Дураки - Евгений Будинас

— Вот он только что назвал меня свиньей!

— А что?! — сказал Виктор. — Действительно свинство.

Фамилию майора нам все же назвали. После того, как были предъявлены служебные корочки. Майор Акулович.

Мистика, подумал я. Дело в том, что одного майора Акуловича я уже знал. В детстве, когда после девятого класса работал в военном училище лаборантом. Он был заместителем моего начальника и постоянно меня доставал.

И внешне они похожи, из чего я готов сделать вывод, что все майоры Акуловичи — маленькие, круглые и обязательно нарывастые.

Или даже так: все маленькие, круглые и нарывастые майоры — Акуловичи.

— Но это ты слишком! — сказал Козин. — Майор обязан проявлять рвение, иначе ему никогда не продвинуться до подполковника.

Впрочем, что мы так на майора. Он исполнял свой долг.

Разве он виноват, что есть люди, благодаря которым его долгом стало выкручивать мне руки?

эхо

Назавтра город кипел, как выварка с бельем.

В творческих союзах, в театрах, в редакциях газет, в научно-исследовательских институтах, впрочем, и на некоторых предприятиях, даже в троллейбусном парке, прошли бурные собрания. Люди возмущались, негодовали, посылали телеграммы и письма в Москву, в Политбюро, прямо Горбачеву — требовали немедленного разбирательства, выражали гневный протест. Рабочий вдруг оказался заодно с неформалом, поэт — с математиком, артист объединился с бывшим военным, да не просто военным, а с десантником из спецвойск, пришедшим на собрание в театр — засвидетельствовать, что для разгона населения применялись спецсредства.

Споры и разногласия остались, но склоки и распри, столь обычные в среде интеллигенции, особенно творческой, отодвинулись на второй план. Не снялся с повестки и национальный вопрос, он даже как бы обострился... Но... Но что-то возникло вдруг более значительное и потребовавшее единения...

...Была полемика о государственном языке и национальной культуре, были попытки исторических разборок. Были экологические наскоки на власть, хозяйственные просчеты которой позволяли «экстремистам» будоражить людей. Было тихое возмущение «в слоях населения» дефицитом и снижением уровня жизни. Все это было, проходя, что называется, в тлеющем режиме, хотя причиняло начальникам хлопоты, но не несло в себе никакой для них серьезной опасности. Ведь «так называемая общественность» — действительно далеко не народ. Если хорошо посчитать, всех экстремистов и было-то не больше сотни...

...В относительно благополучной в экономическом плане Республике трудно прогнозировать широкое распространение антисоциалистических идей в массах трудящихся.

Впрочем, в «ориентировке» отмечалось «растущее недовольство в различных слоях населения, которым пытаются воспользоваться экстремисты и неформалы».

И дальше:

«Зато второй рычаг антисоциалистических сил — национализм — у нас довольно надежно блокирован неприятием националистических идей».

Не было мобилизующего начала. Не было встряски, придающей процессу ускорение. Не было мордобоя, а значит, и силы, способной ему противостоять. Не было прямого, открытого, демонстративного насилия, откровенного и циничного попрания прав.

30 октября чугунные головы сумели все это устроить.

Пока парнишек с флагами и плакатами не трогали — это одно. Ребята играют, пусть даже дурью маются — от молодости, от безделья мозги всегда набекрень. Пока в газетах их вместе с «националистами от культуры» шельмовали, обзывая «пеной на волне перестройки», — ладно. Газеты, конечно, брешут... Хотя и дыма без огня не бывает... Кто их там разберет! Но вот когда из-за них и на нас поперли вдруг с дубинками и водометами...

Ничто так не объединяет, как вынужденная потребность протестовать.

Похоже, именно это и имел в виду Симон Поздний, выступая во вторник на собрании в Союзе писателей:

— В воскресенье на Восточное кладбище пришло население. Уходил — народ.

При этом он конечно же торопился, выдавая с присущим ему максимализмом желаемое за действительность. Но...

Как здесь говорят, рацыю ён меў[12].

Произошло невероятное, непредсказуемое. В этом вчера еще таком тихом провинциальном болоте...

