивления его почти испугало.

— Знаешь ли ты, — молвил он совсем тихо, — что стыдно для взрослой девушки вроде тебя — давать молодому человеку себя целовать?

— Почему же нет, если мне это нравится?

— То, что тебе нравится, у тебя в первый раз? — спросил он, уже ревнуя к прошлому Гритье.

— Да, — ответила она.

— А если понравится тебе другой мужчина, ты тоже позволишь ему себя целовать?

— Конечно.

— А если кто-нибудь зайдет вот сейчас или завтра?..

— Молчите! — перебила она сердито и властно.

XI

Вошла Розье, неся в одной руке мешочек с деньгами, в другой — бумажник. Она присела за маленький столик, накрытый клеенкой, положила на него мешочек и бумажник и сурово воззрилась на Поля.

— Вы не ушли потому, что ждете, когда я вам заплачу, так? — сказала она.

Поль удивленно взглянул на нее; Гритье подбежала к ней и воскликнула:

— Мама, что это у вас там и что вы с этими деньгами собираетесь делать?

— Молчи уж ты-то, — огрызнулась Розье.

— Мать сердится, а я не знаю на что, — молвила Гритье.

— Пойдем-ка, — сказала ей Розье, — пойдем-ка выйдем.

И, встав и не забыв захватить мешочек и бумажник, она вышла из комнаты вместе с дочерью. Там, на лестнице, уже закрыв за ними дверь, размахивая сжатыми в дрожащих руках мешочком и бумажником:

— Знаешь, что там, внутри? Восемь тысяч пять франков купюрами, а в этом мешке тысяча пятьсот.

— Десять тысяч франков! — ахнула Гритье.

— Десять тысяч, десять тысяч, которые я обещала дать этому доктору, если он спасет тебя от смерти, — проворчала Розье, покрывая поцелуями дочь. — Вот так, теперь уж не отвертишься, придется тебе любить мать-то, ведь она отдает ради тебя десять лет своей жизни; да, Гритье, десять лет, ибо, случись мне завтра слечь в постель, мне уж не подняться больше, что уж там говорить! Десять тысяч франков!

— Десять тысяч франков! — повторила за ней Гритье. — Он что же, сам назвал тебе такую сумму?

— Нет, это я, думая, что ты умерла, совершила такую глупость, предложила их ему сама. О! столько работать ради этих несчастных денег и вот взять и кинуть их в карман ветрогону! Но ведь ты лежала здесь, в кровати, совсем холодная, и глаза закрыты; я вконец растерялась и все отдать была готова. Да, все-все, что бы он ни попросил. Ах! Если б можно было сыскать способ уговорить его не требовать этого! Визит врача стоит самое большее пять франков, когда это врач из богатых. Ну же, ты, такая молодая и красивая, пойди сделай что-нибудь, поговори с ним, может, он тебя и послушает. Ради меня, Гритье, ради бедной твоей матери, и, если он не послушает, я заплачу ему, раз уж обещала, а потом найду толстую веревку и повешусь.

Гритье со страхом поглядела на мать — она знала, что с отчаяния Розье вполне способна и на такое.

Она оставила Розье за дверью вместе с мешочком и бумажником и вошла в комнату, не до конца затворив дверь. Розье нетерпеливо прислушивалась.

Гритье подошла к Полю.

— Мсье, — начала она, — правда ли, будто вы требовали с моей матери десять тысяч франков, чтобы меня вылечить?

— Я! Нет, это она сама мне предложила.

— Вы требуете, чтобы она вам их выплатила?

— За кого вы меня принимаете? — сморщился Поль, пожимая плечами.

— Что вы там мямлите? — донесся из-за полуоткрытой двери срывающийся от натуги голос.

Это не выдержала Розье — она, вытаращив глаза, с искаженным лицом, на котором тревога явно боролась с надеждой, дрожа как осиновый лист, с тоской ожидала ответа Поля.

— Да войдите же наконец, мадам, — сказал тот с улыбкой.

— Так да или нет? — спросила Розье.

— Да нет же, — отвечал он.

— Нет? — повторила Розье. — Он сказал нет! Вы не хотите де… де… десять тысяч франков?

— Нет.

— Нет?

— Нет, — снова сказал он.

— Да неужто так?

— Истинно так.

Розье изобразила улыбку.

— Дайте же мне руку, — сказала она, — вы поистине добрый парень, хи, хи, вот уж парень-то добряк!

— Она надо мной издевается? — спросил Поль.

— Да, — ответила Гритье.

Розье снова заговорила:

— Налей же, Гритье. Налей стаканчик вина господину доктору, если там еще осталось в бутылке. Ах! Вы поистине добры, мсье. Поистине добры; ха-ха-ха. Да, очень добры. Гритье, пробку на место!

И Розье, уткнув лицо в передник, чтобы никто не слышал, как она хохочет, пошла запереть свои десять тысяч в сундук, привинченный к полу спальни.

XII

Сиска только что спустилась, чтобы открыть кабачок для рабочих, имевших обыкновение по субботам засиживаться допоздна.

Поль замолчал и смотрел на Гритье: он казался успокоенным, почти грустным, его унесло половодье новых, свежих и мечтательных ощущений настоящей любви; в его пылавших ушах звенели песни ангелов — это румяная кровь приливала к голове его. Малейшие жесты Гритье казались ему нежнейшими, и в задушевность этих юных мыслей он входил, как будто в сиявшую комнату; он ощутил в ней душу настоящей женщины, которая вся нежность, вся любовь. Ему так хотелось словами, поцелуями, им самим сочиненными песнями сказать ей: «Маргерита, я люблю тебя, я так хочу, чтобы ты была сильной, счастливой, такой неудержимо нежной, чтобы теплым казался тебе зимний ветер, чтобы по заледеневшему снегу ты шла точно по травяному полю, и тусклое заснеженное небо было бы для тебя нежным небом весны, когда цветут фруктовые сады, когда благоухают далеко по всей деревне кипенно-белые цветы густого боярышника. Я хочу…» Хотелось ему, чтобы она была всем, чем способна быть женщина, какой видится она влюбленному в нее мужчине. В его мозгу путались песни, мечты и мысли о любовных объятиях с двадцатью разными женщинами, но все они были Маргеритою. Столь смелый полет мыслей приобретал скромную и трепетную почтительность, стоило ему представить, как он приблизится к ней, расскажет о мечтах своих… И он чувствовал, как душа ее растает от нежных слов, сказанных так тихо, и тогда, наверное, стоит ей лишь приободрить его, из уст прольется поток красноречия!

А ведь она его приободрила. Мог ли он требовать большего? Она почти отдалась. Нет, негодующе возражали его гордыня, его самолюбие, его любовь. Нет, это не женщина, а еще девственница, которая, сама не зная, что делает, охотно приняла его поцелуи и невинные ласки, и верит, что это и есть любовь, и этого достаточно ее сердцу, любви алчущему.

От мечтаний его пробудил звук, напоминавший трещотку: это Розье бесстыже насмехалась над ним перед самым его носом. Он ошеломленно слушал ее, не желая даже взглянуть, предоставив ей болтать без умолку что заблагорассудится.