Афганец (Час шакалов) - Василь Быков

На городской окраине рядом с железной дорогой когда-то стоял большой гарнизон — армейская учебка, казармы и полигон, там новобранцем и начинал свою службу Ступак. Недалеко от проходной всегда толкались солдаты, офицеры и прапорщики, среди которых когда-то было немало знакомых. Особенно среди прапорщиков. Но это ж когда. Теперь же, после сокращения армии, развала СССР и всего остального вряд ли кто из знакомых остался. И все же, не придумав ничего лучшего, Ступак решил проведать эту городскую окраину. Не очень приветливым утром, после ночного дождя, и асфальт еще не просох, он сел в троллейбус, доехал до кольцевой дороги. Потом пересел в автобус, который довез его до знакомой остановки. Удивительно, но и через десять лет тут мало что изменилось. — так же вдоль шоссе тянулась бетонная стена, из-за которой несмело выглядывали верхние этажи казарм, алели пятиконечные звезды на широких воротах проходной, стоял часовой с «калашниковым» на груди. (Вот ему бы такой автомат, хоть с одним магазином). Время от времени к проходной и из нее торопливо приходили и уходили офицеры, солдат не было видно. Как не видать было и ни одного прапорщика — вывелись они в белорусской армии или как? Спрашивать кого-нибудь из офицеров он не решился, а вот с прапором, может, и поладили. Потом отправился вдоль ограды, надеясь найти какую-нибудь дыру, глядишь, и на самовольщика наткнулся бы, но все зря. Постоял на остановке, пока не пришел автобус, обошел ряд ларьков со всякой всячиной. Ничего интересного ему на глаза не попалось, и он вернулся в город..

Оружия у него не было и пока неизвестно, где его взять, а в голове уже прокручивался тот самый важный и решающий момент, к которому он готовился. Он знал, что будет непросто, даже сложно, и очень опасно. Но, если сделать все хорошо продумав, быстро и решительно, так очень даже возможно. Главное подловить момент, — на дороге, на улице, а лучше, если выйдет из машины. Выходит же он около своего дворца или где-то там на предприятиях, на стройке, куда он шастает время от времени. Или еще — на спортивных комплексах, где он частый гость и участник, так как очень уважает спорт, заботится о своем здоровье. Вот если бы там подловить…

Рука стала болеть меньше, правда еще отдавало в плечо, когда резко поднимал локоть. Жалко, время шло, деньги таяли, а проку пока от них не было никакого, все уходили на пропитание. Ночью ему часто снилось нечто из его дневных переживаний, только его противник был похож на медведя — толстый и косматый. Ступак целился в него из пистолета, но пальцы словно немели, он не мог нажать на спуск, а чудище приближалось.

Тогда он бросался бежать, а ноги становились ватными, он не мог бежать, а чудище уже было рядом. Когда гибель была почти рядом, сюжет сна изменялся, правда, тоже был мало приятный, хоть и не такой страшный. Ночью он часто просыпался в своем металлическом убежище, особенно, когда во двор въезжала машина и фарами светила сквозь гаражные щели около дверей, тогда вспыхивала тревожная мысль: уж не за ним ли? Может, что разнюхали? Со времени того памятного шествия, когда его побили, узнали что-то и приехали его брать. Тогда приходило сожаление и злость на самого себя, что не успел уйти вовремя, промедлил, прошляпил. Время, однако, шло, а к нему никто не наведался и это обнадеживало. Может, все-таки они его проворонили.

Зато не проворонили других, должно быть работали вовсю, не зря ели свой милицейский хлеб. Как-то утром, когда он еще валялся на своей раскладушке, в дверь тихонько постучали — раз, потом другой. Он подхватился, подумал, не дочка ли, которая еще ни разу не приходила к нему в гараж. Но это была не дочка — у двери, стоял Алексей. Парень вежливо спросил:

— Слышали новость?

— Какую?

— Минкевич гараж продает. Вместе с машиной.

Алексей оглянулся и переступил порог гаража.

— Оштрафовали. За демонстрацию. На шестьдесят миллионов.

— За ту самую?

— Ну. Был организатором от БНФ. Задержали, суд и вот — штраф.

— Ничего себе! Шестьдесят миллионов…

Ступак, конечно, удивился и тихо порадовался про себя, что тогда ему посчастливилось неприметно вырваться из рук омоновцев. Все-таки афганец, кое-какой опыт есть, не то, что у этих штатских. Хорошо и то, что он вообще не связан с БНФ, это давало ему некоторую уверенность. А этот Алексей все-таки симпатичный парень, не болтун, может с ним стоит посоветоваться про задуманное? Ну, уж нет, размышлял Ступак. Только то и есть тайна, если о ней знает лишь один человек. А если два, считай, что и тайны никакой нет. Это он знал хорошо. А может, надо было бы связаться с Минкевичем? Все-таки бенеэфовец, так, следовательно, не сексот, не побежит вечером на доклад к «куму». А, может побежит? Что в БНФ нет сексотов? Поленились и не навербовали? Нет, эти не ленятся.

