Доверие - Димитр Ганев

— Закроешься?

— Да.

Он пошел за Славеевым, бесшумно открыл дверь, подождал, пока тот выйдет, просунул ломик в железные обручи, вернулся и лег, усталый и встревоженный. Подкованные сапоги Рашко протопали по лестнице наверх, дверь хлопнула. Приближалась полночь…

5

Июльское жаркое солнце потонуло в пожаре, разгорающемся за вершинами Белтепе, и в Красново стало еще темнее. Смеркалось. Старики, рассевшиеся на каменной скамье перед корчмой Кирима, подняв головы к небу, зашевелились, собираясь домой. По тропинкам со стороны вырубки потянулся белый поток коз, клубы пыли поднялись над острым минаретом мечети. И люди, и скот чувствовали приближение грозы.

В этот прохладный вечер дверь двухэтажного дома лесника бай Чани распахнулась, на улицу вышли две женщины. Они молчаливо подали друг другу руки и расстались — хозяйка закрыла за собой дверь, а другая женщина, в чадре, высокая и стройная, легкой походкой пошла вверх по улице к западному концу Краснова. Миновав здание общины, она свернула на дорожку, пересекающую маленькую площадь. Пограничники, проезжавшие по мостику — это был конный патруль, — придержали коней, с любопытством посмотрев на женщину. А она продолжала свой путь: перейдя на другой берег, подошла к большому белому дому, огороженному высоким забором, открыла калитку и вошла во двор. Стайка кур тут же окружила ее, но пушистый щенок погнался за ними, распугал, вернулся к ней и, ласково заскулив, принялся тереться об ее босые белые ноги.

— Тш-ш! Ну-ну, Жеп! Уймись! — Женщина, наклонившись, погладила щенка по кудрявой спинке.

Третий год жила в этом доме Асина, жена Саира. Дом был двухэтажный, семикомнатный, с двумя террасами и широкой лестницей. Семь белых труб высились на крыше, как пирамиды. Двор, сад, луга, дом и четыре другие постройки — все это, бывшая собственность Каали-бея, принадлежало сейчас Саиру Курталиеву и ей, Асине.

Все было у этой своенравной красивой женщины: и имущество, и деньги, и, если верить молве, припрятанное золото. Не было только радости. Не было той жизни, о которой когда-то она, ученица Пловдивской женской гимназии, мечтала. За высоким забором в этой каменной громаде, поддерживаемой прогнившими сосновыми балками и обшитой проеденными червями досками, жила она почти всегда одна. Вышивала и все ждала, сидя на восточной террасе, когда хлопнет окованная железом тяжелая дверь. Но не Саира ждала. Его неделями не бывало — скитался неизвестно где, возвращался поздно ночью, валился с ног от усталости. Когда его не было дома, ей было хорошо, — оставаясь одна, мечтала о какой-то другой жизни. Все ей противно здесь, в этом замкнутом мирке, сотворенном когда-то Каали-беем и названном позднее Красновом. В этом селе, разделенном пополам постоянно шумящей Сарыдере и превращенном в военный лагерь, она была чужой. И лишь с одним человеком могла она поделиться своими переживаниями — с медсестрой Наной, приехавшей сюда год назад сразу после института. Эта двадцатилетняя полная жизни, энергичная девушка, всего на год моложе Асины, буквально вытащила ее из тягостной, невыносимой домашней атмосферы, та полюбила ее всей душой.

В этот вечер, вернувшись от Наны, Асина начала готовиться к приходу гостей. Она была в чудесном настроении: впервые — вопреки религиозным и традиционным предрассудкам, не считаясь с хулой, которой и без того осыпали ее женщины Краснова, — Асина пригласила к себе Нану и офицера-пограничника, ее земляка. Саир в эту ночь мог вернуться, а мог и не вернуться. У Асины были свои взгляды на жизнь, и менять их у нее не было желания. Надев синее Нанино платье, она расчесала и откинула на спину длинные густые волосы. В ожидании гостей ходила из комнаты в комнату, тихонько напевая.

Уже светились окна в соседних домах, когда Асина закончила приготовления. Накрыв на стол, остановилась перед зеркалом. Из глубины стекла смотрели на нее большие карие глаза, обычно бледное лицо было сейчас румяным, свежим. Асина собрала волосы на шее, перебросила их через плечо. В синем платье Наны она выглядела изящнее, стройнее. «Лицо совсем не для того, чтобы прятать его под чадрой, Ася!» — слышался ей голос Наны. Отойдя от зеркала, бросила взгляд на висевшую на стене рамку: с пожелтевшей солдатской фотографии смотрел на нее толстощекий мужчина с жесткими, как щетина, бровями и жидкими волосами — Саир. В нижнем левом углу чернилами было написано: «Март 1930 г. Пещера». «Мне тогда было всего восемь лет, а ему двадцать девять… Он только что вышел из тюрьмы». Асина сняла рамку с фотографией и сунула ее в гардероб.

Занин и Нана подошли к дому Саира. Подпоручик давно уже хотел познакомиться с Асиной, но сейчас вел себя так, будто ему навязали посещение дома, где не принято приглашать гостей.

— Ты уверена, что именно сегодня мы можем явиться сюда с визитом? — спросил Занин.

— Конечно.

— Но ведь супруг Асины, кажется, отсутствует?

— Она не страдает предрассудками. Эта женщина, милый, воспитана в другой среде, она выросла в Пловдиве. Может, ты этого не знаешь?

— Не интересовался.

— Ну, увидишь ее — наверняка заинтересуешься! — лукаво взглянув на него, парировала Нана.

— Что ты хочешь этим сказать?

— То, что она красивая. Красивая и умная. Родители просто-напросто продали ее богатому человеку. Забрали со школьной скамьи, из предпоследнего класса гимназии, и продали.

— Это уже интересно.

— Но… ты осторожнее, я тебя прошу! — Взяв его под руку, Нана заглянула ему в глаза.

Асина, услышав, как хлопнула дверь, выбежала навстречу гостям. Лунный свет заливал двор, Жеп прыгал перед ней.

— Проходите! — сказала она улыбаясь.

Занин, удивленный, что видит жену Саира не в традиционной одежде, а в платье, стройную и действительно очень красивую, безотчетно сжал руку Наны.

— Позвольте вас познакомить… Мой земляк, подпоручик Занин, — представила его Нана.

Асина, подав Занину руку и все так же улыбаясь, сказала:

— Асина… Вот и вся автобиография!

Гости рассмеялись.

— Прошу! — поклонилась хозяйка, и только тогда Занин отпустил ее руку, глядя ей в глаза.

Она провела, их по лестницам, через террасу, в свою комнату — просторную, с украшенным резьбой потолком и стенами, облицованными сосновыми панелями цвета спелой груши. Узкие окна занавешены были тяжелыми шторами, пол закрывал пестрый шерстяной коврик.

— Гостям не положено стоять. Пожалуйста, садитесь. Постарайтесь чувствовать себя… как в тюрьме, где о вас пекутся добрые стражи. Наш дом — что-то в этом роде. Пожалуйста, прошу вас!

— Уважаемая госпожа, в этой тюрьме я согласился бы сидеть всю жизнь, — сказал Занин и, наблюдая за Асиной, добавил: — И беспрекословно подчиняться таким «стражам»!

Асина вспыхнула. Ей стало весело. Уже года три не разговаривала она с посторонним мужчиной так свободно, так непринужденно.

Нана старалась не принимать всерьез шуток своего земляка