Глаза и уши режима: государственный политический контроль в Советской России, 1917–1928 - Измозик Владлен Семенович

К сожалению, в других работах критика источников нередко отсутствует. Например, характеризуя социально-политические настроения крестьянства Ишимского округа Уральской области в 1925–1927 годах, авторы пишут:

Настроения крестьянства дифференцировались органами ОГПУ по классовому принципу: кулацко-зажиточные элементы относились к советской власти отрицательно, середняцкое население колебалось, частично поддерживало советскую власть, частично выражало оппозиционные настроения. Бедняцкое население в большинстве — на стороне советской власти, однако многие бедняки находились под влиянием чуждого им кулацкого и бандитского элемента. Самым активным неприятием советской власти в сфере налогообложения отличались кулаки: «С нас дерут, а беднота ничего не платит, нас налогами разорили. Не нужно сеять много и также держать лишний скот, пусть беднота, которая не сеет, вся подыхает, а вместе с нею и коммунисты». Занимая негативную позицию по отношению к советской власти, кулачество к началу 1927 г. продолжало усиливать давление на местные органы управления в лице сельских советов, расставляя своих сторонников. <…> Сводки ОГПУ являются репрезентативным источником, позволяющим сделать вывод о том, что в политическом поведении крестьянства Ишимского округа постепенно усиливались протестные социальные явления, негативное восприятие нэповской действительности, резкие, категоричные высказывания против представителей коммунистической власти на местах, причем недовольство охватывало все слои деревни. Таким образом, предпосылки для свертывания нэпа имелись не только в городе, но и в деревне [59].

Здесь полностью отсутствует попытка анализа того, какое влияние на сводки ОГПУ в эти годы оказывали постановления пленумов ЦК РКП(б) — ВКП(б) и партийных съездов; не раскрывается смысл самого термина «кулак», наконец, не рассматривается уровень образования и способность к анализу самих составителей сводок. Между тем именно в это время, в частности в 1925 году, развернулась широкая дискуссия по поводу правильности применения термина «кулак» по отношению к трудовому зажиточному крестьянству. Председатель ЦИК СССР М. И. Калинин, нарком земледелия А. П. Смирнов решительно выступали против расширительного толкования термина «кулак» [60].

В целом, как нам представляется, работники партийных комитетов, советских учреждений, армейских политорганов, независимо от их личных качеств, в подавляющем большинстве стремились в своих отчетах отразить положительные результаты своей деятельности. Это не значит, конечно, что они вообще игнорировали различные трудности и недовольство, возникающее на местах. Но все-таки их сообщения в целом отличались повышенным оптимизмом, стремлением в значительной мере объяснить «антисоветские настроения» происками враждебных сил, темнотой и несознательностью отдельных групп населения. Так, в закрытом письме секретаря Череповецкого губкома за май 1923 года утверждалось, что «в массе рабочих и крестьян настроение безусловно в пользу Соввласти». Этот вывод доказывался «весьма энергичным и дружным протестом против подлых, ультимативных, вымогательных нот Англии и убийства тов. Воровского, выразившимся в принятии резолюций на митингах и демонстрациях во всех уездах губернии». Здесь даже нет попытки понять, в какой мере участие в митингах и голосование за предложенные резолюции соответствует личным убеждениям этих людей и в какой степени оно обусловлено стремлением не раздражать властные органы и не осложнять себе повседневную жизнь. В своем закрытом письме за декабрь 1922 — первую половину февраля 1923 года секретарь Псковского губкома Т. Д. Дмитриев столь же оптимистично оценивает состояние советского аппарата, называя его «удовлетворительным», несмотря на «недочеты в отдельных органах аппарата» [61]. Это писалось в обстановке, когда в соседней Новгородской губернии в сентябре 1922 года бюро губкома «в соответствии с директивами Севзапбюро [Северо-Западного бюро ЦК РКП(б)] предложило ГОГПУ [губернскому отделу ГПУ] ввести в пораженных бандитизмом местностях институт „ответчиков“» [62], т. е. попросту заложников. Политуправление (ПУР) РККА в сводке от 31 января 1924 года, оценивая настроение частей Московского гарнизона в связи со смертью В. И. Ленина, отличилось, сочинив великолепную бюрократическую формулировку: «Донесения <…> признают настроение бодрым, спокойным и стойким с оттенком грусти и удручения» [63]. В свою очередь, сводки ВЧК — ОГПУ, особенно подготовленные центральным аппаратом, как будет показано в дальнейшем, в значительной мере подчеркивали наличие множества врагов советской власти, что доказывало необходимость расширения и укрепления соответствующих органов. Подобная оценка этой информации дана Т. Г. Хришкевич. Она пишет:

Особенностью материалов ОГПУ является то, что они преимущественно содержат негативную информацию. <…> Работая с документами ОГПУ, необходимо учитывать, что они охватывают только одну специфическую сторону настроений крестьянства. <…> Группа источников, исходящая от официальных органов власти губернских и волостных исполкомов, менее объективны. Как правило, это отчеты, отправляемые в Москву и Ленинград, выдержанные в духе полного одобрения линией ВКП(б). Оценка настроений крестьянства выражается словами «удовлетворительно», «положительное», и даже «настроение крестьян великолепное» [64].

В основу работы легли материалы, извлеченные автором из ряда общегосударственных и местных архивов, в числе которых: Российский государственный архив социально-политической истории (б. Центральный партийный архив), Государственный архив Российской Федерации (б. Центральный государственный архив Октябрьской революции), Российский государственный военный архив (б. Центральный государственный архив Советской Армии), Центральный государственный архив общественных движений (б. Московский партийный архив), Центральный государственный архив историко-политических документов Санкт-Петербурга (б. Ленинградский партийный архив), Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (б. Центральный государственный архив Октябрьской революции г. Ленинграда), Государственный архив Брянской области (б. Брянский партийный архив), Коми республиканский архив общественно-политических движений и формирований (б. Коми республиканский партийный архив). Ряд документов был получен нами из Центрального архива Федеральной службы безопасности Российской Федерации (б. Центральный архив КГБ СССР) и Архива Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области. Работа в архивах продолжалась и все последующие годы после первого издания книги. Автора интересовали прежде всего документы, характеризующие зарождение, формирование и функционирование системы политического контроля, основные каналы, формы и методы сбора информации, ее анализа, роль коммунистической партии и органов ВЧК — ОГПУ в системе политического контроля; связь политического контроля с политическим сыском.

Работа построена по хронологически-проблемному принципу. Она состоит из трех частей и десяти глав. В первой части, охватывающей время основного периода Гражданской войны (1918–1920), прослеживается процесс зарождения системы политического контроля, дается характеристика основных видов собиравшейся информации. Особое внимание уделяется таким специфическим методам сбора политической информации, как секретные осведомители и перлюстрация частной корреспонденции. Первая глава содержит краткий обзор политического контроля в Российской империи, ибо его опыт, формы и методы деятельности в значительной степени были использованы новой властью для решения вставших перед ней проблем. Главы 2–4 рассказывают о трех основных каналах сбора и анализа политической информации: партийном, военном и через органы ВЧК.