В то утро шел дождь, было прохладно и Ступак, притворив железные двери, проводил время в полудремоте. Самый раз было выпить, но водки не было, а идти под дождем в гастроном без зонтика ему не хотелось и он злобно подумал про жену-паскуду, которая выгнала его из дому и даже не выбросила вслед за ним одежду. Он же ушел из квартиры, которую ему дали, как воину-интернационалисту, а она чем отблагодарила?

Хоть бы дочку прислала его проведать, так нет же, держала в своих когтях покорную девочку, запугала ее отцом-зверем, который вот уже который месяц живет точно, как зверь, в этой железной берлоге. Хорошо, если он настоящий зверь. Он бы согласился стать зверем, если б было возможно. Зверю теперь лучше, чем человеку. Такое настало время.

Он сразу услышал, как загремел замок в гараже Минкевича. Ступак встал с раскладушки и вышел из дверей.

— Говорят, и вы продаете? — спросил, поздоровавшись.

Одетый в короткую джинсовую куртку Минкевич, из-под тонких очков взглянул на соседа.

— Приходится.

— Что ж так?

— Штраф платить.

— И большой?

— По минимуму. Двести минимальных зарплат.

— Ё мое! И будете платить?

— А что делать? Опишут собственность.

Минкевич сказал просто и спокойно, словно это было будничным, обычным делом, как будто даже и не переживал. Может, переживания уже прошли? Распахнув настежь обе половинки ворот, закрепил их.

— Думаете откупиться штрафом?

Минкевич повернулся к нему и вздохнул.

— Штрафом, конечно, не откупишься. От этого режима ничем откупиться нельзя Надо народ поднимать, повышать его самосознание.

— Самосознание? Вы — самосознание, а он сто тысяч ОМОНа. Чья возьмет? — спросил Ступак и замолчал, ожидая, что на это ответит образованный доцент.

— Что ж делать, — отозвался тот после паузы. — Вообще-то демократия в борьбе с тоталитаризмом не имеет адекватных средств.

— Говно тогда вы, а не демократы, — тихо, без злости, сказал Ступак и пошел к своему гаражу.

Как поднимают народ, он уже видел, сам едва не очутился в роли поднятого, сначала вроде бы приятно, даже как-то празднично. А потом, когда по ним врезали резиновыми «демократизаторами», так этот народ, как стая воробьев, порхнул с улицы. Аж пыль пошла! На той стороне — сила, армия, милиция, КГБ, сотни тысяч сексотов, железные когти «вертикали». Кроме них еще суд, прокуратура и даже адвокатура, новый декрет о которой только что напечатали, все в его руках.

Тот короткий разговор с Минкевичем еще больше укрепил Ступака в его намерениях — только так, как он задумал можно что-то изменить в их безнадежном состоянии. На силу — нужна сила, на крик — еще больший крик. Иначе кранты всем — и бенеэфовцам, и афганцам, и коммунистам. Чтоб получить царскую власть он не остановится ни перед чем. А после царской захочется императорской и так далее вплоть до мирового господства. Нахальства у него хватит. Особенно, когда его поддерживают. А таких, впрочем, всегда поддерживают, потому что они — сила. Нет, надо от него спасаться. И он, афганец Ступак, спаситель, он сам себя назначил на эту роль. Ну и что ж, что сам? Спаситель-киллер, такого, наверно, еще в истории случалось. Он будет первым.

Однако оружия пока не было, а баксы в кармане таяли — через день пришлось менять и вторую сотню. Как он не экономил, стараясь есть реже, больше хлеб с салом, но цены в гастрономе каждый день подскакивали вверх. Люди даже стонали по утрам, увидев новые цены на хлеб, кефир, молоко, да и привозить их стали меньше, к вечеру все исчезало с прилавков, даже хлеб. Зато каждый вечер из распахнутых окон и форточек разносился по двору знакомый с хрипотцой голос, полный похвальбы, угроз оппозиции, проклятым бенеэфовкам, мешавшим ему осчастливить народ. Народ его всегда был славный, уважаемый и героический, всегда делал правильный выбор

И не допускал ошибок — вот и сейчас он не ошибся и выбрал единодушно самого мудрого руководителя. Однако эти приемы уже переставали действовать на большинство слушателей, и, если их еще что-то и радовало, так это очередные разоблачения в органах власти, снятие с постов и даже посадки в тюрьму высоких чинов. Но не надолго, жизнь не становилась легче и снова приходилось искать врагов, шпионов, известных эмигрантов и некоторых дипломатов-агентов ЦРУ. Соседи по гаражу уже не обсуждали его политику, а только ругались и даже твердокаменный коммунист Сазон Иванович тоже начал честить самого, хотя, возможно, что это из-за раскола его собственной компартии, две части которой затеяли свару между собой. Плешка просто примолк и только уныло курил, когда однажды Ступак попробовал поговорить с ним, лишь махнул рукой — это ваши заботы. Мне уже того, не так много осталось…