Европа-Азия - Владимир Пресняков

«Мать». Морда ты лошадиная, кто вам наливать теперь будет – и мне же ещё посуду сегодня мыть, а?!

У Поника начал бешено подёргиваться левый глаз, затряслись руки и пистолет упал на землю. «Жених» резко соскочил с инвалидного кресла и рванулся было к пистолету, но на полпути его остановил вопль Боцы.

Боца. Стоять! Всем стоять! (Иностранцы встают.) Лечь, всем лежать! (Иностранцы падают на землю. Боца поочерёдно наводит пистолет то на «жениха», то на «свидетеля» и «свидетельницу». Вдруг «дети», на которых, видимо, подействовали веселящие клеевые пары, начинают заразительно смеяться – скорее всего, всё окружающее превратилось для них в настоящую цирковую арену, где, сменяя друг друга, выступают смешные клоуны, скачут, дико выпучив глаза, дрессированные жирафы, лихо раскатывают на мотоциклах медведи-хулиганы… Да, «дети» есть «дети», и в любом состоянии они остаются «детьми». То, чего они лишены в окружающей их действительности, «дети» всё же получают за счёт отравления организма.)

«Жених» (стоя, дрожащим голосом). Всё нормально,.. спокойно,.. слышишь, – всё нормально!

Боца. Чё, встал, – Илюша?

«Жених». Встал, встал – ты только смотри,.. давай…

В это время со стороны шоссе доносятся звуки ревущих двигателей, раздаётся скрип тормозов, хлопают дверцы авто, слышатся голоса людей, смех, визг, стреляют пробки шампанского… На лужайку к стеле «Европа – Азия» надвигается ещё одна свадебная процессия, теперь уже, видимо, настоящая. В толпе выделяются жених, невеста, свидетели, тут же – мамы, папы, тётки, дядьки. Все они пьяны и хотят ещё «поддать» на природе – в руках у них фужеры, бутылки, венок с надписью: «Помним, любим, надеемся…». Молодые возлагают венок к стеле, по всей видимости, считая её памятником жертвам каких-нибудь репрессий или войны. «Дети» продолжают безудержно смеяться, – наверное, в эти самые мгновения на арене их цирка – «гвоздь» всей программы; Поник всё так же растерян – он никак не может совладать с дёргающимся глазом, хотя пытается зафиксировать веки руками; иностранцы лежат.

Настоящая мама (подбегая к Боце). И у вас тоже?

Боца, держа ствол наведённым на «чужаков», переводит взгляд на женщину, та кидается ему на шею и целует его; «жених», воспользовавшись удобным моментом, как пантера, бросается на Боцу и прилипшую к нему мамашу и заваливает их на землю. Увидев это, к ним подбегает настоящий жених и начинает пинать кучу из трёх барахтающихся тел, приговаривая: «Ты, это, оставь мою мать в покое, твою мать!..». Как это ни странно, но чаще всего он попадает именно по своей матери. Будто опомнившись, к настоящему жениху подлетают липовые свидетели, хватают его сзади за руки, вопят: «Дурак, ты не понял!..». На них, в свою очередь, набрасываются настоящие свидетели, – они валят липовых на землю, – и тут в дело вступают отцы, гости и все заинтересованные лица, прибывшие к стеле «Европа – Азия» вместе с взаправдашними женихом и невестой. Что же касается невесты-аферистки, то и она не остаётся в стороне от потасовки – улучив момент, она подкрадывается к настоящей невесте и начинает душить её; невеста хрипит, «дети» аплодируют, «мать» подходит к Понику, который, всё ещё пребывая в шоке, одним глазом моргает, другим пугливо пялится и, то и дело поёживаясь, беззвучно вскрикивает.

«Мать». Слушай, пони! Вот ты мне скажи – почему вот говорят – «переспать с мужиком», а? Вот я имею в виду, что когда осущсляется половая связь, – говорят – «переспать с мужиком»..? Вот у меня – сколько уже этих связей было – а так, вот, знаешь – ни один мужик со мной не спал. Так всё – по быстрому… и разбежались,.. опять же в ТЮЗе, прямо среди декораций, – а на репетициях-то тем более спать нельзя (Поник всё это время молчит и пристально смотрит на «мать»; в одном его глазу, который не моргает, «мать» просто-таки торчит, как заноза, а в другом, что моргает, – она скачет как взбесившийся баскетбольный мяч). Гм! «Переспать с мужиком», – странно!