Заявление оргкомитета Народного фронта

«30 октября 1988 года отряды милиции и внутренних войск, спецподразделения, вооруженные дубинками, слезоточивым газом и водометной техникой, разогнали многотысячный митинг-реквием памяти предков, незаконно, без юридического обоснования запрещенный.

Задержано более 70 человек, в том числе члены творческих союзов, представители прессы, женщины. Использовалась физическая сила, спецсредства и слезоточивые газы.

Мы расцениваем события 30 октября как неприкрытый рецидив сталинщины, как наступление антиперестроечных сил на демократию и выражаем решительный протест против беззакония и нарушения прав человека.

Мы решительно заявляем, что курс на разжигание межнациональной и социальной враждебности, который избрала идеологическая служба Республики, граничит с уголовным и политическим преступлением.

Руководство, которое использовало силу против собственного народа, развернуло клеветническую кампанию против демократической инициативы, против интеллигенции и молодежи, скомпрометировало себя и не заслуживает политического доверия».

Галков, секретарь горкома партии, пришел в Дом кино, его (еще раньше) пригласили на встречу с президиумом Союза кинематографистов, но зал был переполнен[13]. Его вытащили к микрофону, засыпали вопросами и заставили отдуваться. Виновато улыбаясь, он что-то мямлил про заявку на митинг, которую оформили не так, отдали не туда, про кладбище, где не место митинговать...

— А что вы, собственно, улыбаетесь? — перебил его председательствующий Олег Белогривов[14]. — Вы хоть понимаете, что произошло? Вы принимаете на себя ответственность? Как представитель городских властей, как депутат, за которого мы голосовали?

— Какая ответственность, за что? — Галков не понимал.

— За срыв работы общественного транспорта...

— За хулиганские нападения на граждан...

— За насилие...

— За спецсредства...

— За оскорбление чести и достоинства...

— За осквернение памяти предков. Свободный микрофон летал по залу, как мячик.

Григорий Владимирович не понимал. Прежде всего он не понимал, где он. Куда он попал? Он что-то пытался объяснить, но его никто не слушал. Витусь Говорко уже оглашает проект резолюции. Собрание городской общественности выражает недоверие первому секретарю горкома партии Галкову.

Григорий Владимирович попытался как-то свернуть все к протоколу. Это, мол, не собрание, ведь объявлено заседание президиума.

— Как это не собрание! — шумел зал. — А что же тогда? Что? Действительно, что? — раз собрались.

— Кто «за»? — спрашивает Белогривов. Лес рук.

— Против? Тишина.

— Кто воздержался?

— Таким образом, резолюция собрания принимается единогласно.

— А как же Галков?

— Раз не воздерживается и не голосует «против», значит, он «за», — разъясняет Белогривов.

Назавтра в печати появилось краткое сообщение. Состоялось собрание городской общественности, в его работе принял участие первый секретарь горкома партии Галков.

Назавтра же, выступая перед областным активом, первый секретарь обкома партии Залупаев сообщил, что вчера в Союз кинематографистов ворвалась группа разъяренных неформалов, попытавшихся сорвать встречу Галкова с творческой интеллигенцией.

Тут же заместитель министра внутренних дел Республики полковник М. К. Сократов, недавно перешедший в органы из комсомола, где он носил прозвище Миша-хам, сообщил, что московский корреспондент Сергей Вагонов на своей служебной машине способствовал нарушению правопорядка, подвозя организаторов несанкционированного властями митинга...

Это он про нас с Козиным.

К Позднему на работу пришли два милиционера, вручили под расписку повестку в суд. Его привлекали как организатора митинга.

С Симоном мы знакомы давно, еще со студенческих лет. Полагая, что тут не до шуток, я буквально силой связал его со своим приятелем адвокатом Катушиным, известным защитником. Просмотрев бумаги по «делу», тот застонал: «Ничего более безграмотного в своей практике я не помню». «Юридически?» — уточнил я. «Грамматически, — ответил он. — О юридической некомпетентности я и не говорю». «Они что же, не могли поручить это дело грамотному человеку?» — наивно спросил я. «А кто из грамотных согласится?»

В двухэтажное зданьице народного суда на бульваре Карбышева набилось с полтыщи народу. Пресса, телевидение, московские и иностранные корреспонденты...