Разрозненная Русь - Вениамин Чернов

В обозе отъезжающего князя было сокровище: икона "святое Богородици, юже принесоша с Пирогощею ис Царяграда" - будущий национальный и духовный символ Владимиро-Суздальской и Московской Руси - икона "Володимерской" божьей матери.

В четверг, в ночь на 15 мая 1157 года "представился благоверный князь Гюрьги Володимеричь в Кыеве..." В южной летописи дополнено: "...пив бо Гюрги в осменика у Петрила в тъ день на ночь разболеся, и бысть болести его 5 днии".

(Через 15 лет сын Юрия Глеб - великий киевский князь - повторил своего отца: тоже был отравлен!)

После смерти Юрия Владимировича стали прибывать на Северо-Восток остатки дружины его, близкие бояре, мужи; Андреевы родственники: его мачеха и младшие братья.

4 июня 1157 года представители "старейших" городов разорвали ряд с Юрием, а духовенство освободило их от присяги, от крестного целования, и Андрея Юрьевича избрали на стол Ростово-Суздальской земли.

В Владимирской летописи записано: "Ростовци и Суждальци здумаши вси, пояша Андрея сына его (то есть, Юрия Долгорукого) старшею и посадиша и в Ростове на отни столе, к Суждали, занеже бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имяше преже к Богу, и ко всем сущим под ним".

Младших Юрьевичей удалили с собора, - а через пять лет Андрей "выгнаша" братьев за пределы Ростово-Суздальской земли.

Андрей превратился из незначительного мелкого князька "сподручника" своего отца в могущественного князя, владеющего третьей частью Древней Руси.

11

Третьяк, радостный, вёл коня под уздцы. "...Так я смогу из детских в мечники перейти, а потом и - в старшую дружину... Получу землю, имение - он даже своим дворянам дает, - потом женюсь... ух! - стану со временем боярином!"

В Боголюбове - крики, шум; суетились, бегали, седлали коней; наконец, потные, злые вооруженные воины стали выезжать из Владимирских ворот. Он тоже вышел...

Нужно было коня накормить, напоить - овса хоть полторбы купить... Пощупал кожаную мошну - "При себе... Эх, оружие и доспехи остались там - растащат, если Есей на углядит. Поторопился, полуротый, надо было спрятать!.." - но все равно не огорчился, снова на душе посветлело, запело. Хотелось с кем-то поговорить... Куда же идти? Вперед - по дороге - не поедешь: конь устал ("Добро хоть конь-то со мной!"), и завтра нужно - к князю... Да и кто его в Владимире ждет - еще в такой-то час! - товарищам по дружине не до того... Ни родни, ни близких - даже женщину не завел, как многие - всего себя отдавал службе и не зря! За усердие и правоту Бог помог ему...

Свернул направо - на тропу, которая виляла среди стеной стоящей, зеленя ржи. На правой руке теперь, на обрывистой стороне оврага, белел Боголюбов; слева полого поднималась пыльная дорога (только что по ней он шел) на Владимир; прямо на север - по ржи - бежала тропа, теряясь на взгорке. Она все равно доведет до жилья смердов-землепашцев... Хлеба высокие, по грудь; по ним волнами ходили ветра - Стрибожьи дети, - обдувая жарким сладко пахнущим полевым духом.

Огромное желтое солнце калило сквозь холщевую сорочку плечи, спину... Он остановился, ослабил ремень чересседельника, сунул ладонь под седло - все еще мокро от пота; разнуздал коня: вынул из желтозубой пасти обглоданные удила; зашагал по потрескавшейся тропе. Вгляделся под ноги - чернозем! Удивился, - он слышал, что в этих местах земля такая, но другое дело увидеть самому.

Снова остановился, нагнулся, развязал супоневые шнурки на поршнях, снял их и ноговицы - босиком ступил на сухой отвердевший чернозем (приятно обожгло ступни)... Из-под ног выпорхнул серый комочек - птаха и трепеща, заливаясь трелью, стала быстро уходить в небо... Жаворонок исчез, как будто растаял, там, а песня - серебряная трель - становилась все громче и громче; звуки пенья этой полевой птицы трогали самые глубокие струны его души. Вспомнилось детство, родимый дом - он не помнил лица своих родных, но как бы чувствовал... Лет пять ему было, когда половцы, приведенные на Русь русскими князьями, увели в Степь его и его мать, братьев, сестренку, там их раскидали по вежам. Он не знает, что стало с его отцом (наверное, убили), в каком месте родился, где его родина, но хорошо помнит, что на такой же вот земле они сеяли и пахали, засевали хлеб - где-то в южных княжествах...

