Знакомьтесь: мой друг Молокосос - Роман Шабанов

– И что? – продолжала мама липнуть к отцу. – Мы должны ему поклоняться?

– Не совсем, – уже не совладая с маминой прытью, сбавляя тон, ответил отец. – Просто, ты понимаешь. Как бы тебе это сказать. Он знает ответы на все вопросы.

Мама посмотрела на глиняную птичку и взяла ее в руки. Это была миниатюрная фигурка птицы отряда дятлообразных с определенными нюансами, которые бросались в глаза. Большой выпуклый живот, как у индийского Будды и лямки на теле, напоминающие комбинезон.

– Что прямо таки на все? – она поднесла его так близко, что если бы птица была настоящая, то она непременно могла клюнуть маму в самый нос или просто задеть, что в принципе одно и то же. – Хорошо. Тогда я хочу знать, сколько у меня будет клиентов на следующей неделе? Ну, что же он молчит? Я тебя спрашиваю.

Мама поднесла фигурку к губам и что-то начала нашептывать в то самое место, где по ее мнению должно было быть птичье ухо.

– Подожди, – прервал ее переговоры отец. – Он не может тебе ответить.

– Почему же? – игриво спросила мама, и тут же сменила объект внимания на отца.

– Так как сейчас еще день, – папа неожиданно снова сбавил тон. Папа опасался мамы. Немного. И продолжил более уверенно, когда увидел мои удивленные глаза. – А он раскрывает свои возможности только после полуночи. А до этого, днем – это простая глиняная свистулька.

Интересно то как. Если даже и половина того, что он сказал, да что там пусть десять процентов будет правдой, тогда… как интересно!

– Пап, то есть после полуночи, – пытался я разузнать все об этом глиняном друге. Для меня он уже был другом, который будет слушать мои вопросы и отвечать, отвечать. Вопросов у меня было много.

– Ну, да, – перебил меня отец, понимая мой интерес. – Мне его подарил туземец из племени Харида. Он так мне и сказал «Блап капров воста. Семинутка камин нерта».

Мы с мамой застыли. Мама посмотрела на меня, ожидая, что я тоже посмотрю на нее в доказательство происходящего безумия, но я не стал этого делать, потому что уже был заворожен происходящим.

– И что это было? – вынуждена была спросить мама.

– Это значит, что в нем заключен смысл всего, – полушепотом сказал отец.

Мама всплеснула руками, и хлопнула ладонями с таким звоном, что дрогнул не только я, но и отец наравне с посудой в серванте.

– Так давайте спать, – сказала она.

И откуда не возьмись, накатилась волна усталости. Мы с папой как по команде зевнули и он, обняв меня за плечи, сказал:

– Хорошо, сегодня надо действительно выспаться. А фигурку я отдам тебе на хранение, сына. Хорошо?

Папа кинул на меня такой серьезный взгляд, что я не задумываясь ответил.

– Хорошо. То есть, есть, Капитан.

– Спокойной ночи, капрал.

Я улыбнулся маме и папе, и почему-то улыбнулся глиняному богу, словно он не был бездушным свистящим предметом, а таил в себе действительно какую-то тайну. Во всяком случае, папа говорил убедительно. Хотя он всегда говорит убедительно. Ладно, спать, как сказала мама.

Родители ушли спать, а я долго не мог уснуть. Сперва я вспомнил папины слова по поводу человека, похожего на меня. Неужто, он действительно искал? Или так искал, между делом. Потом я попытался его представить. Того самого человека. И человек ли он? Неужели он тоже прилетел с другой планеты? И почему живет в Африке? Да, там круглый год лето. А меня сюда занесло. В снега, в водопады воды и листьев. Наверное, у него другое имя и он не сидит дома. И есть ли у него дом? Если есть, то какой. Из пальмовых листьев? Да и говорит он на другом языке, мне не понятном. На хмыкающем? Но в тоже время он точно такой же, как я. То есть ему три десятка, он любит манную кашу и он также живет со своими родителями?

Я смотрел на глобус, на ту самую точку, в которой побывал отец, и с трудом верил, что папа осмотрел полностью этот кусок земли, и поговорил со всеми. А вдруг другой, более похожий, спрятался в укрытие? И не на том острове, а на другом? Не то чтобы я очень хотел, чтобы у меня были такие знакомые, просто проще жилось бы. Я бы знал, что такой не один и мне этого было бы вполне достаточно.

У меня на стене висел календарь, в котором я рисовал крестики на прошедших днях. Дни заканчивались в двенадцать ночи, и как только кукушка в прихожей запевала свою однообразную песню, я вскакивал с пружинистого матраса, брал висящую на проволоке ручку с силиконовым основанием и рисовал две пересекающиеся прямые, которые завершали, подытоживали день. Но были даты, которые я помечал зеленым цветом. Папин самый любимый цвет. Этот день, а иногда и дни, когда должен был приехать папа. Зеленый пунктир – когда папа звонил.

