Тульский детектив - Роман Елиава

– Только Игнатьевич, кроме меня.

– Но он не заряжал? – спросил пристав.

– Нет. Он клянётся, что не заряжал. Может, ещё Фёдор умеет, не знаю, но его в тот день не было. Он уехал в Москву.

– Фёдор?

– Да, конюх. Но не думаю, что он мог бы.

Столбов замолчал и задумался.

– Что Вы думаете об этом деле? – тихо спросил Михаил.

– Пока не знаю. Боюсь составить превратное мнение, не зная всех деталей, – ответил Столбов.

– Каких деталей?

– Нужно опросить всех ваших домочадцев. Пуля же откуда-то появилась?

– Появилась, – грустно сказал Михаил.

Столбов посмотрел на него, помолчал ещё несколько секунд, что-то обдумывая, потом сказал:

– Я пока не вижу причины, по которой бы Вам нужна была смерть капитана Медведева. Поэтому буду честен: пока это выглядит, как неумышленное убийство. Но, поскольку, как я понимаю, капитан Вам физически не угрожал в момент выстрела, то маловероятно, что это можно будет квалифицировать как самозащиту.

– И что всё это значит? – встревожился Торотынский.

– Скорее всего, это не смертная казнь, но тюрьма или каторга на долгие годы. Не знаю, как решит присяжный суд.

– Но что же мне делать?

– Как я говорил уже Вашему другу, искать хорошего адвоката. Министра из столицы, конечно, не заполучить, но, например, в той же Москве есть хороший адвокат по фамилии Плевако. Деньги у Вас есть. Поговорите с ним. Он творит чудеса. Пару лет назад курсистка из ревности к подруге застрелила ухажёра из револьвера, умышленно. Так этот господин Плевако повернул всё так, что она избежала наказания.

– Как так? – удивился Михаил. Трегубов тоже с любопытством оторвался от своих записей.

– Он сказал в суде речь о том, что девушка была в подавленных чувствах, имела проблемы в семье, и была не в себе во время выстрела.

– И что дальше? – спросил Михаил.

– Дальше её отправили лечиться в больницу, – ответил Столбов.

– Я не хочу, чтобы меня отправили в больницу, – сказал Торотынский.

– Я же не говорю, что это случится непременно! Адвокат предложит выход, а решать Вам.

– И что? Это единственный выбор для меня – каторга или больница? – тоскливо пробормотал Михаил.

– Сами виноваты, молодой человек. Нужно осторожнее вести себя с оружием, – выговорил пристав. – Но я думаю… – Столбов замолчал.

– Что? – спросил Михаил.

– Я буду заниматься этим делом, пока не разберусь во всём досконально, – прервал свои размышления Столбов. – Может, появление заряженного ружья ничего и не значит, а может это не случайность. Нужно разобраться, откуда в нём появилась пуля. Иван, зовите Липецкого.

Когда полицейские выехали из тюрьмы, Иван снова спросил погруженного в раздумья Столбова:

– Вы считаете, что есть хоть небольшой шанс для Михаила выпутаться из этой ситуации?

– Есть, но крайне призрачный. Зачем, спрашивается, экономка предложила принести ружьё, скажите на милость?

– Управляющая.

– Какая разница! И ещё вот что: а почему Ваш друг не пригласил свою невесту на ужин, на который приехал капитан Медведев?

– Она ещё слаба, – ответил Трегубов.

– В каком смысле «слаба»?

– Доктор прописал ей постельный режим. Она сильно отравилась чем-то пару недель назад, чуть Богу душу не отдала.

– Вот как! Отравилась чем-то, а потом бывшего жениха застрелили! – воскликнул Столбов. – Едем быстрее, мне ещё нужно успеть к исправнику – в новые обязанности вхожу.

4.

– У нас мало времени, – говорил Столбов Трегубову. – На следующей неделе могут уже назначить судебного следователя.

Пристав и урядник встали с самого утра, с петухами, и сейчас направлялись в имение «Родники» переговорить с домочадцами Торотынского. Они ехали по проселочной дороге, которую с двух сторон окружал густой лес. Дорога была пуста. Никто не просматривался в утреннем тумане ни сзади, ни навстречу.

– И что это значит? – спросил Трегубов.

– Может и ничего, а может следователь решит, что всё в деле ясно, и нужно передавать его в суд. У них тоже сейчас людей не хватает, по двадцать дел ведут за раз. Какое тут разбирательство! Лишь бы скорее закрыть.

– Но как же такое возможно, когда человеческая судьба зависит от расследования?!

– А вот так! Каждый только о себе думает, – недовольно сказал Столбов. – Не дай Бог ещё Истомина назначат.

– Почему?

– Этот никогда оправданий не ищет, ему легче обвинить кого.

– Тогда нам нужно поторопиться и всё выяснить до судебного следователя, – сказал Трегубов.

– Я об этом и говорю. Скоро у меня вообще времени не станет, как только дела приму у исправника, буду больше бумажками заниматься, – вздохнул пристав.

– Если Вы не любите заниматься бумагами, зачем идете помощником?

– Как зачем? Карьера, жалованье выше. Может, исправником стану, нынешний уже в годах. Да чем ещё заниматься?

– А Ваша семья?

– Семьи у меня нет, – ответил Столбов. – Вдовец я. Жена умерла в родах, когда на войне был. Так больше и не женился. Семья моя – это служба.

– Вы были на войне? В Крыму?

– Да, был, – мрачно ответил пристав, – теперь голова по вечерам раскалывается – контузия.

– Я бы тоже хотел попасть на войну, – мечтательно произнес Иван. – Совершить что-нибудь, поступок какой! Но, видно, не судьба.

– Ну и хорошо, нечего там делать, – проворчал пристав.

– Как это нечего? А защищать Отечество, как Нахимов, как Ушаков!

– Отечество обойдется и без Ваших подвигов. Нет в войне ничего героического – только дурость и кровь. Читали «Севастопольские рассказы» графа Толстого? Нет? Почитайте обязательно. Это он ещё причесал всё. Но картину общую даёт. Не человеческое это занятие – война.

– Но люди постоянно воюют, – возразил Трегубов.

– Потому как дурость в головах. Человеку в отличие от скотины дан Богом ум и язык, чтобы договариваться, а не стрелять друг в друга из орудий. Вон сколько народа в Крыму полегло от пуль и болезней! А какой в этом прок?

– Ну… – начал Иван.

– Никакого проку! – оборвал его пристав. И мне думается, что Его Императорское Величество, царствие ему небесное, тоже понял это. Сколько потом полезного сделал для Империи!

Тут Столбов вспомнил про новые указания, поступившие полиции после коронации нового Императора, насупился и замолчал. Трегубов тоже молчал, поскольку не понимал такого неприятия героического служения Отчизне в собственном начальстве. Так молча они и доехали до имения.

Двухэтажная усадьба бледно желтого цвета с белыми классическими колоннами в окружении стриженных кустов содержалась в полном порядке, что говорило о благополучии хозяев. Так было далеко не со всеми помещичьими домами в эти времена.

Полицейские спешились. Из пристройки выскочил белобрысый парень, нос картошкой, лет пятнадцати или шестнадцати.

– Петька, возьми лошадей. Людмила Павловна дома?

– Да вот же она!

Управляющая имением, одетая в строгое серое платье, показалась на ступенях