Тут дерущиеся свадьбы стали как-то меньше елозить по земле; в общей куче уже можно было разобрать отдельные фигуры – вот кто-то потянулся к валяющейся бутылке, смыл с себя кровь, выпил из горла и передал другому, приговаривая: «Ты не обижайся, друг, – но я как подумал, ведь же она только с Генкой, понимаешь, с самого садика они вместе, а она, – она ни с кем без него, – понимаешь, а тут вы со своими сплетнями…». Тот, к кому была обращена эта речь, берёт бутылку, пьёт, передаёт «эстафету» дальше, отвечая: «Да ладно…». Кто-то в распадающейся куче рычит охрипшим голосом: «Горько!»; пары, ещё недавно яростно душившие друг друга, теперь плавно переходят к поцелуям, те же, кто посмелей – от борьбы переходят к петтингу. Иностранцы медленно поднимают головы, привстают и, вконец осмелев, начинают щёлкать фотоаппаратами, запечатлевая на плёнку смешавшиеся в порыве любви и всепрощения «russian свадьбы». Среди всей этой любвеобильной кучи с раскроенным черепом ползает Боца – он что-то ищет; что ищет – он уже не помнит, так как кто-то, кто знал, что за вещь Боца должен будет найти, сделал всё, чтобы этот «Боца» вообще ничего не помнил, а именно – разбил об его голову бутылки 2-3 шампанского.

«Мать» (обращаясь к Понику). Капитан твой ужрался, – давай и мы хряпнем! (Поднимает с земли бутыль со спиртом, пьёт и протягивает Понику – Поник подносит бутыль ко рту, пьёт, не переставая пристально вглядываться в «мать» глазами, дающими разную перспективу её образа.) Рука-то жжётся, – не стыдно? А? Ну, ладно, – пей-пей – я не злопамятна. (Садится на землю и начинает мурлыкать себе под нос какую-то народную песню, Поник продолжает смотреть на неё и пить уже пустую бутылку, отряхиваясь, к «матери» подходит «свидетель».)

«Свидетель». Блин, все деньги профукали,.. ладно хоть живы остались! («Мать» всё мурлычет засевшую ей в голову мелодию.) Давай, надо валить отсюда, пока эти не очухались…

В этот самый момент к огорчённому потерей денег «свидетелю» подбегают несколько иностранцев, жмут ему руку и фотографируют.

1-ый иностранец. Thanks, thanks!

2-ой иностранец. Спа-сы-бо, good! Ка-ра-шо!

3-ий иностранец. Ма-лат-цы!

4-ый иностранец. Ну, слушай, спасибо, браток! Порадовал.

«Свидетель». А… вы – с ними?

4-ый иностранец. С ними – с ними. Я, вишь, эмигрант, так сказать. Давно уже – так получилось – 7 ноября с друзьями праздновали, ну, и – по пьяни я зарезал, значит, там – двоих… И – в этот же день – в Посольство – мол – прошу политическое – туда – сюда – убежище. Прижимают, мол, свободного художника – картины свои показал – я их тут же по дороге купил – в книжном магазине – там, помнишь, про боярыню Морозову. Она же там крестится – вот, я им, дурашкам, и сказал, что, мол, прижимают из-за религиозных мотивов в творчестве. Вот, и они, значит, и визу, и загранпаспорт – чтобы, значит, насолить нашим-то, и интервью сразу в их газете, и, значит, пока меня в розыск не объявили, я уже туда и переметнулся.

3-ий иностранец. Ка-ра-шо!

4-ый иностранец. Yes, yes, гоу туда – дай поговорить землякам!

3-ий иностранец. Ладно (уходит).

4-ый иностранец. Ага, тьфу блин, забыл, чё говорил-то… А, вот – и слушай, щас такая ностальгия по Родине – 2 года бабки копил – съездить, повидать. И вот – приехал – и чё, – до сегодняшнего дня, что тут, что там – никакой разницы. В гостинице – шлюхи, на улице – бомжи, наркоманы, – в кино – боевики! Даже магазины такие же, как у них – «бутики», мать их! А тут – наконец-то – наше – родное! Спасибо, брат! Эти чучмеки думают, – блины, икра, самовар – это и есть Россия – а нет! Россия это вот! Тут, брат, блинами не отделаешься – тут приехал на блины – и тебя вперёд ногами вынести могут – эх! Кровь кипит! Руки трясутся! Кайф, мать вашу! Спасибо! На вот тебе! Заработал! Думал – не увижу Родину, а тут, – надо же! (Протягивает «свидетелю» стодолларовую бумажку, плачет, остальные иностранцы тоже протягивают купюры, но уже помельче, похлопывая «свидетеля» по плечу и приговаривая: «Western! Cool! Ма-лад-цы! И тут из кустов появляется – Касик, о котором многие присутствующие просто забыли, ну а многие даже и не представляли себе, что где-то здесь, в придорожных кустах, затаился ещё один „свадебный“ гость – Касик, – и вот он выходит и оглядывается. В руках Касик держит одноразовый стаканчик, который, – насколько можно судить, разглядывая его издали, – наполовину заполнен какой-то странной жидкостью. Замечая „мать“, Касик подходит к ней и подсаживается рядом, причём делает это осторожно, громко сопя, – боясь пролить хоть каплю своего необычного „напитка“.)

«Мать» (переставая мурлыкать). О, Касьян, а ты где был, купчина?