Спасибо ("Никогда не забуду!") князю Боголюбскому - его дружине - который в 1162 году ходил в Степь и вызволил его из плена... К себе на жилье взял его Овсюг Комолый - странный, боголюбивый бобыль-дружинник. До похода на Киев в прошедшую зиму они жили в Москве - в засаде. Жаль, под Вышгородом сложил свою голову его воспитатель, крестный отец - на руках Третьяка умер: кровью истек раненый Овсюг. Всех он заменял: и отца, и мать, и родных... Две крупные хрустальные шарики-слезы скатились, замочили золотистый пушок на верхней губе. Третьяк с трудом сглотнул ком в горле, вытерся рукавом и вновь на его лице засветились синевой глаза-озера... Ничего, он еще будет человеком, встанет на ноги, - сиротой он себя не чувствовал - это главное!

Тропа пошла вниз - на краю оврага, заросшего лесом, открылось селение. За высоким тыном виднелись соломенные крыши строений. В одном месте поблескивала серебряная маковка с подзолоченным крестом церквушки. ("Смотри-ко, крещены!") За противоположной крутой стороной оврага - снова поля.

Ближе к поселению - участки с яровыми, кое-где были полосы с зелено-синими клубками гороха, к самому тыну упирались огороды: с капустой, репой, свеклой...

Вошел в широкие ворота - открыты настежь. Селение как будто вымерло - только куры рылись в дворах, да собаки озверело рвались на привязи. Тревожно... "Что случилось?!.." - он остановился, прислушался. И верно, где-то выли, плакали бабы. Застукотилось сердце - зашагал... Вот ближе и ближе... Большой двор, заполненный народом - в основном дети и бабы: в киках и повоях - редко виделось молоденькое личико с венцом на голове; кое-где стояли парни, старики. Догадался: "Взрослые ушли на сенокос, а тут без них что-то случилось!"

Кроме маленьких ребят, на него никто не обратил внимания. Конь за его спиной фыркал, тянул поводья, задирая голову, он натянул поводья - притянул к себе.

Половина двора была в тени от высокой клети и амбара. В середине стояла летняя изба - оттуда доносились завывания и причитания, на дворе некоторые бабы тоже пытались шмыгать носами, утирались старательно подолами сарафанов, понев и, не отрываясь, смотрели на чернеющий дверной проем летней избы, куда, пихаясь, пытались некоторые протиснуться.

Малыши в одних коротеньких рубашонках, без портков - ничуть не стесняясь - забегали перед Третьяком и, стараясь друг друга переговорить, затараторили:

- Святомил умилает. Его уж в колыто положили...

- Окрестить хочет поп перед смертью его, а он не хочет, говорит: "По старине меня проводите на Тот Свет: сожгите на костре..."

- Ему в луки клест сунули, на лоб свечку поставили и зажгли...

- У него брат - старик волхва, за рекой живет и древних богов - идолов сторожит, Вечный огонь поддерживает, что б не погас... Вот и просится дед Святомир, чтобы его туда отвели...

В дверном проеме показалась высокая девушка - темно-русые волосы раскиданы по плечам, в белом сарафане, в золотисто-карих глазищах - гнев, бешенство. "Пустите!.." - она растолкала людей, выбежала босиком, - поверх сарафана - на бедрах - оказалась клетчатая понева - на освещенный двор, прогнувшись в стане, - одежда облегла тело, выявив ее девичью красоту - вскинула голову к небу, протянула руки к солнцу.

- О, сын Сварога, Сварожич Дажбог!.. Помоги своим детям!.. Моему прадеду Святомиру... - Третьяк смотрел на очаровательную фигуру девушки-невестки (понева на ней), на ее лик и его бросало то в жар, то в холод: "Хороша-а, а!.." - он открыл рот. Она продолжала: - Дай ты ему умереть - уйти на Тот Свет - как наши пращуры... Пусть его Душа соединится с Родом и Рожаницами в Ином мире... - она встала на колени.

- Радуня - божья невеста, - голос мальчика-подростка (уже в портках) послышался в притихшей толпе, - тоже не крещена; русалили ее нынче в поле и недаром: видел, какой хлеб в этом году будет? - Третьяк в ответ кивнул. - Видать, Земля приняла от ее силу.

Третьяк уставился на "божью невесту" - встретились глазами - девичий взгляд загипнотизировал его. Он перестал слышать... Очнулся:

- Как русалили?..

Подскочил малыш - волосы обгорели на солнце, нос облупился до красноты, голый живот, в пупке чернела земля, один глаз прищурен - другой - синий, наглый, - хитро улыбаясь, - Третьяку:

- Не знаешь как мужики баб лусалят?!.. Вначале на четвеленьках ее, а потом положили... Ох и визжала...

Третьяк покраснел. Вцепился глазами в молодую женщину, помимо воли представил ее в поле... Подумалось: "Бабы же не носят портки - у нее и сейчас там ничего нет!.." - он почувствовал, как тугая приятная горячая волна начала неудержимо, пульсируя, наливаться в паху, попытался он рукой остановить, но... вырвался... "Господи!!! Только не это!.."

Большие глаза Радуни округлились... Она вскрикнула, закрыла лицо руками и бросилась вон со двора...