Глиняную фигурку я поставил около постоянного горящего ночника с плавающими гарпиями и долго смотрел в глаза глиняному богу, который чем-то напоминал отца, в момент приезда из экспедиции. На ночнике висел список лекарств, которые я был должен принять. Утром одну желтую пуговичку, днем – желтую пуговичку и зеленую торпеду, вечером – только торпеду. Без них у меня бессонница и кошмары. Нет, они не снятся. Просто кошмары. А это еще страшнее. Если во сне страшно, то проснувшись страх проходит, так как нет чудовища, он остался во сне. А здесь он живой и сколько бы ты себя не щипал, только вскрикиваешь, а проснуться не можешь, потому что ты не спишь. Но я выпил торпеды, и собираюсь спокойно уснуть.

До полуночи еще оставалось полчаса и не дожидаясь неторопливой кукушки, я уснул, погружаясь в мир киносновидений.

Глава 3

Мама, папа, вместе и раздельно. Может ли дружить тридцатилетний с семилетним

Что для меня семья? Это главное. Как самое главное в лесу – это что?

То, что деревьев много. Они корнями держатся друг за друга. Так и семья. Правда, руками что ли?

Так мне разъяснял Лука. Его имя произносилось Лу-ка, с ударением на первый слог. Он был моим другом. Сам он был родом их Хорватии.

Семья переехала, когда в Хорватии был переворот. Президента выгнали – я смеялся, когда Лука мне рассказывал об этом, что его прогнали, как ребенка. Разве такое бывает? Президента нельзя метлой. Это все равно, что папа. Только детей у него больше. Все кто его слушается ему как дети. Пусть он не знает всех поименно, но он старается сделать их жизнь лучше. Хотя бы на этой планете. И его выгоняют за то, что… Лука сам не знает. Придумал, что он развалил бюджет. Юморист, разве можно за это выгнать? Хотя, что такое бюджет (напоминает будку с джемом)? Президент случайно упал на коробку с джемом. Бывает. Я частенько умудряюсь падать прямо на йогурт или сметану. Ему семь (Луке). Настоящих семь лет, помноженных на триста шестьдесят пять дней. Что-то около двух с половиной тысяч дней получается.

Лука относится ко мне как к учителю, хотя порой и сам ведет себя как заправский преподаватель из университета. Он говорит о каком-нибудь научном факте, и при этом так размахивает руками, что со стороны кажется, что он отгоняет пчел. Он говорит громко, четко и всегда смотрит прямо в глаза.

Что значит дружить тридцатилетнего с семилетним мальчиком? Представьте, площадка около дома, идет мужчина, на поводке собака. Нормально, собака попросилась, хозяин взял поводок, пристегнул карабин и по лестнице вниз. Собака несется, а хозяин едва удерживая ее, похож на перетягивающего канат или спринтера, у которого развязался шнурок и он на него наступил. Нормально? И, как правило, со стороны не совсем понятно, кто кого выгуливает.

Это наш случай. Лука меня водил. А я как верный пес слушал ее. Да как было не слушать. Он был достойным собеседником в свои семь, а я слушателем в свои три десятка. Неужели кому-то достаточно семи лет, чтобы освоить эту сложную науку общения, а кому-то почти полжизни, чтобы только научиться слушать?

Для Луки в его семь были открыты все горизонты. Он пересек уже два железнодорожных полотна, у него было несколько проделанных километражей. Один километр, пять, в следующие выходные – семь, по количеству лет.

У него были свои законы. Я же в свои 30 лет ничего не видел. Я всего несколько раз выходил из дома один. С родителями всегда пожалуйста. Так мы ездили к маме, ежемесячно к доктору в городскую больницу. Там меня осматривает женщина, похожая на тыквенный пирог. Она смотрит мне в глаза и всегда задает один и тот же вопрос «Ну как у нас дела на этот раз?». И я молчу. Я люблю притворяться глухо-немым, когда я попадаю в кабинет с кислым запахом. Все ругаются и родители тоже. Но я думаю так, что врачи подосланы. У ну их есть цель – выведать у меня секретную информацию. Я делился этими соображениями с отцом. Ему тоже не нравится эта женщина-тыква. И мама говорит, что врачам верить нельзя. Они все недовольны жизнью. У них маленькая зарплата и они носят старые стоптанные туфли по многу лет. Да, у тыквы туфли протертые. Мне нравится быть на улице, но запрет действует двадцать четыре часа в сутки. Даже с Лукой можно было выходить во двор не на долго. И мне часто казалось, что там за домами, еще за домами и еще есть то место, где меня ждут и надеются, что я выйду из дома и постучусь к ним в дверь. Только между этими двумя действиями пролегает расстояние, которое может быть о-очень большим.