Ориан, или Пятый цвет - Поль-Луи Сулицер

— В одиннадцать утра меня ни за что не заставишь проглоти кусок мяса, — только и сказала Ориан.

— Аппетит приходит во время еды, — бросил Гаэль, кивая на соседей.

— Сядем-ка подальше, у меня к вам деликатное дело.

Они пересели.

— О чем речь? — спросил полицейский, закуривая.

— Пока что не могу рассказать во всех подробностях. Речь идет о расследовании, которое затрагивает меня лично, и поэтому прошу вас соблюдать крайнюю осторожность. Я не знаю, с кем мы имеем дело, так что нужно держать язык за зубами и не проговориться коллегам о моей просьбе. Я предупредила вашего шефа, что одалживаю вас на двое суток, чтобы отследить преступников. Но никто не должен знать, что вы работаете лично на меня.

— Я заинтригован, Ориан. У вас неприятности?

— Еще неизвестно. Двое моих лучших друзей — судья и его жена — были убиты. Похоже, кто-то хочет направить меня на след, но я не знаю — ни кто, ни почему. Знаю только, что надо притаиться у дома номер 96 по улице Помп и узнать, что там происходит. По моим сведениям, в нем живет молодая бирманка — следите, кто к ней приходит. У вас в памяти хранятся тысячи лиц. Для меня довольно будет, если вы узнаете только одного человека, тогда картина может немного проясниться. Я сецчас в полной растерянности. Так что рассчитываю на вас.

Полицейский кивнул.

— Почему вы думаете, что один из моих «клиентов» должен приходить туда?

— Не знаю. Просто интуиция. Нужно быть очень богатым, чтобы жить в таком доме. А молодая бирманка изучает в Сорбонне поэзию Рембо.

— И в самом деле, это уже легче. Лишь бы малышка не запустила руку в сокровище поэта.

— Что за сокровище?

— Видите ли, Ориан, Рембо писал стихи, когда ему было семнадцать-восемнадцать лет. Всю остальную жизнь он был дельцом. Торговал оружием, обчистил кассу в Адене. Говорят даже, что он запрятал все богатства на ферме своей матери близ Шарлевиля.

— Для полицейского вы слишком много знаете!

— Не смейтесь, Ориан. С книжкой «Сезон в аду» я засыпал, когда мне было пятнадцать.

— Всегда знала, что в полицейские идут бывшие бунтовщики, — пошутила Ориан.

Они допили кофе. В «Финансовой галерее» начинался рабочий день. Производитель бумаги ждал Ориан, чтобы дать объяснения по поводу своего сомнительного участия в типографском деле Панамы.

5

«Ничего не выходит», — думал Эдгар Пенсон, перечитывая записи.

Эдгар Пенсон был не из тех, кто легко отступается от начатого, Когда он вцеплялся в какое-нибудь дело, то вытаскивал его на свет, крепко держал в зубах и приносил добычу своему хозяину. Охотничья собака, хозяйкой которой была госпожа Служба информации. В интервью, которые он иногда давал своим собратьям после удачной охоты, Эдгар говорил о своей госпоже таинственно и уважительно. Не так легко было определить положение Эдгара Пенсона в стае других французских журналистов — он не укладывался ни в какие рамки. Он был одновременно Рультабилем и Арсеном Люпеном, Блэзом Сендраром в дальних поездках и Альбертом Лондром в искусстве «обмакивать перо в кровоточащую рану». Ни один политический клан не мог приблизить его к себе. Он клонился то влево, то вправо, и достаточно было заподозрить его в симпатиях к какому-либо лагерю, как он тут же выходил из него, облив грязью тех, кто по неосторожности считал, что перетянул его на свою сторону.

Его политическое прошлое было нейтральным, никто не знал его привязанностей: он не был ни гошистом, ни либералом. «Единственным удостоверением, когда-либо бывшим у меня, было удостоверение работника прессы», — говорил он тем, кто хотел его слушать. Он считал честью для себя писать для всех и не принадлежать никому. После окончания правления Жискара д’Эстена («жискардизма») и во все годы президентства Миттерана, когда Республику потрясали скандальные дела Фонтане и Булена, широко распространилось расхищение казны как мелкими чиновниками, так и крупными функционерами, составившими себе ни на чем вызывающие подозрение немалые состояния. Эдгар Пенсон был на стороне своих читателей — то есть избирателей.

Из всех журналистов французской прессы он оказался единственным, кого заинтриговала смерть судьи Леклерка и его супруги. За три дня до странного несчастного дорожного случая, стоившего жизни Изабелле Леклерк, Эдгар Пенсон побывал в Габоне — на месте предполагаемого самоубийства Александра.

