Берия. Арестовать в Кремле - Анатолий Сульянов

— Нормально. Вот новые документы, — кладу папку на стол. Он папку отодвинул и так пристально на меня смотрит.

— Что же ты, Арчил, ко мне никогда ни с какими просьбами не обращаешься? И живешь ты в коммуналке. А?

— Спасибо, — отвечаю, — просьб у меня никаких нет.

— Ты, Арчил, учебу бросил. Нехорошо. Давай-ка на вечернее отделение снова в университет. Стране нужны грамотные люди, образованные. Ты должен и разбираться в науке, и доклад просмотреть и отредактировать. Я специально приказал все документы тебе показывать. Учись! С ректором я договорился. Завтра на занятия. Понял?

— Так точно, товарищ начальник!

— Не зови меня так.

— Слушаюсь, товарищ секретарь крайкома!

Вышел, иду к себе, не верю ушам своим — учиться снова! Какой внимательный и заботливый Лаврентий Павлович! «Стране нужны грамотные люди, образованные». Буду учиться! Поверьте, я не шел в университет, а летел! Зашел к ректору, а он, как друга, встречает: «Садись, дорогой, мне звонил товарищ Берия. Учитесь! Пока молоды, набирайтесь знаний. Вон какие стройки в стране развернуты!» Руку пожал, сам повел в аудиторию, сам представил меня студентам.

Я любил учиться. Меня с третьего курса взяли в охрану, после первенства города по стрельбе — я второе место занял… Как я соскучился по книгам! Первые вечера сидел на лекциях не шелохнувшись — слушал каждое слово. И писал, и писал все, что слышал… Почти все курсовые экзамены сдавал с первого захода. Спасибо Лаврентию Павловичу — в командировки он меня брал редко, вечерами я был свободен, днем же работал с документами, учился писать справки и докладные записки. Лаврентий Павлович работал много, бывало, что и ночами сидел в крайкоме. Помню, как в начале декабря телеграмма срочная и секретная. Первый помощник заболел, и все бумаги ко мне. Лаврентий Павлович был в Сухуми. Читаю телеграмму, и аж мороз по коже. «В связи со злодейским убийством Кирова Президиум ЦИК вынес постановление от 1.12.1934 г.

1. Следственным органам — вести дела обвиняемых в подготовке или совершении террористических актов ускоренным порядком.

2. Судебным органам — не задерживать исполнения приговоров о высшей мере наказания из-за ходатайств преступников данной категории о помиловании, т. к. Президиум ЦИК СССР не считает возможным принимать подобные ходатайства к рассмотрению.

3. Органам Наркомвнудел — приводить в исполнение приговор о высшей мере наказания в отношении преступников названных выше категорий немедленно по вынесению приговоров.

Секретарь ЦИК СССР А. Енукидзе».

Звоню товарищу Берия в Сухуми, о телеграмме докладываю, а у самого руки дрожат. Еще бы: «расстреливать немедленно». Лаврентий Павлович и тот в голосе изменился, когда я об этом ему сказал. «Положи, — говорит, — телеграмму в сейф и обзвони всех членов бюро — послезавтра заседание бюро».

Потом это постановление стали называть «Закон от 1 декабря 1934 года».

И началось! Списки в крайком из НКВД чуть ли не каждый день: то просто троцкистские организации, то троцкистско-зиновьевские группы, то националистически настроенные элементы. В одном — гляжу: фамилия ректора! Неужели, думаю, и он врагам народа продался, а ведь на вид очень интеллигентный человек… Дела… Учеба моя покатилась вниз — допоздна приходилось сидеть в крайкоме: то готовить резолюции, то просматривать документы, то почту срочно разбирать. Кое-как экзамены сдал и — диплом в кармане. Доложил секретарю крайкома, он руку пожал: «Теперь, — говорит, — ты образованный, теперь в оба гляди».

В сентябре 1936 года выехали мы встречать генсека в Сочи. Смотрю по сторонам, как положено, глазами скосил на товарища Сталина — изменился он, усы рыжие, лицо серое, словно пергаментной бумагой обтянуто, взгляд тяжелый, шаги редкие, говорит глухо. «Что же, — думаю, — это делается, такого человека не берегут. Смотреть на него жалко». В машину долго усаживался, выговаривал кому-то за то, что порожек у автомобиля высокий. За ним Жданов — его я впервые видел — плотный, широкоплечий, видно, у них разговор был до посадки в автомобиль, и Жданов дважды, с небольшими интервалами, сказал: «Вы правы, товарищ Сталин». Мы, как полагается, ехали сзади, с московской охраной обмолвились ничего не значащими фразами — не принято у нас говорить друг с другом. Так, кое о чем, о погоде, например, о последнем шторме на море.

Все дни отдыха генсека я находился в охране, сопровождая его и в прогулках по обширному парку — я шел в стороне, прячась за деревья и кустарник (он, говорили мне, не любит, когда охрана на глазах вертится), и в редких поездках в горы. Были дни, когда Сталин, Жданов и Берия подолгу сидели в креслах и о чем-то беседовали. У них дела государственные ответственные — им есть о чем говорить. По себе в те годы знаю, как трудно было руководящим товарищам, — работники крайкома редко уходили домой вечерами, больше после полуночи. Такая большая страна, столько людей, и о каждом товарищ Сталин беспокоился, каждого защищал от всяких негодяев: двурушников, троцкистов, зиновьевцев. Поди предусмотри все это, предугадай, где и что строить, какой завод или фабрику. Было им о чем говорить, было…

Особенно я любил ночное дежурство: стоишь под платаном или кипарисом, а вокруг тишина благоговейная. Небо усыпано звездами, а те вдруг сорвутся и начинается сентябрьский звездопад. Смотрю и не налюбуюсь на красоту природы! А когда луна поднимется, то весь парк в лунном свете, словно в серебре все вокруг: и деревья, и дорожки, и кустарник, и дом, в котором часто окна светились всю ночь. Посмотришь на море, а оно спокойное, тихое, только лунная дорожка по воде скользит, да вдалеке, поблескивая огоньками, корабль едва движется. Не писатель я — не могу точно нарисовать картину ночной красоты, но душа моя вся полна была от нее, красоты той неповторимой. Идешь ночью среди деревьев, смотришь на дом, а в окнах — свет, значит, работает генсек, трудится ради народа, себя не жалеет.

Другие из охраны не любили ночные дежурства, а я охотно шел, как на первомайскую демонстрацию. Смотришь на дом и думаешь: «Кого тебе охранять доверили? Каких людей! Можно сказать — великих после Маркса, Энгельса и Ленина! Они ведут нас от победы к победе по ленинскому пути. Гордись, Арчил, радуйся своему счастью…»

Как-то вечером — только заступил дежурить — зовет меня товарищ Берия. Документ передает в папке, чтобы я отнес на узел связи. Подхожу, а там — ни огонька. Стучу. Открывает дверь женщина, вошли в комнату, свет включили, сказал, что телеграмму срочно надо передать. Телеграфистка включила аппаратуру, села и говорит мне, чтобы я читал. Читаю вслух, а она на клавиши нажимает: «Молотову, Кагановичу и другим членам Политбюро. Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение товарища Ежова на пост наркомвнудел. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи разоблачения троцкистско-зиновьевского блока. ОГПУ опоздало в этом деле на четыре года. Сталин, Жданов. 25 сентября 1936 года».