Северная страна - Алиса Гурбанов

нее была слегка сморщенная шея и сухие пальцы, к которым она идеально подбирала украшения. Ее темные волосы всегда были аккуратно уложены на затылке. Она одевалась со вкусом, предпочитая коричневый и другие земляные оттенки. Ходили слухи, что сам Директор реабилитационного центра ВИК предпринимал попытки завоевать ее сердце, ухаживания которого она отвергала каждый раз.

Сегодня доктор Рубенштейн была особенно далеко. Она вспоминала свой последний разговор с мамой.

– Зависть, говоришь? Да, может и она! – кричала из последних сил доктор Рубештейн, и плач не давал ей дышать. – И обида! Бегает она такая маленькая и все ее любят, а я? меня не любили. Я должна быть единственной женщиной в семье! Он её любит больше, чем меня и на руках ее носит! Нет, не то, что я его ревную, дело в ней. У неё всё есть, и всё будет. Будет, то, чего не было у меня. И папа у неё есть, смотрите, такой заботливый и любящий.

– Что ты несёшь?! – не могла поверить своим ушам побледневшая мать. За пару мгновений до сердечного приступа, она из-за всех сил старалась держать себя в руках. – Ты слышишь себя! Побойся бога, ведь она твоя дочь и ей всего четыре года!

* * *

Присутствующие на встрече пациенты ВИК спорили кто снова заговорил о смерти, и доктор Рубенштейн снова увидела маму. Ее мать сидела у ее колен вся в слезах. Обхватив их, она просто плакала.

– Доча, да кто же вложил тебе в голову эту жуткую мысль? – ее искреннему в тот момент горю не было предела.

– Поначалу я радовалась ее рождению, честно. – Доктор Рубенштейн уже не плакала. Она признавалась не матери и не себе, она признавалась Богу. – Но потом она стала меня бесить. Я поняла, что она вырастет и будет другой, не такой, как я хочу. Она уже раздражает меня! Вот если бы у меня был мальчик… А с другой стороны, это все чушь, мама! Кого я обманываю! Почему все ей?! Почему у меня ничего, а у неё всё сразу. – Её мокрая от слез чёлка лезла ей в рот, царапая её бледные губы – Ужас, что я несу? Но кажется это так и есть, мама. Я осознаю, что это ужас. Но всё это правда. И что теперь с этим делать, мама?

* * *

Потом она вспомнила похороны, и то, как не могла плакать следующие пару месяцев. Через год после этого разговора четырехлетняя дочь доктора Рубенштейн умерла. Точный диагноз врачи так и не сумели поставить. «Разделила себя и её» – вот первое, что пришло в голову доктору при виде бездыханного тела её дочери. Её не отпускала мысль, что она начала ненавидеть ее заранее – ещё до того, как она родилась. Ещё через год доктор похоронила свою мать, собрала вещи, переехав в Мирабель.

2

– Ты думаешь, что все мы обычные, но считаем себя особенными? Нет, не так. – Констанция задумалась, прищурив правый глаз. – Ты думаешь, что ты обычный?

– Ты видела надпись под названием нашей клиники? Ту, что мелким шрифтом?

– Видела.

– И ты до сих пор задаешь такие вопросы?

Констанция замолчала, не зная, что ответить, Том поднял глаза и прочитал:

Реабилитационная клиника В. И. К. – «Мы не лечим, мы меняем мир»

– Думаю, я обычная, – ответила Констанция на свой вопрос, протягивая Тому очищенный мандарин. – Я просто хочу считать себя особенной, понимаешь? Я хочу верить, что могу что-то сделать в этом мире, что-то сделать для этого мира. Иначе что мы здесь делаем? Мне хочется считать, что мне мало моей улицы, моего города, моей страны. Я хочу весь мир, но не знаю, как его хотеть.

– Я понимаю. – ответил Том. – Иногда я читаю биографии знаменитых или талантливых людей и намерено ищу у себя их же болезни. – он продолжил, ничуть не смущаясь своего признания. – Мне кажется, это приближает меня к ним. С другой стороны, мне уже тридцать пять, я веду себя как подросток.

– Да, весь наш мир состоит из подростков. Мы все просто скрываемся за ростом, возрастом, морщинами и лишним весом на поясе.

– Ты так думаешь? – Том положил в рот последнюю дольку мандарина.

– А ты только представь. Кто-то давным-давно придумал эту конспирацию, но спустя какое-то время все про нее просто забыли. Все забыли, что давным-давно, когда не было гаджетов, интернета и даже компьютеров, когда дети лазили по деревьям, воровали черешню у соседей и строили шалаши из тряпок и найденных сухих веток, тогда планету населяли одни только подростки. Кто-то старше, кто-то младше. И вот посмотри спустя всего каких-то сто лет забытья, а у нас на земле и дети, и подростки, и взрослые, и старики. Чудеса, да и только, скажу я вам! Вот только счастья нет. – Удрученно резюмировала Констанция.

Они сидели на деревянной скамейке у центрального мраморного здания с большим пакетов чипсов, кожурой от мандаринов и кетчупом.

А зачем вообще оно нужно это счастье, задумалась Констанция той же ночью. Что даёт людям эта погоня за счастьем. Утренний разговор с Томом не давал ей покоя. Ей казалось, что если она найдет ответ, то все в ее жизни разложится по полочкам.

* * *

На следующий день Констанция и Том встретились на своем обычном месте. Зеленая скамейка под огромным деревом была пуста, на часах было пять тридцать утра. На дворе стоял январь – по утрам было свежо и безлюдно. Только редкие охранники, прогуливаясь по периметру, изредка бросали на них взгляды. Они знали сидящих в лицо. Знали, что они едят фрукты по утрам, курят скрученные сигареты и мнят себя философами.

Сотрудников клиники было не много. Это была частная клиника, служащая на нужды государства, поэтому и персонал в ней был тщательно отобран. В основном там работали люди с большим грузом на плечах и не легким прошлым. Такие люди не испытывали внутренний дискомфорт, они были заняты своими проблемами, и не задумывались о моральной стороне реабилитации.

* * *

– Знаешь, мне кажется, в нашем мире счастье это кем-то хорошо навязанная идея. Желание иметь желание транслируется нашему мозгу двадцать четыре часа в сутки. Счастье как хорошо спланированный маркетинговый ход и, нам как подросткам, легче всего что-то навязать. – сказала Констанция словно они не прерывали вчерашнюю беседу.

– Всё это давно не новость, Констанс – с несвойственным ему раздражением сказал Том. Он снова плохо спал – новые экспериментальные методы главного врача не помогали. – Просто, мы все стараемся