После плодотворного расследования, превзошедшего его ожидания, он вернулся в Париж, чтобы на следующий день встретиться с Изабеллой Леклерк. И если молодая женщина в утро своей смерти шла в направлении Итальянской улицы, то не ради того, чтобы повидаться со своей подругой Ориан Казанов. Она знала, что Эдгар Пенеои ждет ее, хотела передать ему документы, проливающие свет на тщательно замалчиваемую истину. В ее сознании редакция «Монд» все еще находилась в квартале Оперы. Она и представить себе не могла, что престижная газета могла столкнуться с денежными проблемами, оставить насиженное место и переехать ближе к Люксембургскому саду. Журналист с нетерпением ждал ее, потом позвонил в отель. Ему ответили, что она ушла рано утром. Он уже собрался уходить, как телетайп агентства Франс Пресс выдал информацию о происшедшей драме.

«Ничего не ладится», — повторил про себя Эдгар Пенсон. И он начал по пунктам раскладывать то, что не ладилось. Во-первых, обстоятельства драмы. По словам хозяина автозаправки, находящейся в десяти километрах от места самоубийства, Леклерк был в машине не один. «Их было по меньшей мере трое, вместе с судьей», — самоуверенно заявил он. Был даже какой-то военный, капитан, может быть, если судить по эполетам, но парень не был уверен. Возможно ли совершить самоубийство «в сопровождении»? Старый рыбак, оказавшийся поблизости в то время, когда полицейские уносили тело, согласился ответить на вопросы Пенсона. Журналист обещал не раскрывать его имя. Этот старик когда-то имел дело с французами. Он даже похвастался почтовой открыткой, присланной из Франции, с чем его журналист, улыбаясь, и поздравил. Рыбак не хотел неприятностей, но, по его мнению, некоторые детали «хромали». «Видишь ли, патрон, — сказал он доверительно Пенсону, — в газетах написано, что месье Леклерк облил себя бензином и потом п-ф-ф! Он спустился по откосу до пляжа. Я видел, как горят люди, они превращаются в живые факелы, потом от них остается лишь обугленный скелет. Я извиняюсь, патрон, но у месье сгорели только руки и живот, и здорово сгорели, но остальные части тела остались свеженькими, как кожа младенца. Люди либо жгут себя, либо не жгут, но никогда наполовину, здесь что-то не так…» Эдгар Пенсон быстро все записывал в свой блокнот, и не включал диктофон, чтобы не испугать ценного свидетеля.

— И потом, — продолжил африканец, — когда ты сам прекращаешься в огонь, земля, по которой ты бежишь, спекается от жара. Я подошел к тому месту, когда тело унесли. И могу сказать, что не было никакого следа, словно его уже привезли туда обгорелым, чтобы, как говорят у вас, устроить спектакль, я не прав?

— Пожалуй, что так, — ответил Пенсон, покачав головой. Нечего было и думать писать статью с такими свидетельскими показаниями. Репортер не мог опереться на анонимные высказывания. Но его заинтересовал другой факт. Не было открыто судебное следствие по «изысканию» причин смерти, как это обычно делается, когда умирает иностранный подданный, находящийся при исполнении служебных обязанностей. И среди вещей, отданных вдове, по иронии судьбы была зажигалка судьи, пластмассовый корпус которой вопреки всем ожиданиям был цел и невредим.

Эдгар Пенсон закурил, принялся перечитывать написанное, но тут зазвонил телефон. Это был Валентин, один из его осведомителей. Осведомителей вербовали в различных социальных слоях. Были там профессора, земледельцы, иногда авантюристы, сумасброды без рода и племени, способные владеть как пером, так и ружьем, но умеющие, когда надо, слушать или прикусить язык. Эдгар Пенсон за многие годы создал собственную сеть осведомителей по всей стране. Он, словно хитрый браконьер, расставлял сети и силки и ждал. Звонили ему часто. И нередко он получал ценную добычу. Случалось, что осведомители пытались манипулировать им, пуская по ложному следу. Но он умел вовремя остановиться и был безжалостен с теми, кто пытался его использовать. Рано или поздно он заставлял их жестоко расплачиваться — публично, через прессу. Нельзя сказать, что Эдгаром Пенсоном восхищались. Его боялись. Ему звонили не для того, чтобы рассказать нечто пустое. Он был памятлив, а предательство не забывал никогда.

— Это Валентин. Можно с тобой поговорить?

— Нет, — отрезал Пенсон. — Свидание через час на обычном месте.

— Договорились.

Имя Валентин было не настоящим, но Пенсон не доверял телефону с тех пор, как его телефон семь месяцев прослушивала служба МВД — во время возобновления Францией испытания ядерного оружия в Тихом океане на седьмом году правления Жака Ширака. Впрочем, Пенсон вообще не доверял властям — абсолютно никаким. Возможно, благодаря своей недоверчевости он все еще работал на своем месте. И был жив.